Сжимая левой рукой запястье старой царицы, знахарь бубнил неразборчивые заклинания, не сводя тяжёлого взгляда с её спокойного воскового лица, залитого тусклым мерцающим светом закреплённых на дворцовом фасаде факелов. Ждать долго не пришлось: Аттала в самом деле за минувшие сорок дней хорошо подготовилась к расставанию с бренным телом. Четверть часа спустя Веретрагн отпустил руку царицы, повернулся лицом к четверым царским сынам, стоявшим плечом к плечу с опущенными скорбно головами в пяти шагах от правого борта повозки, и громко объявил:

  - Возрадуйтесь, сородичи! Душа царицы Атталы покинула тело и воссоединилась с душой царя Скилура на Небе!

  - В добрый путь, матушка Аттала! - откликнулась дружным эхом её многочисленная родня, воздев руки и устремив взоры в усыпанное звёздными кострами небо. - Да будет милостив к тебе владыка Папай и все боги!

  Служанки накрыли царицу с головой златотканым покрывалом и распустили тяжёлые парчовые пологи балдахина, оставив царя и царицу до утра наедине в полной темноте.

  Теперь настал час доверенным царским слугам и служанкам отправляться вдогонку за своими господами. Они выстроились попарно в ряд возле царской повозки. Знахарь вынул деревянную затычку из небольшого козьего меха, висевшего у него на боку, и, переходя от пары к паре, наполнял подставленные мужьями дорогие чаши отравленным вином. Скилуровы слуги переглянулись, будто вопрошая, кто решится первым, после чего, задрав коротко остриженные бороды и округлившиеся глаза к небу, дружно возгласили славу владыке Папаю и припали широко разверстыми ртами к чашам с таким же вожделеньем, как и тысячи раз до этого. Отхлебнув одним духом добрую половину, они передали чаши жёнам, которые, закрыв глаза, покорно допили остальное и вернули пустые чаши мужьям.

  Старый знахарь повёл их сквозь уважительно расступившуюся царскую родню на конюшенный двор, где для них были приготовлены открытые похоронные повозки, устланные поверх соломы яркими коврами, улёгшись на которые, они скоро уснут вечным сном в окружении скорбящих родных и друзей.

  После этого и царская родня разошлась, наконец, по дворцовым комнатам - уделить сну те немногие уже часы, что остались до рассвета. Мужчины, не раздеваясь, прилегли прикорнуть в передней части дворца, женщины со служанками и малыми детьми удалились за охраняемые евнухами двери на свою половину.

  На опустевшем дворе перед дворцом остались только четверо царских телохранителей, десятка полтора жрецов, сонно бродивших со своими погремушками вокруг закрытой царской повозки, да главный оберегатель царского бунчука Тинкас, казалось, не знавший усталости ни днём, ни ночью.

  Когда первые солнечные лучи позолотили на юго-востоке далёкие горные вершины, в Царском городе все уже были на ногах. Через несколько минут стража распахнула позолоченные ворота цитадели, и похоронная процессия двинулась с царского двора. Возглавлял её, как всегда, богатырь Тинкас с царским бунчуком и непокрытой, коротко остриженной головой - он был единственным, кому похоронный обычай дозволял ехать на коне.

  За ним, в окружении трёх десятков жрецов, рьяно размахивавших над головами шестами с трещотками и погремушками, три пары смолисто-чёрных златорогих волов, налегая на золотые ярма, влачили царскую повозку. Все пологи на ней были раздвинуты и подвязаны к угловым столбам, чтобы каждый скиф мог взглянуть в последний раз на восковые лица царя Скилура и царицы Атталы, лежавших рядом на серой бычьей шкуре ногами к передку. С правой стороны повозки, уныло свесив до земли голову, плелась на коротком поводке любимая собака царя. За задком, между двумя парами лучших царских коней в роскошной упряжи, шёл юный слуга, оберегавший веткой терпкой полыни лица царя и царицы от злого мушиного войска. За царскими конями угрюмо шествовала с опущенными долу глазами большая царская семья, окружённая полусотней протяжно голосивших, царапавших острыми ногтями лица и рвавших на себе распущенные волосы плакальщиц. Следом, на запряженных парами гладких темномастых волов телегах родные везли тела ближних царских слуг и служанок. Замыкала скорбное шествие густая толпа царской дворни с залитыми кровью и слезами лицами.

  На центральной площади и примыкающих улицах людей в этот раз было немного: почти все жители скифской столицы, от мала до велика, ещё затемно заняли места на массивной двойной южной стене. За юго-западными воротами выстроились тесными рядами шесть тысяч пеших сайев в полном вооружении, отгородив широкий квадрат, в центре которого высилась массивная прямоугольная башня царской усыпальницы. Вокруг неё на некотором удалении были накиданы большие кучи хвороста. На обочине дороги стояли в ряд три десятка накрытых серыми рогожами высокобортных телег.

  Около широкого тёмного зева усыпальницы ждали с каменными лицами своего завершавшего долгий земной путь владыку седоголовые вожди скифских племён и тысячники сайев. Сорок тысяч воинов, перебравшихся ещё затемно от Палакия к Неаполю, отправив коней пастись на окрестные луга, теснились позади сайев между городской стеной и черневшей в тысяче с лишним шагов юго-западнее, за узкой балкой, священной скалой Ария. На противоположной стороне всё обширное пространство между городской стеной, постоялым двором, высокими каменными оградами пригородных усадеб и обрывистым берегом Пасиака было забито бесчисленным множеством простонародья из ближних и дальних скифских селений и городов, оставившего на несколько дней все домашние дела, чтобы хоть издали увидеть похороны Скилура, выборы нового царя и набить под завязку животы дармовым мясом и вином: сперва на поминках старого царя, затем - на пиршестве во здравие и славу его преемника.

  Едва из городских ворот показался царский бунчук, над многотысячной толпой будто вихрь пронёсся, срывая с голов башлыки и шапки. Погонщики остановили златорогих волов напротив входа в каменную башню, которая с этого дня станет вечным домом для царя Скилура, а затем - и для его потомков, вместо привычного земляного кургана. Многие скифы в душе корили своего подпавшего под влияние грека Посидея царя за такое отступление от освящённых веками прадедовских традиций.

  Вскоре всё отгороженное сайями пространство вокруг башни-мавзолея заполнилось родичами царя, слугами и жрецами. Телеги с телами любимых царских слуг и служанок, на губах которых застыли умиротворённые улыбки, встали на дороге за царской повозкой. Когда плотный строй царской родни, надвинувшись от ворот, замер у башни напротив племенных вождей, всякое движение вокруг усыпальницы прекратилось, и над многоголовым людским морем от скалы Ария до речного обрыва повисла гнетущая тишина.

  Марепсемис, как старший в роду покойного, выступил вперёд - в оставшийся свободным узкий коридор между царской повозкой и входом в усыпальницу. К нему тотчас приблизились от царской повозки два женоподобных жреца-энарея и вложили в его широкие ладони золотые рельефные чаши: одна была до краёв наполнена кобыльим молоком, другая - чистой речной водой.

  - Великая мать Апи! - торжественно возгласил Марепсемис, поднимая ладони с чашами до уровня плеч, - Прими в своё мягкое лоно тела моего отца Скилура, матери Атталы и их верных слуг так же, как принимаешь в дар от меня это молоко... и воду...

  Медленно вылив на землю сперва молоко, затем воду, он вернул пустые чаши энареям. С полминуты все стоявшие поблизости молча глядели, охотно ли мать Апи впитывает принесенные Марепсемисом дары. Убедившись, что жертва принята благосклонно, Марепсемис повернул голову к жрецам и негромко приказал:

  - Заносите...

  Спешившийся Тинкас, наклонив бунчук, первым шагнул в разверстую тёмную пасть каменной могилы. За ним последовали четверо жрецов с позолоченными шестами-погремушками. Восемь мускулистых царских слуг, взявшись со всех сторон за края старой бычьей шкуры, бережно извлекли царя Скилура и царицу Атталу из-под шатрового полога похоронной повозки.

  В этот самый миг золотые стрелы Гойтосира пробили в толще висящих над Таврскими горами кучевых облаков небольшую дыру и прощально озарили Скилура и Атталу тёплым ласковым светом. Под отчаянные вопли и завывания женщин, плач детей и горестные вздохи мужчин, царя и царицу пронесли вперёд ногами от повозки к склепу, и через мгновенье они навсегда исчезли в холодной тьме своего подземного жилища. Следом спустились четверо сыновей покойного, глава сайев Иненсимей и строитель царской усыпальницы Посидей.