Бабуся даже приподняла голову.

– В армию? Как это в армию? Он же твой ровесник! Что за детство, мысли такие? Бежать в армию! А мама? А гимназия? – Бабушкин голос окреп и срывался от негодования. – Не детское это дело, по войнам шастать!

– Мы давно уже не дети, бабуля, – тихо сказал Аркаша.

– Мы? Что это такое ты говоришь? Мы! Ты что, его поддерживаешь? В этих глупых детских мыслях? Куда он собрался один, в пятнадцать-то лет? – Бабушка нервничала и теребила узловатыми скрюченными пальцами край пледа.

– Ты же сама говорила, что в пятнадцать лет человек становится уже взрослым.

– Да, говорила такое! Но чтоб в пятнадцать лет идти на войну? Это ж глупость какая-то просто! Этого допускать нельзя! Ни в коем случае!

– Ладно, бабуль, стоит ли так волноваться? Это ж всего-навсего Сашка Соловьев. Ты ж его знаешь… – пытался Аркаша успокоить бабушку.

– Надо маму его предупредить, Елену Алексеевну, – вдруг решила бабушка.

– Они отъехали в Саратов, бабуль, по фабричным делам. Приедут только в начале июня. Ты знаешь, что нашли, как спасаться от удушливых газов, которые германцы применили на фронте? – Аркаша попытался отвлечь бабушку от побега на фронт и этого Сашки Соловьева. Зачем только ляпнул?

– Все газеты пишут об этом. Вот, слушай: «Академия наук окончила изучение удушливых газов, развеваемых особыми снарядами, выпускаемыми германцами. Результаты этих работ в высокой степени удовлетворительны, так как ученые нашли не только предохранительные меры для ограждения солдат от вредного действия удушливых газов, но и выработали способы, при помощи которых французская армия окажет давление на противника и заставит его прекратить этот недостойный способ войны. Под руководством химиков-академиков изобретены вещества, развевающие гораздо более удушливые и вредные газы, чем применяемые немцами. Конечно, подробности работ академии хранятся в тайне». То есть теперь солдаты смогут выжить? – по-мальчишески наивно спросил Аркаша. – И если Сашка сбежит, то вполне вероятно, что его не потравят?

– Пусть об учении думает, так ему и передай! И сам пригляди за ним, не дай парню пропасть, Аркаш, – попросила прабабушка.

Аркаша взглянул на нее, довольно странно взглянул, долго и пристально, будто давно не видел или пытался запомнить.

– Хорошо, бабуся, я пригляжу.

В комнату вбежала Лизонька и тоже забралась к Наталье Матвеевне на диван. Она стала что-то щебетать, выспрашивать, теребить Аркашины волосы.

– Давай, Лизочек, почитаем, – мягко сказала Наталья Матвеевна, пытаясь утихомирить внучку. – Садись на краешек.

Она взяла со столика детскую книжку Лидии Чарской, большую, богато изданную, и стала читать Лизочке с середины, с того места, где они остановились в прошлый раз. Зеркало отражало идиллическую картину – прабабушка, откинувшаяся на подушки, читает книгу правнучке, которая сначала крутится волчком по дивану, потом, прислушавшись и заинтересовавшись, затихает, усаживается под рукой и внимательно вглядывается в строчки и яркие иллюстрации, и Аркаша, все еще в ногах, чуть задумчивый и настороженный, погруженный в свои потаенные думы. Читали достаточно, пока не вошла мама, Сонюшка, и не позвала всех за стол. Аркаша с Лизой пошли, Наталья Матвеевна отказалась.

– Не чувствую себя, Сонюшка, сердце болит, что-то оно не на месте, не пойму я, – пожаловалась Наталья Матвеевна внучке.

– Давай за доктором пошлем, пусть послушает, – предложила Сонюшка.

– Так ушел как пару часов назад, ничего не услышал. Отдыхать сказал. Что без толку гонять-то? Посплю я, – сказала бабушка и стала шумно поворачиваться на бок, спиной к зеркалу.

Сонюшка прикрыла пледом плечи Натальи Матвеевны, поцеловала ее в голову и, прихватив книгу, пошла в столовую за детьми. На полу у кресла рядом с диваном, на котором засыпала бабушка, лежала газета «Новое время». Почти вся газета была посвящена вестям с фронтов, лишь в конце колонки можно было прочесть странное объявление: «По случаю отъезда спешно продаются рояль, куколь и кухлянка. Видеть можно в квартире врачебного инспектора ежедневно от 2 до 3 часов дня».

Бабушка уже глубоко спала. Неслышными шагами зашла Наталья, прислушалась к шумному дыханию, подошла к окну и чуть задвинула тяжелую штору, закрывшую путь яркому солнечному лучу. Подняла газету, положила ее на кресло и так же тихо вышла. В прихожей раздались Лизочкин смех и трескотня, мамино шиканье и всеобщая возня – они собирались на послеобеденную прогулку по набережной, за храм Христа Спасителя. Погода стояла уже совсем теплая, самое время прогуляться по берегу. Щелкнул входной замок. Ушли. Андрей Николаевич был еще на курсах, приходил совсем не рано, к пяти часам. Именно к этому времени надо было накрыть для хозяина обед, и Наталья тихонько вышла вслед за Сонюшкой и Лизой, чтобы сбегать в лавку за сухарями и свежей зеленью, остатки петрушки с укропом порубили в бульон, а все сухари, видимо, сгрызли дети.

Все ушли. Слышно было, как сопит Наталья Матвеевна и мерно тикают часы. Ветер, врывавшийся через форточку в комнату, шевелил занавеску, и света в комнате то убавлялось, то прибавлялось. С улицы доносились чьи-то разговоры да скип рессор от проезжающих мимо дома экипажей.

Вдруг открылась дверь, и в гостиную на цыпочках и с опаской вошел Аркаша. Он был одет тепло, не по маю, в длинную демисезонную куртку на подкладке, в плотных, заправленных в сапоги штанах и с объемным полотняным мешком за плечом. Аккуратно, чтобы не скрипнуть половицей и не потревожить бабусю, он подкрался к ней и встал рядом, глядя на нее, спящую, сверху вниз. Как он хотел разбудить ее, обнять, прижать к себе, такую добрую, теплую, мудрую и всепонимающую! Как ему не хватало этого именно сейчас, как это было необходимо! Она обязательно бы его поняла, обязательно! Аркаша молча стоял, слушая ее родное спящее, чуть хриплое дыхание, смотрел, как дрожат седые волосы на ее голове. Он отошел на шаг, чтоб не отдаться мальчишескому, скорее детскому порыву броситься к ней и зарыдать. Быстро-быстро заморгал, мелко задышал и снова испугался, что она сейчас проснется. Отошел к зеркалу и положил на него аккуратно сложенную вчетверо записку. Посмотрел на свое отражение. Расстроенный, шмыгающий носом, но вполне решительный, сильно за последнее время повзрослевший, почти мужчина. Он поправил ремень, застегнул на все пуговицы куртку, еще раз взглянул на бабушку, оглядел комнату и пошел прочь. Через пару минут хлопнула дверь.

Бабушка еще спала, шум с улицы не разбудил ее. Через полчаса появилась Наталья с кульком, заглянула в гостиную, чтобы проверить Наталью Матвеевну, и отправилась в столовую накрывать на стол к приходу хозяина. К пяти вернулись с гулянья и Соня с Лизонькой. Лизонька пришла с тремя большими красными леденцами-петушками – для бабушки, Аркаши и для себя. Она гордо, как флажки, держала их в обеих руках и даже и не думала пока облизывать. Каждый раз она обязательно притаскивала что-нибудь с улицы домой – то гостинцы, как сейчас, то веточки вербы, то чудом пойманную бабочку-капустницу, на радость папе и маме, то гладкие камушки с берега Москвы-реки, то стеклышки, попавшие в реку и ставшие почти как камушки, круглые, со всех сторон отшлифованные водой, но прозрачные и разноцветные, просто настоящий клад! Она забежала в гостиную, но, увидев, что бабушка спит, тихонько положила все три петушка на зеркало, прямо на Аркашину записку, и ускакала переобуваться.

– Сонюшка, это вы? – раздался бабушкин голос.

– Да, бабуль, мы вернулись. – Соня вошла в гостиную и поставила в вазу только что срезанные с клумбы во дворе нарциссы. Они сразу запахли по-своему, по-нарцисски, нежно и сладко, а один Сонюшка дала бабушке в руки.

– Как я их люблю, вкусно пахнут. Спасибо, детка. Накапай мне капельки докторские, не проходит что-то сердчишко с утра. А Аркаша где?

– Читает, наверное, бабуль. С нами не пошел. Взрослый уж больно стал, – сказала Сонюшка и пошла открывать Андрею Николаевичу.

Андрей Николаевич зашел в гостиную, поклонился Наталье Матвеевне и спросил, как прошел день, не надо ли послать за доктором.