Попятились они до трактора у забора, им прикрылись, и ушли совсем. Оставшийся без патронов владелец укороченного автомата выругался матерно.

— Где этот этнограф? Морду ему набить надо, не мог ясно сказать, в чем дело!

Ну, вот, всегда так. Уйду я от них, злые они. В кармане хрустнул паспорт. Все, бумажка, ты свое уже отслужила, выходить я буду в Белоруссии, стране свободной и безвизовой, лети, Эдичка, легкой пташечкой! Размахнулся документом и кинул его в чердачное окошко. Закрыта страница. Аста ла виста, бэби! И вдоль забора двинулся на запад, надо торговца в его подвале найти, сказать, что клиент Проводника уже на месте.

Проснулся я от легкого удара по ноге. Сначала пистолет с предохранителя снял, а потом уже глаза открыл: пулю себе в висок можно и наощупь всадить. Мне сейчас в плен сдаваться нельзя. У меня три Армагеддона на законсервированной базе припрятаны. С ними в руках можно любые условия выдвигать. Не дурак — понимаю. Проще, конечно, прямо сейчас застрелиться, но давно живу — привык уже. Побарахтаюсь. Самоделкин рядом похрапывает, на улице ругань злобная, на севере рокот уже привычный. Хорошо, спокойно. Посмотрел на пол чердака, паспорт поднял. Кто-то выбросил. Эдик. Совсем еще пацан. У меня мой паспорт так и лежит в личном деле вместе с дипломом. Наверное, отдали бы на руки вместе с пенсионным удостоверением.

Прислушался, о чем на улице дискутируют. Быстро понял. Что-то у них тут случилось, пока мы с Витей отсыпались. И сейчас два варианта обсуждалось: уходить дальше в Зону или за забор возвращаться. Мнения разделились. Двое хотели на большую землю, двое на Свалку, еще один — на Агропром, а последний — этнографу морду набить. Чем его он так расстроил — непонятно. Может, человек вообще ученых не любит.

Наконец, кончили они лаяться. Пятеро на дорогу пошли — будут за ограду выбираться. Один остался. Не стал я Самоделкина будить, чужой паспорт в боковой карман рюкзака прибрал. Пусть будет — запас карман не тянет. Он еще полгода годен по срокам. Если патруль задержит, лучше под чужой фамилией маленький срок отсидеть за нарушение режима Зоны отчуждения. Свои документы мы еще в Чернобыле спалили и пепел растерли. От старой жизни у меня немного осталось: часы «Командирские» на руке и жетоны армейские на цепочке. Без них я как голый, да и сдаваться живым нет у меня желания. А карточки номерные банковские уже из новой жизни, их с подполковником из РВСН ничего не связывает. Исчез он, как и не жил тридцать два года на белом свете.

— Эй, там, у костра. Резких движений не делай, спускаюсь, — предупреждаю.

На Витю покосился — спит крепко после приключений наших. Скажи кому, что мы вдвоем спецгруппу уничтожили, никто, на нас глядя, не поверит. А мы и не скажем. Лучше купим носки от «Версаче» и станем крутыми. Как яйца вареные. И путь наш по лезвию неба и бездна у наших ног, и путь, распахнутый в вечность, короче, чем твой плевок. Бризы Атлантики целовали руки, горящие на штурвале, под Антуаном синее море и облака, вдаль над плечом — не встречен, не найден, в небе летит пылающий лайтинг, краткий сигнал, короткий привет на всех языках.

— Кто такой? — меня местный старожил спрашивает. — Как звать?

— Зови меня Стрелком, — предлагаю, — и говори тише, на чердаке напарник спит. А он спросонья злой бывает. Свалили, значит, твои товарищи? Что делать будешь?

Высказался он о товарищах категорично. Выражение «снорки гнойные» меня заинтересовало. Попросил уточнить.

— Ага, прикалываешься, — обиделся собеседник. — Вот когда выскочит из травы прыжком на пять метров мутант в противогазе, вот тогда и посмотрим, какой ты шутник смелый. С оружием у тебя и напарника тоже неважно?

— У меня «Стечкин», у него «Калашников», патронов много, — отвечаю.

— Тогда прорвемся, — обрадовался абориген. — Тут такая хитрость есть: когда слепые псы группу в кольцо берут — главное не паниковать. Встали спиной к спине, и держим круговую оборону. Если три человека есть, то это у каждого сектор обстрела всего сто двадцать градусов — неожиданной атаки уже не будет. Такая компания легко до Свалки доберется, только там тоже бандитов полно — лучше сразу на Агропром уходить, на богатые россыпи.

Ничего я не понял, кроме наличия в этих краях мутантов, бандитов и Свалки с Агропромом. Но и это уже немало. Недавно и этого не знал.

— Значит, судьба нам вместе идти, — говорю. — Ты здешние места лучше знаешь, как рукой махнешь — выходим.

Задумался он:

— Полчаса на сборы, и отправляемся. Неизвестно, что наемникам еще в голову придет. Решат заработать, продадут в рабство Йоге, там, на восточной куче, никто до выброса не доживает, кроме надсмотрщиков. Как у вас с медикаментами? — спрашивает.

Тут Самоделкин вылез из берлоги, и началась суета хозяйственная. На скорую руку перекусили на ходу и удалились по-английски, не прощаясь. Не с кем было.

— Первым делом надо железку пересечь. Три места есть: тоннель западный, сам пост, и восточнее разрыв есть в ограждении. На посту надо ручку позолотить солдатам. Как у нас с деньгами? — вопрос возник.

— Не бедствуем, — Самоделкин хмыкнул довольно.

Точно, полрюкзака дензнаков трех видов. Только американских денег нет. Да и не нужны они здесь — мы же не в Америке. У моста первый раз слепых псов увидел. Кошмарное зрелище: язвы от радиации, шкура клочьями, мертвые бельма вместо глаз. Их надо из жалости всех уничтожить.

— Что за дела, — у меня все вскипело, — тут одна дивизия и пара полков установок залпового огня все за день в пыль сотрет. В чем проблема?

— В артефактах, — абориген отвечает. — Простенький «ломоть мяса» из любой захудалой больнички делает медицинский центр. А сколько их по планете? А артефакты пока только тут. Понял, дурилка картонная?

Кивнул я головой.

— Чего ты понял? — ехидничает.

— Самый могучий артефакт — банкнота банковская, — говорю.

И дальше к посту молча пошли.

А Сема Вентилятор, туз козырной, службу все-таки нес.

— «Свобода» к нам идет, за стволом своим, — докладывает.

— Откуда знаешь? — я удивляюсь.

— Слышу, в ворота уже вошли. А до этого в аномалию гайку кинули, хлопок был, — разъяснил он мне обстановочку.

Тут два бойца в проеме нарисовались во всей красе. Винтовку увидели, дернулись.

— СВД на дороге нашли или прикупили у рыжего дядьки с заячьей губой? Задешево? — поинтересовались небрежно.

— Точно, у него на дороге сменяли на последний презерватив, — скалюсь в ответ. — Был ему зачем-то срочно нужен. Наверное, нашел рыжий красавец кого поиметь.

— Пошутили, и хватит. Мы тебе за ловкость рук предъявлять претензии не можем, наш клан за свободу во всех ее проявлениях. Не поймали — значит, ты прав. Давай мы тебе в любом деле сегодня поможем, а ты нам за это винтовку вернешь. А то нам будет клизма из скипидара с патефонными иголками. Войди в положение, брат!

Когда со мной по-хорошему, то из меня можно веревки вить. Только это секрет. Махнул я рукой Серому: «Подходи, говорить будем».

— У Йоги на полигоне техники девять стволов с утра было, нас пятеро…

— Шестеро, — Сема, глаз не открывая, сказал.

— Семеро, — Паганель голос подал с лежанки.

— Я тут один тоже не останусь, ветер вон как страшно завывает, — последний бомжик по жизни определился. — С вами пойду.

— Восемь. Ну, сталкеры, бродяги Зоны! В клан никто не хочет? — боец «Свободы» удочку закинул.

— Еще выжить надо, пошли, пофлиртуем с костлявой девушкой. И снова танцы с кровью на снегу: вальс «Гемоглобин», — говорю.

— Где ты снег увидел? — Серый не понял.

— Зато крови будет много, — Паганель его утешил.

Собрались легко. Винтовку я сразу снайперу отдал. Для дела полезнее. Оружие должно быть в умелых руках. С ним Сема Вентилятор пошел и бич наш безымянный. Проводник с Паганелем должны были по плану в тыл к банде зайти.

А нашей ударной тройке надо было проходную на кладбище техники в лоб брать.