По совету неапольских мастеров скифы изготовили из шкур забитых в пищу коней и телят три сотни кожаных вёдер, чтобы не дать феодосийцам сжечь тараны. Феодосийцы, в свою очередь, установили однажды ночью на зубцах над всеми тремя воротами увесистые каменные глыбы, куски колонн, старые жернова, чтобы обрушить их в подходящий момент на скифские тараны. Осмотрев утром эти опасные снаряды, Марепсемис приказал изготовить длинные шесты, чтобы спихнуть их на головы самим грекам до того, как тараны подойдут к воротам.

  После того, как сотник Атрей, приставленный надзирать за неапольскими греками, доложил, что третий таран готов, Марепсемис пригласил тысячника Камбиса и вождей в свою усадьбу на ужин, во время которого объявил, что наступление на западные ворота поведут завтра фисамиты Сфера и полтысячи сайев Камбиса под общим руководством Эминака. На южные ворота двинутся авхаты Танака и другие полтыщи сайев под командой самого Марепсемиса (Марепсемис полагал, что наилучшие шансы ворваться в город именно через южные ворота; к тому же, оттуда, с расположенной поблизости горы он мог видеть всю картину штурма целиком). Ну а малые восточные ворота атакуют, соответственно, хабы Госона и напиты Скилака.

  - Начнём штурм без сигнала, как только краешек золотого шлема Гойтосира покажется над морем.

  - А если небо будет в облаках? - тотчас поинтересовался Госон.

  - Если утром будет туман или дождь? - дополнил его Танак.

  - Дождь - это хорошо, - ответил, теребя бороду, Марепсемис. - Дождь не даст грекам поджечь наши тараны. А туман переждём. Мы не допустим той глупости, какую сделал Палак, - башни и стены над воротами должны быть всё время под прицелом наших лучших стрелков!.. Следите завтра утром за греческим храмом на горе: мой вестовой подаст вам оттуда сигнал зажжённым факелом.

  - А не закидают ли греки наши тараны по дороге к воротам камнями, как палаков таран? - высказал опасение старший сын Марепсемиса Скил, присутствовавший вместе с младшими братьями на ужине и совете.

  - По моим сведениям машин, способных кидать большие камни, в Феодосии нет, - ответил Марепсемис. - А мелкие камни нашим таранам не страшны.

  - А разве они не могли их изготовить, пока мы строили наши тараны? - спросил в свою очередь второй сын Марепсемиса Сурнак, тоже захотевший показать, что он не зря участвует на совете с вождями.

  - Наши греки сказали мне, что сделать большой камнемёт куда сложнее, чем таран, - это дело долгое и непростое. Так что вряд ли они успели, - ответил Марепсемис, подставляя пустую чашу слуге, исполнявшему обязанность виночерпия (подвоз вина был налажен за эти дни ушлыми греческими купцами из Неаполя). - Ну, други, давайте выпьем за то, чтобы завтра, милостью Ария и Папая, мы с вами вечеряли в Феодосии!

  Все дни, пока строились тараны, Савмак и Фарзой проводили вместе - то в компании сверстников, то вдвоём - только ели и ночевали со своими. Обоих, особенно младшего на полгода Савмака, тянуло друг к другу как арканом.

  Вечером, когда их отцы уехали совещаться к Марепсемису и Эминаку перед завтрашним решающим штурмом, они уединились на лысой макушке небольшой горы, достаточно пологой, чтобы забраться на неё на конях, возвышающейся над восточной околицей города недалеко от моря. Отсюда простиравшаяся далеко на север и - без конца и края - на восток морская равнина, волнующаяся и переливающаяся, как степной ковыль под ветром, и вытянувшийся внизу узким изогнутым серпом греческий город, были как на ладони.

  После долгого молчания, сидевшие рядом на травяном бугорке, вальяжно вытянув по косогору ноги, приятели (кони их мирно пощипывали травку за спиной, удерживаемые на месте накинутыми на локоть поводьями), глядя на окрашенные в кроваво-красные тона уходящим слева за плоскую Столовую гору солнцем черепичные крыши, заговорили о смерти. Что, если завтра им суждено умереть?

  - Ну, тебе-то чего переживать? - скосив глаза на товарища, грустно ухмыльнулся Фарзой. - Ты ведь сперва должен прославиться и переспать с царевной. Так ведь тебе старая ведьма нагадала? Вот я - другое дело. Может, этот закат для меня последний, и завтра в этот час я уже буду на пути в страну предков.

  - Зря ты, Фарзой смеёшься над предсказаниями гадалки! Если хочешь знать, её предсказание уже наполовину сбылось, - взволнованно сказал Савмак. Взяв с друга клятву никому не говорить об услышанном, Савмак, краснея, рассказал ему о своей любви к царевне Сенамотис и о проведённой в её кибитке ночи, после того как он победил в скачках вокруг Неаполя.

  - А завтра, может, сбудется и вторая половина предсказания: может, я завтра первым ворвусь в Феодосию, и тем прославлюсь, а затем погибну.

  Отвернувшись, оба с минуту молча глядели на расстилавшийся внизу узорчатым красно-коричневым ковром город. Наконец Фарзой решился, в ответ на признание друга, открыть перед ним и свою душу.

  - Ну, раз ты уже поимел свою царевну, то тебе расстаться с земной жизнью будет не так досадно, - молвил он печально. - Не то, что мне! При мысли о завтрашнем бое на меня иногда такой страх накатывает, такая тоска... Погибнуть со славой в бою не страшно. Обидно только столько лет мечтать о Мирсине и уйти в землю, так и не отведав её сладких прелестей; думать, что она достанется кому-то другому - вот что тяжко! Я ведь до сих пор только со служанками баловался, да и то лишь для того, чтобы не оплошать потом с Мирсиной... Нет, брат, на этой войне мне погибнуть никак нельзя!.. Но и прятаться за спинами других я, конечно, не буду, а там - как Арий решит! Я для себя загадал: или завтра добуду голову первого врага, или не видать мне Мирсины! Как думаешь, кому достанется Мирсина, если меня убьют? Такая красавица в невестах не засидится: наверно станет женой одного из сынов Марепсемиса, а то и самого Палака и забудет меня.

  Слыша в голосе друга неподдельную тоску, Савмак сочувственно опустил ладонь ему на плечо и мягко, доверительно произнёс:

  - Не переживай, Фарзой! Завтра мы возьмём этот город и украсим наши уздечки волосами греков. Я-то знаю, как тебя любит и ждёт Мирсина. Все её расспросы - только про тебя! Вот увидишь - всё у вас будет хорошо.

  - А у тебя с Фрасибулой? Ты её больше не любишь?

  - Ну, почему - люблю. Только она для меня всё ещё - прелестный ребёнок. Пока я люблю её, скорее, как сестру.

  - Гм... сестру!

  - Да... А царевна Сенамотис - первая, кого я полюбил по-настоящему как женщину.

  - Будешь после войны просить Палака отдать её тебе в жёны?

  Савмак убрал руку с плеча Фарзоя и тяжко вздохнул.

  - Кто я для неё? Дочь самого Скилура не пойдёт за простого сайя, пусть и сына вождя. Она мечтает стать боспорской царицей. А со мной она просто развлеклась одну ночь, вознаградила меня за шкуру чёрного волка и за победу в скачках... Ну, и за то спасибо...

  - Ладно, Савмак, уже стемнело - пора возвращаться в табор. А то у меня что-то кошки в животе урчат, - сказал с улыбкой Фарзой, вставая.

  Госон и Танак беспокоились не зря: осеннее утро в горной котловине под Феодосией на другой день, в который уже раз выдалось туманным и дождливым, отстрочив начало штурма часа на три, пока восседавшему на коне возле ограды храма Геры Марепсемису не стали отчётливо видны зубчатые верха башен и стен, а лёгкая полупрозрачная дымка осталась лишь у самой земли да над притихшим ночью морем. Тогда телохранитель Марепсемиса запалил факел, и толпы скрывавшихся в клерах скифских всадников выехали с луками наизготовку на открытое пространство и в зловещем молчании, словно привидения (с высоты казалось, будто они плывут в молочном озере, над которым виднеются только короткогривые шеи и головы коней и серые торсы всадников в конусовидных башлыках), двинулись шагом к городским воротам. За передовыми всадниками к воротам бесшумно покатились рукотворные "слоны" с грозно раскачивающимися впереди бронзовыми "бивнями".