Еще часа два Артур, ворочаясь, ждал спада жары, временами настороженно прислушиваясь. "А ведь были времена, - в полудреме вспоминал он, - когда я любил видеть людей в лесу. Попьешь чайку, новостями обменяешься, нового знакомого заведешь - и так приятно на душе - ты не один на свете.
То ли люди тогда были другими, после войны радовались что выжили? Думал он, отмахиваясь от надоедливого комара... - А может быть, законы тогда, еще были менее деспотические?! Что ни говори, а государство подмяло под себя своих граждан. И потому, сегодня уже не диктатура трудящихся, а диктатура чиновников и партноменклатуры...И перемены эти были такие быстрые..."
День словно потускнел, хотя так же светило солнце, так же, где-то в кустах за ручьем, птичка тонко-тонко посвистывала одну и ту же мелодию из нескольких нот.
Наконец, Артур, решившись, взгромоздил неподъемный рюкзак на плечи и, выйдя на дорогу, пошагал в сторону Уояна - поселка тунгусов, живших здесь летом, а зимой, оставив семьи, уходящих на промысел в безбрежную окрестную тайгу.
Выйдя на дорогу, Артур увидел свежий след то ли Урала, то ли ГАЗ-66-го. Кое-где из колеи выплеснулось вода и грязь. "Наверное, из Уояна в Нижний поехали - подумал Артур. А может быть, геологи..."
До вечера он шел, напрягая силы, часто поправляя резавшие плечи лямки рюкзака, не обращая уже внимания на лес, воду, небо. Фигура его все больше сгибалась, и, под конец он шел, низко опустив голову, и, глядя только под ноги. Шел и терпел, говоря себе: "Вот пройду, последний километр и остановлюсь, избавлюсь от этой пытки тащить почти "каменный" рюкзак".
Где-то часов в пять он миновал поворот дороги на Уоян и поэтому, старался уйти от поселка подальше, чтобы не встречаться с местными жителями. Он вновь хотел быть свободным, каким был вчера и сегодня, до встречи с машиной.
Наконец, обессиленный, в восемь часов вечера, остановился, почти упал на траву, не снимая рюкзака, и потом, полулежа, вывернулся из лямок. На всякий случай он спустился по течению речки, гремевшей мелким течением по тинистым камням, пониже, подальше от мостика...
Хотя беспокоился он напрасно: места сделались глуше, горы придвинулись ближе, речки шумели и пенились на перекатах, а дорога превратилась в широкую тропинку с зарослями лозняка справа и слева. Видно было, что здесь давно уже никто не ездит и даже не ходит, кроме диких зверей. Но грязи стало меньше и следов видимых тоже.
Привычно и быстро насобирав валежника, Артур развел огонь, сварил очередную кашу, но добавил к каше рыбные консервы, и это стало небольшим праздником. Одолевало вязкое однообразие: тяжелый рюкзак, пот, мошкара и усталость...
Дневной жар, к счастью, сменился вечерней прохладой, комаров стало меньше и. поужинав, он долго сидел у костра, пил чай и смотрел на закат, на незаметно растущие тени, охватывающие все большие пространства вокруг.
Сквозь прогалину ручьевой долины был виден крутой склон горного хребта, по гребню, уставленному острыми скальными вершинами, в небольших крутых распадках, рассыпаны были, пороховой серости курумники. Ниже, под ними, в безлесых расширяющихся к низу падях, солнце еще освещало лесные чащи и прогалы круглых полян...
Потом остались на солнце, только эти гребни, освещённые последними лучами, откуда-то из-за спины, со стороны далекого уже Байкала.
Костер быстро прогорел, но, накинув на плечи спальник, Артур, полулежа, на локте, долго смотрел на угли, из которых сочилось невидимое пламя, мелькая желто-красными язычками, выше превращаясь в теплый воздух и дым...
... Большой коричнево-рыжий медведь с линяющей клочковатой шерстью, в сумерках вышел неслышно на край поляны за спиной Артура, плавно всплыл на задние лапы, поводил большой треугольной башкой с большим черным носом и маленькими глазками. Принюхался, заметил, наконец, костер, проворно повернулся и так же неслышно исчез легкой трусцой, неожиданной для такого большого зверя.
А Артур Рыжков вспоминал город, холодную пустоту набережной Ангары, широкий асфальтированный проспект, с гуляющими, звук ударов по теннисному мячу, восклицания игроков, красноватый цвет покрытия теннисных кортов, строй тополей вдоль притихших, полусонных, улиц, белый силуэт бывшего губернаторского дома, на набережной...
... Костер погас, дым попал в глаза, и он, смахнув набежавшую влагу, словно проснувшись, осмотрелся. Деревья большие и маленькие, одно около другого, а внизу кусты ольхи и багульника, составляли густой подрост. Тайга вогнутым ощетинившимся пространством поднималась все выше, выше, а справа, там, где река, - лес стоял стеной, и ничего не было видно далее ста шагов...
Артур поднялся, тяжело потянулся, чувствуя непомерную усталость мышц, топором вырубил два колышка, вогнал их в землю по обе стороны полутораметрового соснового стволика, сверху положил еще одно, разложил полиэтилен под этим низеньким заборчиком, одну часть в виде подстилки, другую в виде покрывала. Сверху постелил спальник, и потом уже развел ночной костер вдоль лежанки.
За работой незаметно наступила ночь, и разгоревшийся костер осветил чащу за ручьем, сделав ее непроницаемой. Свет был ярок перед лежанкой, но рассеивался на поляне позади костра...
Вновь зарядив обрез крупной картечью, положил его на землю в головах, и ворочаясь и устраиваясь поудобнее, лег. "Изголовьем к востоку - почему-то повторил он буддистскую фразу и стал смотреть на игру пламени в ярком костре.
Человек, вскоре задремал и не просыпаясь, надвинул на себя вторую часть спальника и полиэтилена. Костер прогорел. Стало темно и холодно. Угольки сквозь пепел поглядывали на небо ярко-красными глазками...
Медведь еще раз появился на поляне, понюхал воздух, обошел спящего по большой дуге, краем поляны, перешел ручей и, потрескивая валежником, ушел, растворился в необъятной тьме под мерцающими далекими звездами, на черно-бездонном небе...
Проснувшись, дрожа от холода, Артур положил в костер веток, потом сухих стволов, сверху два-три березовых, чтобы дольше горели, и снова, согревшись работой, уснул...
Так, он поднимался и разводил костер несколько раз, пока не наступил рассвет...
Темнота рассеялась, обозначилась линия хребтового гребня, воздух на востоке посветлел полосой, и незаметно рассвело. Начавшийся новый день долго не хотел показывать солнца, но, наконец, не удержался, и первые лучи пронзили пространство и упали на темный, сонный лес.
Сквозь липкий, неотвязный сон, Артур слышал пенье птиц, стук дятла по сухостойной ели без хвои, но не мог заставить себя проснуться, незаметно сползая к потухшему костру и кутаясь в спальник.
Солнце поднялось над лесом, когда Артур, с трудом открыл глаза. От холода подрагивая всем телом, засуетился, подложил дров, поставил котелок и не торопясь умылся. Заварил чай смородинными веточками, сыпанул туда заварки из пригоршни, отворачивая лицо от жара, снял котелок с тагана и сел завтракать...
... И так было каждый день, каждую ночь, каждое утро...
Прошло восемь дней...
Путешественник отощал, зарос щетиной по самые провалившиеся, с темными синяками, глаза. Но и попривык, втянулся. Рюкзак стал вдвое легче и уже не так давил на плечи. Постепенно поднимаясь по долине Верхней Ангары, он дошел до перевала, перевалил седловину по петляющей тропе, и попал в высокую безлесую долину, между двумя каменистыми гривами.
Проходя через мшистые мари, впереди, под пиками елей, торчащих обгорелыми стволами, увидел стадо северных оленей, которые, заметив человека, поскакали в сторону гор и исчезли в крутом распадке справа.
Еще он видел следы медведицы с двумя медвежатами, какое-то время шедших по тропе, и даже оставивших на ней колбаски черного, ссохшегося помета. Артур насторожился, но следы вскоре ушли куда-то в сторону и, пройдя еще несколько километров, он сел обедать у горного ключа, бьющего из ямы, заполненной мелкими камешками.
Остановившись на границе сползающего со склона стланика, он, из одних сухих, до громкого треска при переломе, веток, развел костер и под прохладным ветром, сдувшем вниз, в еловые, мрачные пади, всех комаров, поел и попил чаю, разглядывая широкую долину впереди и внизу, и горные склоны противоположного высоко-вершинного хребта...
