Электричества по-прежнему не дали, воды совсем ничего, но к завтрашнему дню обещали и то, и другое. Мистер Джеронимо был чистоплотен, ему непременно требовалось почистить тщательно зубы, принять душ. Остатками воды из ванны он слил за собой унитаз (воду он набрал в запас сразу, как только началась буря). Надев рабочий комбинезон и бутсы, он пешком, мимо застрявшего лифта, отважно отправился вниз, на разоренную улицу. В шестьдесят с гаком, говорил он себе, достигнув возраста, когда большинство мужчин норовят улечься и ноги кверху, он остается все таким же крепким, активным. Жизнь, которую он выбрал в молодости, весьма этому поспособствовала. Он ушел прочь от отцовской церкви чудесных исцелений, от вопящих женщин, что соскакивают с инвалидных колясок, подхваченные Христовым чудом, и от архитектурной практики дяди, которая позволила бы ему провести бесконечные годы невидимкой, сидя за столом и рисуя не получившие признания мечты этого благодушного джентльмена, поэтажные планы разочарований, фрустраций, несбывшегося. Мистер Джеронимо отрекся и от Иисуса, и от чертежного стола и работал под открытым небом.

В зеленом грузовике-пикапе с надписью на бортах – Мистер Джеронимо Садовник плюс номер телефона и адрес сайта, желтые буквы с алыми тенями – он вдруг не почувствовал под собой сиденья: потрескавшаяся зеленая кожа, обычно уютно покалывавшая правую половинку задницы, сегодня своего дела не делала. Что-то с ним творилось неладное. Убывание чувств? Это настораживало. В его возрасте, учитывая избранное им поприще, приходилось следить за малейшими изменами тела, разбираться с ними, чтобы предотвратить поджидающие в засаде измены похуже. Надо обратиться к врачу, но попозже: сейчас, после бури, все врачи, все больницы загружены более тяжелыми случаями. Педали газа и тормоза словно отделяла от его ботинок мягкая прокладка, приходилось давить сильнее обычного. Видимо, буря подействовала на души и машин, а не только людей. Повсюду под разбитыми окнами вкривь и вкось валялись брошенные, отчаявшиеся автомобили, меланхолический автобус лежал на боку. Но главные магистрали расчистили, и мост Джорджа Вашингтона уже был открыт для проезда. Еще продолжались перебои с бензином, но у Джеронимо имелся запас, он прикинул, что продержаться сумеет. Такой он был человек – запасался топливом, противогазами, фонарями, аптечками, консервами, водой в легких упаковках; человек, всегда готовый к любым неожиданностям; человек, знающий, что ткань социума в любой момент способна разорваться и рассыпаться и тогда понадобится суперклей, чтобы удержать воедино лоскутья; человек, который считал, что людям не свойственно строить надежно и прочно. Он всегда ожидал худшего. К тому же был суеверен, то и дело скрещивал пальцы, чтобы отвести беду, знал, к примеру, что в Америке в деревьях селятся злые духи, и потому нужно стучать по дереву, чтобы их прогнать, а британские древесные духи (британские сельские пейзажи его восхищали), напротив, благожелательны, и потому люди там прикасаются к дереву, чтобы обеспечить себе заступничество. Такие вещи знать необходимо. Излишняя осторожность не повредит. Даже если уйдешь прочь от Бога, ссориться с Фортуной не захочешь.

Он приспособился к новым потребностям грузовика и поехал по восточной стороне острова, затем через только что открывшийся мост Дж. В. Конечно же радио у него было настроено на старомодный шансон. Вчерашний день прошел, вчерашний день миновал, пело старичье. Точный намек, подумал он. Вчерашний день миновал, а завтра не наступит никогда, остается лишь сегодня. Река вернулась в обычное русло, но по берегам мистер Джеронимо всюду видел следы разрушения и черную грязь, затонувшее прошлое города проступало из-под черной грязи: трубы ушедших на дно речных пароходов перископами выглядывали из-под черной грязи, призрачные олдсмобили, недосчитывающиеся зубов, вросли в корку грязи на берегу, и тайны пострашнее, скелет легендарного Кипси – речного монстра и черепа убитых когда-то ирландцев – портовых грузчиков плавали в черной грязи, а из радиоприемника тоже доносились странные вести: из черной грязи выпучились валы индейского форта, и отсыревшие меха голландских купцов и тот самый ларец с побрякушками ценой в шестьдесят гульденов, за которые некий Петер Минуит купил холмистый остров у индейцев ленапе, выбросило волной возле парка Инвуд-Хилл, на северной оконечности Манхэттена, словно буря заявляла нашим предкам: к черту вас, я забираю остров себе.

Он пробирался по замусоренным бурей дорогам к Ла-Инкоэренца, поместью Блиссов. За городом буря еще круче разгулялась, молнии, подобные громадным кривым столбам, соединяли Ла-Инкоэренцу с небесами, и порядок – предупреждал же Генри Джеймс, что это всего лишь наша фантазия о Вселенной – распался под властью хаоса, который и есть закон природы. Над воротами имения опасно покачивался оборванный электрический кабель, на кончике его – смерть. Всякий раз, когда провод задевал ворота, по металлической решетке пробегали с треском голубые искры. Старый дом устоял, но река прорвала берега, поднялась гигантской миногой – сплошь грязь да зубы – и одним глотком всосала в себя поместье. Теперь она отступила, но оставила сплошные разрушения. Глядя на это безобразие, мистер Джеронимо почувствовал, что присутствует при гибели своей мечты, стоит на месте преступления, где густая черная грязь и окаменевшее дерьмо прошлых дней убили его мечту. Может быть, он даже заплакал. И там, на еще недавно аккуратных склонах-лужайках, которые теперь скрыла черная грязь раздувшегося Гудзона, когда со слезами на глазах он обозревал останки лучшей своей ландшафтной работы, отнявшей более десяти лет: каменных спиралей, подобия тех, что строили кельты в каменном веке, ботанического сада, посрамившего флоридский оригинал – Затопленный сад, солнечных часов, точный аналог тех, что находились на Гринвичском меридиане, лесов рододендронов, Критского лабиринта со здоровенным каменным Минотавром в самом центре, тайных уголков, скрытых среди кустарника – все теперь утрачено, разрушено черной грязью истории, корни деревьев торчат из черной грязи, словно руки утопленников – там и тогда мистер Джеронимо понял, что с ногами у него вовсе неладно: он вышел из грузовика и шагал по грязи, но ботинки не застревали в ней и не чавкали. Он сделал два-три изумленных шага по этой черноте, оглянулся и увидел, что не оставляет следов.

– Проклятие! – вскричал он в ужасе.

В какой же мир забросила его буря? Мистер Джеронимо не считал себя человеком, которого легко напугать, но отсутствие следов основательно выбило его из колеи. Он сильно притопнул – левой ногой, правой, снова левой. Подпрыгнул, стараясь приземлиться как можно увесистее – грязь не шелохнулась. Он что, напился? Нет, хотя порой он перебарщивал, что естественно для одинокого старика, и почему бы и нет, однако на этот раз спиртное тут ни при чем. Или он еще спит и ему лишь снится, будто Ла-Инкоэренца скрылась под морем грязи? Допустимо, однако это не казалось сном. Может, со дна реки поднялась грязь иного мира, наподобие речного монстра, грязь, неведомая ученым, и глубоководные тайны придают ей способность сопротивляться весу мужчины в прыжке? Или – самое правдоподобное, но и самое тревожное объяснение – произошла перемена в нем самом? Необъяснимое, коснувшееся лично его ослабление гравитации? Иисусе, беззвучно прошептал он, и тут же представилось, как отец хмурится, услышав упоминание святого имени всуе, как обрушивается на него, малыша, нависая над ним с расстояния разве что в полметра, но так, словно гремит воскресной проповедью с кафедры, как всегда суля своей пастве огонь и серу. Иисусе! Нужно поскорее показать ноги врачу.

Мистер Джеронимо был человеком весьма приземленным и практичным: ему и в голову не пришло, что началась эпоха иррационального и то отклонение гравитации, жертвой которого он стал, – лишь одно из множества проявлений этого времени. Дальнейшие несообразности в его собственной истории выходили за пределы понимания Джеронимо. Так, например, ему в голову не приходило, что немного времени спустя он сделается возлюбленным принцессы джиннов. И вообще изменения глобальной реальности не слишком его беспокоили, из своей беды он не делал общих выводов, он не предчувствовал ни скорого возвращения в океан морских чудищ, способных одним глотком поглощать корабли, ни появления мужчин столь сильных, что они будут поднимать взрослых слонов, ни полета в небесах волшебников, несущихся по воздуху на суперскорости, оседлав магические урны с пропеллером. Он не предполагал, что мог подпасть под чары могущественного враждебного джинна.