Вернувшись в дом вождя, старая Госа тихонько легла в своей комнатке по соседству со спаленкой внучек. Долго лежала без сна, вытянувшись костлявой спиной на жёсткой войлочной подстилке. Глядя в невидимый потолок, думала о лишившейся любимого жениха Мирсине (ну, да это ничего: найдётся другой не хуже - такой красе в девках недолго горевать!), о Савмаке. Увидела, как его ясные голубые глаза, белую кожу, мясо с костей в холодной тёмной глубине на дне морском обгладывают прожорливые рыбы. И её давно высохшие, как старый заброшенный колодец, старушечьи глаза вдруг наполнились горько-солёной влагой, и по иссеченным тонкой паутиной морщин вискам скатились за прикрытые жиденькими седыми космами уши две одинокие слезы...

  Синта, делившая спальню с дочерьми вождя (она спала на нескольких овчинах, разостланных на полу между дверью и широким одёжным ларем, на котором спала младшая Госа), поднявшись утром с петухами, нашла Мирсину в жару: от пережитого минувшим днём потрясения у неё началась горячка. Перепугавшись, Синта тотчас кликнула Зорсину. Малую Госу немедля отправили в каморку к бабке, а у постели больной принялись хлопотать, не оставляя её без догляда ни на минуту, Зорсина и Синта, благо, что обе имели богатый опыт борьбы со зловредными духами болезней за детские жизни. Тем не менее, вождь немедля послал за жившим в дальнем конце Таваны жрецом-шаманом и его женой, почитавшейся лучшей среди напитов знахаркой-целительницей.

  Жрец Асанданак, человек ещё не старый и достаточно крепкий, только вчера вернувшийся с вождём из похода на Боспор, явившись, тотчас наполнил комнату больной звоном своих медных бубенцов, костяных погремушек и грохотом бубна, загундосил страшным утробным рыком заклинания, призванные напугать и обратить в позорное бегство злых духов, завладевших телом любимой дочери вождя. Свершив всё, что было в его силах, через полчаса он уступил поле битвы жене своей Герзии, успевшей к этому времени приготовить на поварне вместе с Зорсиной свой колдовской отвар из целебных трав и кореньев, запаха которых враждебные человеку духи боятся не меньше, чем грома бубенцов и утробных заклинаний шамана. Тем не менее, поначалу их усилия мало помогли: зловредные демоны оказались не из пугливых - больной становилось всё хуже.

  Отчаявшаяся Зорсина в эти часы, когда её любимица медленно угасала на глазах, сжигаемая внутренним жаром, бессильно уткнувшись опавшим от переживаний лицом в плечо мужа, призналась, что думает, что это Савмак, с которым она была неразлучна с детства, зовёт сестру к себе.

  По просьбе вождя Асанданак, в присутствии всех домочадцев и явившейся, прознав о новой беде (красавица Мирсина была всеобщей любимицей), многочисленной родни, раскинул во дворе свои гадальные прутья, чтобы узнать, выживет его дочь, или умрёт. Первый его бросок вышел неудачным - брошенные вслепую ивовые прутья упали мимо начертанного в центре двора костяным ножом магического круга. Прошептав молитву владычице Табити, жрец повторил бросок: на сей раз большинство прутьев попали в цель. Видимо, боги ещё не определились с судьбой Мирсины, либо были отвлечены в этот час другими делами, пояснил жрец. Пришлось начинать гадание заново. Лишь после пятой попытки боги наконец соизволили открыть неугомонному просителю свою волю: ко всеобщему облегчению, оба раза большинство прутьев оказалось внутри круга. Смахнув со лба рукавом сшитого из чёрных козьих шкур мехом наружу длиннополого кафтана испарину, Асанданак объявил, что хоть опасность велика и чёрные демоны сильны, но с помощью богов дочь вождя их одолеет и останется жить. Скилак торжественно пообещал, если это случится, подарить милосердным богам стадо из десяти ягнят, десяти козочек и десяти тёлок (за выздоровление детей и незамужних девушек скифы традиционно отдаривали богов молодняком животных соответствующего пола).

  Синта, не отходившая вместе с Зорсиной и старой Госой от задыхавшейся в жару и бредившей в беспамятстве Мирсины, посмотрев в расцвеченные улыбками лица Матасии и жён Октамасада, поспешивших принести со двора эту радостную весть, заявила в ответ, что если Савмак умер, то и Мирсина умрёт, а если он жив, то и сестра его будет жить.

  - Вот увидите, наша девонька скоро поправится, потому что Савмак жив! - убеждённо заключила старая нянька.

  Тем не менее, старая Госа дала знать о беде Мирсины вождю соседей хабов Госону, для которого она тоже была не чужая. Госон немедля отправил в Тавану в помощь Асанданаку своего шамана вместе с самой опытной и искушённой во врачевании хабейской знахаркой. Их совместными усилиями через три дня в борьбе с чёрными демонами болезней, терзавшими любимицу вождя, за которую искренне молилась и переживала вся Тавана, наступил долгожданный перелом: жар спал, сознание вернулось, Мирсина пошла на поправку.

  Дней через семь вождь Госон заявился с тремя жёнами в Тавану проведать свою несостоявшуюся невестку.

  Мирсина, бледная и исхудалая, всё ещё лежала, укутанная в меховое покрывало, в своей жарко натопленной глиняной греческой жаровней комнате, медленно поправляясь после болезни. Наговорив ей много добрых слов и пожеланий, надарив вкусных пирогов и всевозможных домашних и заморских сладостей, на которые так падки девушки и дети, гости отправились в трапезную.

  После того как любивший хорошо поесть Госон перепробовал все приготовленные по такому радостному случаю жёнами и служанками Скилака блюда, вожди, оставив жён сплетничать в просторной трапезной, уединились с кувшином процеженного заморского вина для серьёзного разговора в комнате Скилака.

  Наполнив до краёв украшенные тонкой чеканкой серебряные чаши, вожди первым делом помянули своих погибших сыновей. (О том, что после того как Мирсина, как и предсказывала Синта, вырвалась живой из когтей страшной болезни, у него насчёт гибели Савмака опять зародились сомнения, Скилак предпочёл умолчать.) Затем Госон без долгих экивоков предложил другу Скилаку отдать Мирсину за другого какого из его сынов, вот хоть бы за Метака - тот хоть и немного моложе Мирсины, но это не велика беда.

  Потянувшись рукой к серьге, Скилак со вздохом ответил, что уже обещал Мирсину Марепсемису: тот ещё по пути из Феодосии подъезжал к нему насчёт неё, предложив отдать его за одного из своих сынов.

   - Ну-у, если так... Что ж, за кого и выходить такой раскрасавице, как не за царевича, - согласился с проскользнувшим в голосе сожалением Госон. Затем, сделав изрядный глоток из чаши, он наклонился к сидевшему напротив с чашей у рта Скилаку и, понизив голос, спросил:

  - Слушай... а ты не узнавал, у них с Фарзоем, часом, не дошло до дела ещё до свадьбы?

  - Не узнавал, - нехотя ответил Скилак после некоторой заминки. - Пока не до того было.

  - Да, кгм!.. Ты всё же выясни... А то, брат, сам понимаешь: ежели подсунешь царевичу тронутую девку, стыда потом не оберёшься.

  - Само собой, если она испорчена, то за царевича не выйдет, - сурово нахмурив тронутые сединой кустистые брови, объявил Скилак.

  Поспешно схватив пузатый расписной кувшин, стоявший в центре старого потёртого краснобархатного чепрака, на котором они сидели, Госон вновь наполнил опустевшие чаши.

  - Ты вот что, брат... - молвил он, подняв чашу к подбородку и глядя глаза в глаза Скилаку. - Ты не гневись на дочь, ежели что... Любой из моих сынов с охотой возьмёт её женой и ни словом не попрекнёт за Фарзоя... Так что, ежели что, пускай она сама выберет, за которого из моих сынов ей пойти.

  - Добро, брат Госон. Считай - договорились, - ответил Скилак, разгладив суровые складки на челе. Звонко звякнув краями чаш, они выпили до дна, закрепляя сделку.

  Скилак вновь наполнил чаши.

  - Насчёт Мирсины договорились, поговорим теперь о твоей Фрасибуле... Раз уж так вышло, хочу просить её в жёны Каниту. Надеюсь, её у тебя никто не успел сосватать? (Госон отрицательно отмотнул головой) Хорошо. Мой Канит любит её, думаю, они будут доброй парой.

  Госон кивнул в знак согласия; оба друга-вождя поднесли чаши к губам и, глядя глаза в глаза, не спеша отпили по изрядному глотку.