- Ты надела на себя все свои драгоценности. Так и должна поступать обреченная смерти.

- Так я и думала,- кротко сказала Амина.

- Жалко лишь,-- сказал Башир,- что ты не можешь надеть на себя браслетов, колец и запястий, похищенных в моей семье двести лет назад. Перед ними то, что на тебе,- стеклярусные бусы странствующей бедуинки в сравнении с бриллиантами.

Он обратился к французу:

- С сокровищами исчез известный коврик. Вчера я готов был дать тебе свободу в обмен на ковер, в котором надеялся признать тот самый, пропавший. Если бы деду или прапрадеду моему ты предложил на выбор коврик и драгоценности - еще большой вопрос, к чему бы он склонился!

- Ara! - сказал француз.- Поскольку ты в своей семье не являешься уродом, нужно думать, что они схватили бы и то и другое, а подателю этих ценностей всадили бы нож в спину.

- Язык твой как жало змеи, - сказал Башир. - Еще до рассвета вода его остудит.

- А еще через несколько рассветов, - сказал француз, - местные власти вздернут тебя на пальму оазиса с лентой Почетного легиона на шее.

- Меня? Каким образом? - сказал Башир.

- Вчера ночью ты меня заставил вытребовать запиской ковер из отеля. Предполагаю у персонала гостиницы лишь среднее умственное развитие. Но они ведь сообразили, что я жив и нахожусь в плену! Французским властям будет очень нетрудно найти мое местопребывание.

- Ты думаешь? - сказал Башир. - А если французские власти найдут тебя и твоего друга - найдут вас, допустим, живыми, - скажите, вы очень этому обрадуетесь?

- Конечно, - сказал француз.

Но мне, уж воспрянувшему духом, в голосе его послышалась какая-то неуверенность. Башир злорадно рассмеялся.

- Сегодня я навел о тебе справки у этих самых властей, - сказал он. (Ах, будь спокоен, друг мой, я сделал это с подобающей осторожностью.) И знаешь, какое у меня составилось впечатление?

- Нет, - сказал француз с смеющимся лицом (но улыбка его была, скорее, вызовом).

- По моим впечатлениям, если б власти, на которые ты так крепко надеешься, нашли тебя с твоим другом мертвыми, вряд ли они занялись бы выращиванием траурных лилий на вашей могиле. А если б они нашли тебя, его или третьего, исчезнувшего из гостиницы, здесь, у меня в плену, они бы вас, пожалуй, прихватили с собой. Но мне сдается, что в этом случае вы бы лишь променяли одно пленение на другое.

Он поглядел на европейцев, и глаза его вспыхнули, как у ящерицы. Француз еще раз усмехнулся:

- Ха-ха! Ты так думаешь? Ну хорошо, уступаю тебе власти: возможно, они не пожелают за нас мстить. Дарю тебе их.

- Ты очень щедр, - сказал Башир.- Что у тебя останется в запасе после такого подарка?

- Мой третий друг, которого ты не знаешь, - ответил француз.

В эту минуту снаружи послышался шум, и сердце мое встрепенулось в груди, как вспугнутая в чаще птица.

3

О ночь ночей, чем больше я думаю о том, что случилось в эти часы, тем труднее мне поверить в их действительность.

Услышав шорох на дворе, Башир кивнул вооруженному слуге. Тот вышел и, вернувшись, доложил о чем-то шепотом хозяину. Башир отдал новое приказание, и слуга опять исчез. Я дрожал от напряжения. Телохранитель вернулся в сопровождении двух мужчин.

Тот, кто шел впереди, разочаровал меня сразу. Он был из тех полоумных нищих-монахов, для которых нет других книг, кроме Корана. И поэзию они презирают, поскольку творцом ее не является Магомет (да славится его имя!).

Они проклинают пьющих другие напитки, кроме воды, надеются на райских гурий, а в земной жизни требуют целомудрия. Они отравлены предрассудками и воображают, что воздух кишит чертями и джиннами.

Таков был марабу, переступивший порог. Лицо его было смугло, как сжатое поле. Глаза горели фанатическим блеском, отвратительным для цивилизованных людей.

В дверях марабу закричал:

- Дорогу избраннику звезд! Дорогу тому, кто безнаказанно принял чертову ванну!

Подобной выходки и следовало ожидать от бешеного монаха.

Мимо него скользнул мой разочарованный взгляд. С какой стати пришло это чучело тревожить наши смертные часы? Зачем пустил его Башир? Но в эту минуту вошел европеец.

Он был среднего роста и немного похож на связанного француза, сидевшего на диване. Одежда его, как у француза, была пропитана грязью. На левом виске зияла большая кровавая рана, и он был бледен и утомлен. Но взгляд его искрился бодростью, и заговорил он ясным, благозвучным голосом. Уж не он ли третий друг, так называемый профессор?

Конечно, он! Лишь только он вошел, француз и англичанин рванулись, пытаясь встать, и заговорили, перебивая друг друга, как торговки на рынке.

- Как вы изловчились, профессор, черт бы вас побрал! Это, пожалуй, самый эффектный трюк в области профессиональных розысков!

Француз прибавил:

- Я думал, профессор, что встреча на вилле Браччиано будет апогеем наших встреч. Оказалось, я ошибся. Но скажите мне, черт возьми, как вы нас нашли?

Тот, кого называли профессором, сделал жест, каким отклоняют ненужный подарок.

- Погодите, сейчас узнаете! Но сначала представьте меня обитателям этого дома.

Меня восхитила его изысканная вежливость.

Англичанин по желанию друга начал представление, но далеко не в том благовоспитанном тоне, каким высказано было пожелание.

- Вот язычник, курящий трубку. Ему принадлежит заведение. Два дня он меня морит голодом и вместо всякой пищи предлагает мне мою собственную голову в уксусе и прованском масле. Дама под покрывалом - его достойная сожаления супруга. Виды на будущее у нее не совсем совпадают с моими, но очень похожи. Пожилой господин, трясущийся, как порция желе, в этом доме на амплуа тестя. Любезный зять, обращаясь к нему, всякий раз называет его отцом сводников. Что касается вооруженных господ, можете сами понять, какова их роль в подобном учреждении.

Тот, кого называли профессором, провел рукой по волосам и сказал:

- Все это прозрачно, как хрусталь, и мне остается спросить вас об одном, милый Грэхэм: почему вы покинули "Финиковую пальму" и выбрали своим пребыванием именно это место?

Француз и англичанин переглянулись. Француз пожал плечами:

- О том же я спрашивал Грэхэма, и все, чего я добился, было: "Когда б я знал? Я сам не помню, как очутился на этом диване!"