© Заспа П., 2016

© ИК «Крылов», 2016

Вялый оборот вентилятора под потолком – хлоп, хлоп. Лениво застывший воздух, словно обволакивающая вата. Вата, с трудом заползающая в клетку. Вата, от которой звон в ушах. От которой плавятся мозги. И вдруг – будто раскат грома!

– Виновен!

Гай вздрогнул.

Белые букли парика взлетели вслед за молотком правосудия и рассыпались по вороту широкой не по размеру мантии. Багровое лицо судьи перекосилось в злобной судороге и, стукнув молотком по дубовому столу, он нервно выкрикнул, повторяя как заклятие:

– Виновен! Виновен!

Тяжело выдохнув и дернув ворот, сдавивший объемную, в складках шею, судья Добман брезгливо смерил с головы до ног подсудимого сквозь прутья клетки, затем, порывшись для вида в папке с бумагами, недовольно заметил:

– Коэффициент твоей полезности довольно высок… – Его справедливость поморщился, явно оставшись недоволен подчеркнутой в документе цифрой, выдернул из папки лист и, скомкав, швырнул под стол. – Но это не оправдывает твое преступление. Гай Грин, ты признаешься виновным в том, что покусился на безопасность городской общины и наплевал на закон. Проявив слабость и опустившись до жалости, ты посмел нарушить свой профессиональный кодекс. Ты не оправдал оказанное правительством доверие! Ты преступник и наказанием тебе будет….

Судья сделал глубокую паузу, и Гай замер, до боли сжав кулаки.

Только бы не то, о чем он боялся даже подумать! Только бы не это…. Пусть вышлют в пустынную резервацию прокаженных или даже за горное плато, где, как правило, выживают лишь суррогаты! Пусть отправят на меловой карьер или в затопленную угольную шахту! Там гибнут, но все же есть шанс выжить… Только бы не это….

– Отчуждение! – в третий раз грохнул молоток, ставя жирную точку в судьбе Гая, и судья Добман торопливо встал, дабы не слышать надоевшие мольбы или приевшиеся проклятия в свой адрес.

Но Гай молчал.

Воздух в груди вдруг стал тягучим, сердце с трудом толкнуло сдавившие его ребра и, казалось, остановилось. Пол под ногами качнулся, тусклый свет эконом-лампы расплылся в бесформенное пятно, тесное помещение зала суда вновь наполнилось ватой, поглощая окружающие звуки – это был конец!

Отсутствующим взглядом Гай проводил спину судьи, поднес кисть под зажужжавший печатник, поставивший ему клеймо отчужденного, и безропотно дал надеть ошейник-удавку.

Еще не так давно отчуждение было редким приговором, который выносился лишь отъявленным убийцам и каннибалам. Но в последнее время он звучал все чаще и чаще. И причиной тому стала с каждым днем уменьшающаяся территория суши. Несмотря на принимаемые правительством меры, людское поголовье сокращалось куда медленнее, чем поглощаемая океаном земля. Бессильным оказался закон, поначалу запрещавший иметь в семье больше одного ребенка. Существенно население это не уменьшило. Затем право на рождение пришлось разыгрывать в государственную лотерею, и ребенок стал роскошью. Но даже это не смогло решить проблему. Законы сыпались один за другим, но лучше не становилось. Не помогало и ограничение на продолжительность жизни, определенное сорока пятью годами, с обязательной последующей утилизацией. Даже эта эффективная мера проблему не решила. Ресурсов становилось все меньше, каждый рот превращался в непосильную обузу, в результате лишних людей становилось все больше и больше. А океан наступал.

Рука полицейского, затянутая в кожаную крагу, легла на плечо, затем грубо вытолкнула из клетки.

– Не задерживайся! Освободи место следующему.

Словно в забытье, с закрытыми глазами, Гай на затекших ногах сделал пару шагов, и вдруг наступил на чей-то ботинок.

– Недоумок, раскрой бельма, – зашипел на ухо чей-то злобный голос.

Встрепенувшись, Гай попятился, уступая узкий проход. Перед ним, ожидая своей очереди в клетку, стоял хмурый квадратный тип, с обезображенной шрамом челюстью. Хотя Гай и казался выше его ростом, но почувствовал себя хрупким подростком рядом с непомерно широкими плечами и выпирающим сквозь рубаху с оторванными пуговицами животом верзилы. Да и полицейские не скрывали тревоги, беспокойно выставив перед собой жала парализаторов. В отличие от Гая, которого сопровождали всего двое полицейских, этого заключенного вели шестеро, в бронированных стеклянных шлемах.

– Уйди с дороги! – выкрикнул один из них и, натянуто улыбнувшись, кивнул своему подопечному на открытую дверь. – Шак, не нервничай. Он уже освободил твое место.

Захлопнув за подсудимым дверь из стальных прутьев, полицейский, не скрывая облегчения, шумно выдохнул и вытер вспотевший лоб.

– Станьте у двери и по периметру! – приказал он помощникам.

Дальше Гая вывели в освещавшийся лишь сквозь узкие стекла коридор, и чем все закончилось, он не увидел.

Через секунду забыв о верзиле Шаке, Гай шел, с трудом переставляя ноги, все еще скованные досудебной цепью, и думал о собственном будущем. Оно казалось безрадостным. А вернее, его не было вовсе. Отчуждение ставило на его короткой линии жизни крест.

В глаза ударило солнце и, остановившись на пороге суда, Гай поднял голову, подставив лицо под жгучие лучи.

Теперь судебные полицейские вручили его с рук на руки полицейским сопровождения, и к крыльцу подкатил крытый фургон на широких ржавых гусеницах.

– Куда? – спросил капрал в черной форме, с шевроном в виде ошейника-удавки.

– На побережье, – передал ему сложенный вчетверо приговор стюард, с весами правосудия на кокарде.

– Его справедливость оригинальностью не блещет, – хмыкнул капрал. – Какой уж день одно и то же.

– Угу… – опасливо оглянулся стюард и, доверительно понизив голос, шепнул. – Наш Добман на всех обозлился, будто на него самого надели ошейник. Раньше такого не было.

– Я слышал, что на западе под воду ушел еще один остров. Говорят, там были плодородные земли, и его облюбовали вельможи из правительства. Теперь нам приходится потесниться. Вот народ и прореживают.

– Может, и поэтому, – согласился стюард.

Капрал поставил Гая лицом к фургону, затем, надавив в спину штырем парализатора, поднес к ошейнику активатор.

– Не дергайся, – предупредил он, прижав голову к раскалившемуся на солнце железу двери. – Придется потерпеть.

Активатор зажужжал, и ошейник, оживая, тут же откликнулся, сдавив шею. В глазах у Гая потемнело, в висках молотом ударил пульс, он качнулся и едва не упал, навалившись на поручни фургона. Ловя раскрытым ртом воздух, Гай испуганно оглянулся на ухмыляющегося капрала, захрипев из последних сил сквозь сдавленное горло:

– Задыхаюсь…

– А я предупреждал, – похлопал тот его по плечу. – Нужно было вдохнуть поглубже. И не пытайся снять или сломать. При любой попытке он срабатывает на удушение.

Дальше ошейник нащупал сигнал транслятора и, пикнув в ответ, ослабил хватку. Капрал расстегнул на ногах Гая цепи, затем швырнул на ступени лестницы.

– Теперь они ему не нужны, – сказал он стюарду. – Удавка надежней любых оков. Каждый раз ловлю себя на мысли, что самому интересно попробовать – что это такое, и чего они всякий раз так корчатся?

– Только без меня, – поежился в ответ стюард. – Хотя с таким подходом скоро очередь дойдет и до нас.

Гай тяжело поднялся в фургон и рухнул на горячую скамейку. Здесь было не так жарко, как на открытом солнце, но воздух казался удушливым, с примесью дорожной пыли. Дверь за ним не закрыли, и она громко хлопнула, откликнувшись на тронувшийся вездеход. Запрыгнув на ходу на подножку, капрал сел рядом с водителем. Оглянувшись через стекло кабины, он красноречиво похлопал по шкале транслятора, показав Гаю, что установил его на единицу – минимально возможную дистанцию связи с ошейником. За пределами фургона транслятор уже был бессилен.