(Голубой блокнот, IV:10)

5

Когда пробудилась Божественная Сущность

Подобно тому как маленький паучок спит в уголке сплетенных им тенет, в дальнем уголке Вселенной на протяжении двадцати миллионов лет спала Божественная Сущность.

Галактик там не было. И ничто ее не тревожило. Она парила в пространстве словно исполинская медуза тринадцати парсеков в поперечнике — дивно прекрасная в переливах розовых, зеленых и густо-синих красок, что, непрестанно меняясь, струились под прозрачной поверхностью ее колокола.

И бездонное пространство вокруг, на световые годы во всех направлениях, полнилось ее чистой свежестью. Средь всей этой пустоты странник мог бы почувствовать ее присутствие — так бывает, когда солнечным летним днем чувствуешь, что вот-вот выйдешь к побережью, или беззаботно шагаешь под весенним дождем, подставляя ему лицо. Она придавала пустому пространству особенное чувство свежести, юной зелени, даже влюбленности.

Но за двадцать миллионов лет ни один странник не завернул в эти отдаленные края, лежащие не только за нашим оптическим горизонтом, но и за радиогоризонтом.

Для этого дивного и единственного в своем роде существа, которое древнёе мирозданья и в конечном счете чуждо и пространства, и времени, а стало быть, сразу и древнее и моложе всего сотворенного, которое больше пространства в его совокупности и меньше самой малой элементарной частицы, — для этого существа двадцать миллионов лет сна были меньше, чем сон. Миг рассеянности — ну, вот как шофер на миг отвлекается от дороги, погружаясь в свои мысли.

Когда Высочайшая Сущность вновь устремила внимание к миру, все восприятия были такими же, как всегда. Тяжелый пульсирующий гул от периодических источников радиоизлучения в ближней галактике, а на его фоне — бесконечные множества более тонких ощущений. Легкие перемены в энергии солнц — точно ветерок, пробегающий в листве осиновой рощи, и гравитационный коллапс далеких взрывающихся сверхновых — точно глухой рокот волн во тьме у набережной.

И на самой высокой частоте, словно звенящая песня тысяч сверчков и кузнечиков на лугу, — мысли всех обитаемых миров.

Средь этого океана звуков был один очень-очень далекий, очень слабый, которого она первоначально вообще не различала. Но при всей слабости и малости звук этот был так пронзителен, что, едва воспринятый, немедля привлек ее внимание. Мгновением раньше его не было. Исполненный огромной печали, он заставил ее затрепетать от чего-то, что на людском языке можно бы назвать материнской тревогой, охватившей все ее огромное тело.

Божественная Сущность заметила людские молитвы. Минуло трое суток, пока человечество заметило, чтó происходит.

Первым это заметил пятнадцатилетний партизан в джунглях на юге Танзании. Когда он и его отряд, истощенные, измученные жаждой, покрытые царапинами, пытались укрыться в тени одинокой купы деревьев среди залитой беспощадным полуденным солнцем саванны, их обнаружил вертолет противника.

Перепуганный парнишка лежал подле ящика с боеприпасами и смотрел на приближающийся вертолет. Уже можно было различить дульное пламя пулеметов. Через мгновение он будет убит. Воспитывался этот парнишка в христианской миссии, и теперь, когда он глядел на вертолет и слышал глухой трескучий рев винта и отрывистый стрекот пулеметов, у него невольно мелькнула мысль:

Боже, уничтожь их!

Белая вспышка, превратившая вертолет и его экипаж в облако ионизированных частиц, которое унес ветер, полыхнула до самого горизонта.

Второй вертолет, уже заходивший на цель, с грохотом рухнул несколькими километрами дальше. При падении членам экипажа здорово досталось, ослепшие от немыслимого света, беспомощные, они пытались ощупью выбраться из обломков.

Боже, пусть это кончится, молил раковый больной в клинике. Действие морфия слабело, и жгучая, пульсирующая боль справа, в нижней части живота, прямо над пахом, возвращалась, нарастая с каждой пульсацией.

В тот же миг боль исчезла, сменилась ощущением как бы оглушительной тишины. Теперь он чувствовал лишь легкое недомогание, будто из живота убрали что-то твердое, давящее, он снова мог нормально дышать. Минут через пять он бесконечно осторожно попытался согнуть ногу.

А еще через пять минут он отчаянно нажал на сигнальный звонок. Когда ночная сестра, изрядно замешкавшись, наконец появилась в дверях, больной со смущенной улыбкой стоял посреди палаты.

Даруй нам, Боже, прочный мир — такими словами закончил свою утреннюю радиопроповедь архиепископ города Або. Он произнес их с глубоким чувством и совершенно искренне.

Выскажи он эту мольбу на одну десятую долю секунды раньше, он так бы и остался обыкновенным священнослужителем, хоть и в сане архиепископа.

Поскольку же он высказал ее именно в этот миг, ему суждено было стать исторической личностью, причем величайшей из всех.

Через три десятых доли секунды после того, как Абоский архиепископ произнес последний звук слова «мир», дежурный персонал одного из огромных подземных ракетных комплексов, гигантской цепью протянувшихся по Внешней Монголии, заметил, что индикаторы хитроумных приборов, которые контролируют состояние ракеты, чья разделяющаяся боеголовка способна нанести водороднобомбовый удар сразу по шести разным городам, стоят на нуле. Все отчаянно засуетились, зашумели, начали принимать экстренные меры. После шести часов кропотливой работы группа экспертов установила, что ничего сделать нельзя. Заключенная в глубокую шахту восьмидесятиметровая ракета вся, снизу доверху, состояла из необычайно тяжелого, блестящего двадцатичетырехкаратного золота. Мягкого, податливого, литого золота.

Еще через сутки выяснилось, что весь расщепляющийся материал, какой есть на свете, тоже превратился в золото, да и не только расщепляющийся материал. Все и всяческое оружие, все боевые снаряды и даже мечи железного века, что хранились в музеях, мгновенно превратились в золото.

В 18 часов следующего дня трое членов Совета национальной безопасности США, получив солидную дозу транквилизаторов, были отравлены в частную психиатрическую лечебницу. Остальные члены Совета наблюдали за их отправкой в окно на одном из верхних этажей Пентагона. Взгляд у них был пустой, как у людей, которые более не желают ничего видеть и слышать.

Первый из грандиозных биржевых кризисов, которые за два дня приведут для начала к упразднению монетарной системы, а затем к упразднению вообще всех экономических связей и экономических обязательств, уже десять часов сотрясал мировые биржи.

Прежде всего невероятно упали цены на золото. К полудню за тонну золота давали меньше, чем в 1934 году за тонну угля.

Беспорядочное стремление обратить все деньги в доллары США, которое началось тогда же, к часу дня взвинтило курс доллара до 12 340 унций золота. В следующие полчаса по причине какого-то неподтвержденного слуха кинулись скупать норвежские кроны, и за двадцать пять минут курс кроны стал в десять тысяч раз выше, чем накануне.

В 14 часов в экстренном выпуске новостей шеф норвежского банка мрачно сообщил о банкротстве национальной валюты.

Эту телепрограмму почти никто не смотрел. Норвежские граждане в это время были целиком и полностью поглощены приватными открытиями в сфере упомянутых ценностных масштабов, и крах национального банка их уже ничуть не волновал. Тысячи лет молитвы одних людей были весьма точны и конкретны, молитвы других — столь расплывчаты и туманны, что обретали какую-никакую форму лишь в их снах.

В Северном Вестманланде, где-то между Энгельсбергом и Омбеннингом, сидел в своем доме старый пенсионер, в прошлом рабочий лесопилки, рассеянно листая вчерашний номер губернской газеты. Он уже почти задремал. Глаза жмурились от света, в комнате жужжали мухи.