- Но почему я, отец? - жалобным голосом взмолился Канит. - С Ишпакаем мог бы поехать кто-нибудь из опытных воинов.
- Все опытные воины понадобятся нашему царю на Боспоре, - ответил, покачав головой, Скилак. - А тебе пока ещё рановато на войну. Вот вернётся из похода с вражеской бородой на узде Савмак, женится на Фрасибуле, тогда придёт и твой черёд.
- Ага, новой войны затем не будет ещё лет десять или двадцать, - едва сдерживая слёзы, возразил заунывным голосом Канит.
- Ну, ты без войны не останешься. Через год отправлю тебя в набег на полунощных лесовиков, - пообещал Скилак.
Канит лишь жалобно шмыгнул носом, поняв, что дальше спорить бесполезно - отец своего решения не изменит. Сидевший на коне неподалёку с забинтованной рукой на перевязи Ишпакай попросил у вождя дозволения проводить войско до речного обрыва. Скилак дозволил. Поехав по рядам, Ишпакай и Канит стали прощаться с родными и друзьями.
Отпустив плечи Канита, Савмак сунул ему в руку повод своей белой кобылы, попросив с мягкой сочувствующей улыбкой к своему возвращению хорошенько её объездить. Канит обещал.
- Не переживайте, братаны! - весело хлопнул Ишпакая пятернёй по здоровому плечу восседавший рядом с Савмаком Скиргитис. - Похоже, наш молодой царь любит войну. Чует моё сердце, что одним походом на Боспор дело не обойдётся. Так что и для вас вражеских голов хватит.
- Хорошо бы, - вздохнул, отъезжая, Ишпакай.
Когда, наконец, вслед за обозом и хабеями, напиты последними двинулись с места, Ишпакай и Канит в скорбном молчании поехали по обочине рядом с братьями. Проезжая мимо города, Савмак рыскал взглядом по гребню башен и стен, надеясь среди сотен мужских, женских и детских лиц, с завистью, грустью и восторгом глядевших с высоты на уходящее на войну войско, увидеть где-нибудь между зубцами знакомое лицо Сенамотис. Но, увы! Царевна либо уже покинула южную стену, либо следила вместе с царской роднёй за уходящим на восход войском со стены Царской крепости...
Ворота постоялого двора Сириска в этот день были наглухо закрыты. Херсонесские и боспорские шлюхи и их хозяева тихо, как мыши в норах, сидели в своих комнатах. Проезжая мимо, Эминак предложил взять шлюх в обоз, но Палак, после недолгих раздумий, к досаде старших братьев и племянников, ответил, что скоро его воины добудут на Боспоре множество женщин. А что они проведут несколько ночей без баб, так тем лучше: злее будут в бою!
Возле спуска к реке Канит и Ишпакай распрощались с отцами, дядьями и братьями и отвернули налево. Проехав сквозь стоявших в несколько рядов на высоком берегу между горловиной спуска и юго-восточной башней молодых скифских женщин, провожавших своих мужей (многие держали на руках маленьких детей), и малолеток обоего пола, юноши остановили коней на самом краю обрыва и стали молча глядеть, как хабеи, а за ними напиты, с реющими над головами вождей племенными бунчуками выезжают рысью из расщелины к плотине и скачут на ту сторону. Толпа женщин и детей над обрывом стала помалу редеть. Но Ишпакай и Канит продолжали недвижимо сидеть на застывших на краю пропасти конях и глядеть тоскливо в даль. И лишь когда последние ряды напитов исчезли за косогором, они развернули коней и неохотно порысили в противоположную сторону.
6
Выступив со Священного поля около двух часов пополудни, Палак рассчитывал в первый день похода дойти до Ситархи - последнего скифского города перед боспорской границей. Но размокшая от дождей дорога, вышедшие из берегов бурлящие реки и ручьи, то и дело попадавшиеся на пути, и надвинувшаяся невдолге с востока темень сильно затруднили продвижение войска. Когда сумеречный день почти сразу превратился в непроглядную ночь, Палак выслал вперёд два десятка воинов с факелами, зажжёнными в попавшемся на пути селении, и продолжил ночной марш, решив придерживаться намеченной цели несмотря ни на какие препятствия, как это делал македонский царь Александр, взятый им за пример для подражания. Когда тускло мерцавшие в дождевой пелене факелы передних всадников осветили, наконец, наглухо закрытые ворота Ситархи, по ощущениям голодных и усталых воинов прошло уже добрых полночи.
Вождь ситархов Агафирс пригласил царя, царских братьев и приближённых в свой дом - перекусить, обогреться, обсушиться и поспать в тепле. Пять тысяч сайев нашли приют и укрытие от дождя в домах, хлевах, сараях разбуженных неистовым собачьим гвалтом жителей крепости и пригорода. Племенным дружинам, продолжавшим подходить к Ситархе ещё в течение доброго часа, повезло куда меньше: им пришлось ставить шатры на мокром лугу вдоль дороги и ложиться спать на голодный желудок на снятых с коней мокрых чепраках, не снимая промокшей одежды, согревая друг друга теплом собственных тел, - всё из-за глупого, как считал Марепсемис, упрямства Палака, не остановившегося на ночлег, когда только начало темнеть, и дождь ещё не разгулялся.
Глядя с высокой спины Ворона на охваченную огнём скалу Ария (жар от огромного костра, несмотря на то, что воздух был насыщен холодной влагой, ощущался даже за сотню шагов), Савмак, как, наверное, и все 50 тысяч истомившихся ожиданием воинов, испытал огромную радость и прилив сил оттого, что война с Боспором таки будет. Восторженно крича вместе со всеми: "Слава Арию! Слава Палаку! Смерть боспорцам!", Савмак мысленно просил грозного бога, чтобы тот помог ему убить побольше врагов и прославиться на этой войне; чтобы отец, братья и все сородичи вернулись домой в Тавану со славой и богатой добычей.
Проезжая позади отца вдоль южной неапольской стены, Савмак думал о царевне Сенамотис, досадуя, что так и не попрощался с нею хотя бы взглядом. А вдруг его на войне убьют? Ему въяве представился скачущий навстречу безбородый греческий всадник на белом, как у царя Палака, коне, в блестящих стальных доспехах, с развевающимся над островерхим шлемом чёрным конским хвостом и занесенным над головою длинным мечом...
Потом, когда скифская столица осталась далеко позади, Савмак вдруг подумал: может вещунья, говоря, что его полюбит царевна, имела ввиду вовсе не Сенамотис? Ведь если бы Сенамотис вправду его полюбила, то, наверное, пришла бы проводить его на стену. Он никогда не интересовался, есть ли у царя Перисада дети. Наверно, есть. Его так и подмывало спросить об этом (отец-то наверняка знает!), но он так и не решился, побоявшись, что скакавший рядом Скиргитис сразу догадается, почему он об этом спрашивает и поднимет его насмех. "После спрошу у Ториксака. Он-то точно должен знать!" - решил Савмак. "Бедный Ториксак! Где он сейчас? Наверно, сидит с товарищами под замком в холодном подвале и не знает, что Евнона родила ему сына, а сама умерла... Бедная девочка!.. Нужно ли говорить Ториксаку, что Евнона умерла? Он-то наверняка спросит... Успеем ли мы управиться с Боспором за сорок дней?" Как и отец, Савмак не сомневался, что первое, что сделает царь Палак, придя на Боспор, это обменяет боспорского посла на Ториксака, Главка и остальных.
Чем дальше на восток уходила растянувшаяся за горизонт колонна, тем мрачнее и темнее становилось небо, тем гуще падали холодные дождевые струи, тем порывистей и злее задувал навстречу ветер, и тем угрюмей становилось на душе у Савмака. Он стал думать о первом враге, который падёт от его руки. "Кто это будет? Грек? Меот? Или сатавк?.. Неужели боспорские скифы будут с нами сражаться, не перейдут на нашу сторону?.. Молодой он будет или в годах? Всадник или пехотинец? А вдруг он окажется коротко стриженым, а то и вовсе лысым, да ещё и безбородым? Придётся сдирать и вешать на узду Ворона его кожу... Как я его убью? Копьём? Мечом? Стрелой?.. Навряд ли греки выйдут биться с нами в поле. Скорее будут отстреливаться и отбиваться со стены. Значит, скорее всего, стрелой".
Как и все молодые, не имевшие на своей уздечке украшений из вражеских волос воины, Савмак старательно пометил особой отметиной все стрелы в своём горите, чтобы после боя можно было установить, чья именно стрела сразила врага. "А что, если вражеская стрела поразит меня самого? На войне это со всяким может статься. Особенно, в темноте. Прилетит невидимая, пущенная наугад стрела и вопьётся в горло, в щёку, в рот или, не дай бог, в глаз!.. Интересно, это очень больно, когда стрела вонзается в глаз?.. А может я медленно, как Евнона, истеку кровью, раненый в грудь или живот, и утром отец и братья найдут в степи мой холодный, безжизненный труп... Повезут ли меня хоронить в Тавану?.. Навряд - на войне не до того. Наверно, зароют вместе с другими убитыми в чужой боспорской земле... Но нет! Ведунья ведь сказала, что сперва я прославлюсь так, что меня будут помнить и через много лет, как великого героя или царя. Гм!.. Значит, сейчас мне бояться нечего... Но почему она сказала, что я погибну от белого коня? Что это значит? Вражеский всадник будет на белом коне? Или белый конь размозжит мне копытом голову? Или я разобьюсь насмерть, упав с белого коня?.. Непонятно... Не надо будет ездить на белых конях. Хотя до сих пор ездил, и всё было хорошо". Савмак покосился на круп отцовского мерина. "Интересно, отцовского Серого мне тоже считать белым, или он всё-таки серый?"
