У Мокоши побелело лицо: говорит, как в воду глядит! Неужели настолько силён бортник, что знает даже, какой смертью умрёт она? Или просто так сказал, к слову? Но он прав: грозила, не подумав. Нельзя грозиться - это верно.
- Ладно. Живите во здравии. Почему раньше я о тебе ничего не слыхала? - опять спросила Мокошь.
- Зачем? Нам с тобой делить нечего.
- А сейчас что, есть чего делить? Или поучать меня пришёл?
И лекарка почувствовала, что у Бода есть и такое право - поучать её. А значит, он сильнее. Древо или земля - как проверить?
- Древо, - ответил Бод, прочитав её мысли. - А ты - вода. Даже не зная тебя, по имени догадаться легко.
Он замолчал, потому что сейчас, в доме старухи, понял, что она - стихийная чародейка. И даже не то, чтобы чародейка - учеников-то не оставила, - скорее, знахарка, ведунья. А вот внучка её - сильна ли внучка?
И он приступил к главному:
- Мать, плохо дело, Серафима украла моего сына.
- Что ты?! Господи, как сумела? Того мальчика, которого я у Анны принимала?
- Да.
- Не верю! Если бы по силам моей бедной внучке сделать такое, то она узнала бы про твоё могущество и не осмелилась бы!
Бод только повёл плечами. Теперь он проверит и то, что ощутил на дороге:
- Внучка твоя, Серафима, - огонь?
Старуха совсем растерялась: от бортника не ускользала ни одна мысль, как бы она не закрывалась: не помогло даже скрещивание рук и ног, и особое слово. Но уж про огненную природу внучки знахарка сейчас и подумать не успела - это точно.
"Могущественный настолько?"
- Отвечай, знахарка! - упёрся в неё глазами чародей.
- Да...
Тогда нежданный гость склонил перед ней голову и, положа руку на сердце, попросил:
- Помоги, мать, заклинаю! Без тебя мне будет трудно. Добром отплачу за твоё добро!
Мокошь взвилась, как будто невидимая сила подбросила её на лаве:
- Ах, ты так? Заклинать меня вздумал?! Я уже сама не вольна решать, что делать? Как пойду я против внучки - это же гибель для нас обеих: сам ведаешь, что бывает, когда встречаются вода и пламень! - и старуха зашептала, признаваясь в том, в чём не признавалась до сих пор никому:
- Серафима у потерянной моей дочери родилась, о которой я всю жизнь думала, что не выжило моё дитя... Серафима дошла сюда, ко мне, от самой Венгрии. Эта девка - последняя в нашем роду. А род наш, - знай, чародей, - старше, чем ведрыцкие священные дубы!
- Так может, потому и оскудел род, что позволили себе творить зло людям? - грозно зашептал Бод в ответ.
Старуха Мокошь опустила глаза. Она сидела, скорбно поджав губы, молчала. И в этом молчании было признание.
- Где был ты раньше, чародей? - на старуху теперь жалко было смотреть. - Мы, женщины трёх последних поколений, так и не смогли найти себе учителей. Искали мудрость сами, потому что чувствовали, что можем многое, - больше, чем могут обычные бабы... Нашёлся бы нам учитель - и всё, наверное, было бы по-другому: не пришлось бы делать ошибки одну за другой, вслепую тычась, бросаясь из стороны в сторону. Не суди нас: мы запутались! Особенно Серафима, бедняжка...
Мокошь заплакала навзрыд, завыла.
"О, Мокрая!* Ну, лей, лей свою воду - станет легче" - подумал Бод. Ждал, когда успокоится старуха. Понимал, почему не заладилось с внучкой.
Славяне - весь род - принадлежали стихии древа. Видимо, так распорядился тот, кто творил эту Явь.
Мокошь - вода, подкрепляющая древо, прижилась здесь, исцеляя и поддерживая людей. И люди, чувствуя её благодатную силу, не противились влиянию знахарки, не гнали, не преследовали.
Но огненная Серафима зря устремилась в эти земли: ничего хорошего из этого не получится - люди отторгнут её. Ей бы идти на полдень, откуда родом был Бод. Судьба не случайно убрала его оттуда: сильный чародей, опорой которого было древо, погиб бы в чужеродном окружении раньше, чем раскрылся в полную силу его талант. И Бод с содроганием вспомнил, что все его юные годы, прошедшие в тех полднёвых краях, в землях знака огня, были отмечены страхами, и душевными и телесными муками, рубцы от которых до сих пор носит он на своей исполосованной спине. А как только добрался юный чародей до карпатских заповедных лесов, сразу почувствовал, что наконец-то он - дома.
Новая мысль пришла ему в голову, и он ухватился за неё. Огонь и земля хорошо ладили между собой. А до тевтонских краёв путь прост. Не выход ли это? Немцы и полночные норманны, с их излюбленными сказками про гномов-рудокопов, подземных троллей и королей пещер - народ стихии земли. Недаром именно они додумались ходить в бой в кованых доспехах. Понятное дело - железо, дар земли, придавало им силы.
Вот среди кого могла бы найти своё призвание Серафима!
Но тут Мокошь, слёзы которой ещё не утихли, неожиданно заговорила:
- Я всю жизнь помогала людям, и через мои руки пришло в мир множество детей. А скольких я спасала от хворей! Скажи, может, Бог простит мне грехи молодости? Я загубила только троих младенцев, остальное - наветы!
Бод отвёл глаза.
Мокошь поняла. Нет... Сделанного не вернёшь, не исправишь...
Настроение её опять изменилось, как меняется подвижная вода, она закричала:
- Раз так, и говорить больше нечего! Уходи, чародей! Не будет толку с нашего разговора!
- Это твой ответ? - промолвил бортник, вставая. - И не хочешь помочь, поддержав и укрепив меня?
Знахарка молча отвернулась.
- Ну, пусть случится то, чему суждено...
И он ушёл, смирившись с уготованным ему неведомым испытанием.
***
Он шёл, творя особые заклинания, которые делали его для посторонних почти безумцем: он плохо видел окружающее, но хорошо чувствовал, куда надо идти. Несколько случайных встречных, с которыми он не поздоровался, вскоре узнали в городе, что у мещанина Бода вчера в пути украли одного сына и покалечили другого.
- Человек умом тронулся от горя! - посочувствовали они, рассказывая всем, как шёл, не видя земли под ногами, бортник.
А Бод вскоре свернул с гостинца на лесную дорогу, но ещё нескоро свернул с этой дороги на едва заметную звериную тропу, петлявшую в непролазной чаще. Хутор, похожий на тот, в котором остановились когда-то за Горвалем, чернел перед ним гнилыми боками старых, давно заброшенных хат, и сильное заклинание окружало и стерегло это место.
***
...Девушка вышла навстречу, такая прекрасная, что чародей закрыл глаза.
Он не мог перевести дух, испытывая на себе мощное колдовство грубого обольщения. Чёрные глаза девы-пламени, казалось, пожирали его!
Бод забыл, зачем пришёл, думая лишь о том, как отгородиться: её призыв нёс с собой смерть. Это даже не чародейство сирены, - не Эрос, от которого теряли чувство времени, но не умирали. Это - враждебная стихия, выше его собственной, задумавшая уничтожить его во что бы то ни стало, без следа - пеплом развеять по ветру!
"Ветер! Ветер несёт огонь на меня! Кажется, я знаю, кто - ветер!" - с горечью подумал Бод, удивляясь женскому коварству, обращённому против него. Бода корчило. Ему казалось, что он то горит в огне, то пылает страстью, и опять - страдает в огне, и вот, снова - другой пожар, закипает кровь!
Вот мука! И что спасёт его?!
Ничего!
Он один!
Стихия огня выше, чем его собственная...
А Серафима умело показывается в своей немыслимой красоте. От кого узнала, что эти жесты не оставят равнодушным ни одного мужчину?! Серафиме нужно только одно: чтобы подпустил близко, раскрылся чародей ей навстречу.
- Боишься? Зачем? - заговорило с ним это обольщение, с каждым его вздохом приближаясь всё ближе, ближе.
- Просто покорись мне: я сильнее. В моих жарких объятиях тебе будет сладко! Один миг со мной - не пожалеешь, и никогда не забудешь. Тебе и остался-то только один миг: так будь же со мной! - ведьма захохотала. - Это - прекрасный конец для тебя, чародей! Мы достойны друг друга! Ну, смелее!
