Мальчишки неплохо меня взбодрили. Напомнили мое собственное детство. Вдобавок я призадумался, не поспешил ли я с решением бросить работу учителя. Но, во-первых, невелика радость — вставать зимой в шесть утра и заводить машину, а во-вторых, сейчас уже поздновато думать об этом.

(Желтый блокнот, III:1–4)

ВЕЛИКИЙ ОРГÁН ОСТРОВА ОГ

Предыстория такова: континентальное Тинтское братство послало Дика Роджера на маленьком суденышке к Туманным островам, завоеванным несколько лет назад злым чародеем, королем Мингом, он, оказывается, выжил, хотя все думали, что он сгинул в огне и дыму, когда его черная башня в конце предыдущей повести рухнула в им же самим созданную дыру в Мирозданье. Теперь корабли в Тинтском проливе не плавают, острова окутаны неестественным черным туманом, и братство опасается, что племянницу Великого магистра, красавицу Диану Дин, которую недавно похитили какие-то страшные люди в черной одежде и кожаных масках, держат в плену на этих островах.

На одном из внешних островков Дик Роджер находит двух до смерти перепуганных финских моряков, чей корабль при полном штиле был подхвачен и унесен каким-то диковинным вихрем. Дик накормил их и дал им сухие носки. Моряки рассказывали жуткие истории.

Минг держит острова в осаде с помощью сверхъестественных пособников, те, кому удалось бежать, в один голос твердят, что они непобедимы и обладают нечеловеческой силой, это не иначе как демоны, сами же острова окутаны магическим туманом.

Диану Дин чародей заточил, скорей всего, в одном из тех подземелий, где он сооружает свою новую чудовищную машину — исполинский орган, который посредством особых высокочастотных звуков способен воздействовать на психику людей, а главное, вызывать у них невыносимую боль, даже на очень большом расстоянии.

В хижине на крохотном скалистом островке неподалеку от побережья Дик Роджер и его спутники находят диковинного седобородого старика по имени Сигизмунд и узнают, что у него якобы есть верное средство против ужасных воздействий чудовищного органа.

Средство это связано с волшебной змейкой, старик держит ее в кувшине и нипочем не желает с нею расставаться.

После сильнейшего шторма путешественники приближаются к туманному берегу острова ОГ.

Время уже близилось к полудню, но вокруг по-прежнему царила почти полная темнота. Меж клубами тумана, который непрерывно колыхался, будто живое существо, на берегу виднелись высокие черные скалы. Над ними непрерывной вереницей мчались низкие, стремительные тучи — словно воинство, подумал Дик, воинство неприкаянных душ.

Прибой понемногу успокаивался. Шторм, бушевавший ночью, мало-помалу стихал.

Дик оглянулся назад. Усталые, оборванные матросы (от их дубленых кожаных курток остались одни лохмотья) спешно выгружали на берег остатки провианта и парусов, ведь суденышко явно пришло в полную негодность и превратностей плавания не выдержит.

Один лишь Сигизмунд был совершенно спокоен, со своим кувшином и ковриком он устроился на клочке сухого песка возле черных круч. Казалось, ни место, ни время, ни обстоятельства не стесняли его, он будто вышел на приятную воскресную прогулку.

В этот самый миг он извлек из складок своей рваной хламиды красивую серебряную флейту. Долго и тщательно тер ее о рукав, пока она не заблестела диковинным блеском, даже странные ноябрьские сумерки тому не помешали.

Сигизмунд открыл кувшин, чудом уцелевший, когда суденышко бросило на скалы. Поднес флейту к губам. Сквозь шум ветра донеслась странная жалобная мелодия.

Он играет для змейки, подумал Дик.

Финские матросы — во время бури они как раз успели рассказать, что они финские матросы и очутились в здешних краях несколько лет назад в результате кораблекрушения, — собирали хворост и плавник для костра.

— Не знаю, стоит ли разводить костер, — сказал Дик, показывая на хворост. — Ведь кое-кто, наверно, может увидеть его и сквозь туман.

Финны озабоченно кивнули. Змейка высунула голову из кувшина и принялась раскачиваться из стороны в сторону.

— Танцует, — сказал Дик, скорее себе, нежели другим. — В самом деле, чем не танец!

В тот же миг его пронзила боль, резкая и острая, как игла. Она шла откуда-то из правого паха. Дик быстро огляделся. Людей вокруг него тоже скрутила мучительная боль. Один из финнов катался по земле, точно в судорогах. Единственным существом, которого все это словно бы не коснулось, была змейка в кувшине.

Дик и представить себе не мог, что бывает такая страшная боль.

— Объяснение здесь только одно, — напрягая последние силы, выговорил он. — Чародей достроил свой ужасный орган по крайней мере на две недели раньше, чем мы надеялись.

Нужно отыскать место, откуда идут эти колебания!

(Голубой блокнот, III:1)

* * *

«Злокачественные опухоли возникают оттого, что клетка, группа клеток или ткань по какой-то причине выпадают из совокупности нормальных взаимосвязей и организуются в самостоятельного индивида, который паразитирует на остальном организме. Морфологически такие опухоли демонстрируют нерегулярную хаотическую структуру, напоминающую эмбриональную ткань, а клетки ее имеют аномальное строение и внешне выглядят неправильными и весьма разнообразными. Злокачественная опухоль разрастается быстро и независимо от остального организма. По мере ее роста окружающие нормальные ткани уничтожаются, отчасти в силу того, что она все больше давит на них, но главным образом в силу прямого разрушения. Опухоли проникают в окружающие лимфатические щели, в лимфатические и кровеносные сосуды отчасти своими микроскопическими отростками, отчасти же выбрасывают в кровеносную и лимфатическую систему отдельные свои клетки или крохотные частицы, которые закрепляются в каком-нибудь отдаленном органе и там организуются в новые опухоли с такими же разрушительными свойствами, что и материнская».

(Голубой блокнот:

цитата из неустановленной книги, III:16)

* * *

После вчерашнего я понимаю, что до сих пор не принимал боль по-настоящему всерьез. Видел в ней просто этакую забаву. Можно пожалуй что сказать, я позволил ей придать моей жизни новое содержание — чередование дней с болью и дней без боли создавало некий драматический накал.

Было на что надеяться по утрам, когда я просыпался, а вечерами, когда я ложился спать, было не менее любопытно увидеть, пройдет ли ночь без боли. Ведь иной раз то место возле правого паха по два, три, четыре дня кряду совершенно не давало о себе знать.

Боль драматизировала простой факт, что у меня есть тело, нет, что я есмь тело, и из этого факта, что я есмь тело, можно было почерпнуть странное утешение, чуть ли не защищенность — так очень одинокий человек черпает защищенность в присутствии домашнего животного.

Это домашнее животное было весьма загадочным и, особенно под утро, больше напоминало дикого зверя, но так или иначе оно было мое, и точно так же боль была моя, а больше ничья.

Но теперь я начинаю задумываться над тем, во что же ввязался, когда, к примеру, не вскрывая, сжег письмо из больничной лаборатории.

Сегодня ночью и утром я пережил нечто невообразимое, я и не предполагал, что такое возможно. Совершенно ни на что не похожее, добела раскаленное и ошеломляющее. Я стараюсь дышать очень медленно, но пока все продолжается, даже это дыхание, которое должно помочь мне хоть самым что ни на есть абстрактным образом отличить ощущение боли от паники, даже дыхание требует непомерного усилия.

Домашнего животного нет и в помине. Чудовищная, немыслимая, добела раскаленная, безликая сила вторглась в мою нервную систему, захватила ее целиком, до последней молекулы, и пытается взорвать каждый нерв, обратить его в облачко раскаленных газов, будто… будто в солнечной короне (я всю ночь думал о солнечных протуберанцах, как они пульсируют, как фонтанами вздымаются над поверхностью светила).