– Это, «слонота», команда не ебёт?! – поддерживал Шмеля Кесарчук.

Весь карантин нехотя поднимался со своих мест и принимался отплясывать. Мы с Сиченковым пританцовывали около своих стульев. Поначалу это напрягало, но в итоге, когда видишь всю эту лысую массу в одинаковых каликах и чёрных мыльницах на ногах, разбирает смех и всем становится весело.

– Активнее шевелим заготовками! – прохаживал между нами Шмель.

***

По вечерам к нам в расположение всё чаще стали захаживать пацаны из других рот. На время карантина первая рота переехала на второй этаж ко второй и третьей ротам.

Они скосу поглядывали на нас и ехидно ухмылялись.

Некоторые, видимо, из числа сержантов приходили голышом, держа в руках полотенце и мыльно-рыльные принадлежности.

В душевой чистя зубы, я заприметил высоко баскетболиста из первой роты младшего сержанта Заквасника. Взгляд упал на его свисающий бол. Я бы даже сказал конский елдак.

«Чаму б і не хадзіць з такім прычындалам усім на паказ?»

Посмотрел на себя в зеркало, и в голову пришла странная мысль.

На кровати сидит Даша с босыми ногами и игриво улыбается. Со стороны появляется этот Заквасников. Даша отодвигается вглубь койки и раздвигает ноги. Заквас становиться коленями на кровать и плавно входит в неё сверху. Я вижу только его задницу, мощную и мускулистую, шлёпающую по её бёдрам.

«Цікава, а што яна зараз робіць? Няўжо коўзаецца з кімсьці на ложку? А калі і так, што мне да гэтага?»

Девушки у меня не было, но мысли о том, что Дашу кто-то окучивал, привели в бешенство. Поток неслыханной ревности сдавил виски.

«Хопіць! Трэба спыніцца! Так і з глузду можна з'ехаць. Яна мне ніхто. Проста знаёмая. І чым раней я гэта зразумею, тым лепш. Там мяне ніхто не чакае. І так будзе лягчэй».

А перед глазами всё стояла огромная шняга Закваса и игривая улыбка Даши.

Я вышел из туалета и увидел столпившуюся на взлётке сержантскую братию. Подошёл ближе.

Командир второго взвода старший сержант Янков, по совместительству «дедушка» из первой роты охраны боролся с Кесарем. Дружески, но мне было приятно понаблюдать, как юркий сержантик мотал эту долговязую выскочку по всему полу. Говаривали, что он каратист. Кесарчук пытался выпутаться из крепких захватов Янкова, тужился, лицо его покраснело, а шрам стал багровым. Янков скрутил Кесарчука в бараний рог, а потом резко отбросил в сторону.

– Свободен, сынок.

Хотелось подбежать и добавить. Признаться, нам давно опостылел этот зарвавшийся малолетка.

За пятнадцать минут до вечерней поверкой сидим на взлётке друг за другом возле телевизора. На стене над экраном висит герб и флаг РБ. По телевизору Первый национальный канал. Новости. Дикторша говорит об успехах на селе. Потом Лукашенко на каком-то селекторном совещании. И так каждый вечер.

Но со временем это перестаёт раздражать. Набегавшись за день и задурив себе голову всем этим армейским однообразием, новости и живые люди на экране, там, вдали от нас на гражданке, действуют настоящим бальзамом на душу.

***

Вскоре нас повезли на первый полигон. Выдали необходимую амуницию и автомат, сводили на завтрак в столовую и выстроили возле казармы.

Падал мокрый снег. Зима шла уже вторую неделю, а мне казалось, будто она была всегда, всегда был этот мерзкий холод, узкие калики жали яйца, всегда мёрзли кончики пальцев на ногах, и хотелось спать.

Стоя в колонне и дыша в шею Гурскому, почему-то захотелось послушать Фрэнка Синатру, выпить глинтвейна или хотя бы на минуту заглянуть к себе домой.

Майор Швока ходил между нашими рядами и снимал всё на камеру.

– Кто проебёт автомат – сядет в тюрьму, – сказал он и разошёлся идиотским смехом.

Потом нас погрузили в автобус и битый час мы тряслись в его кабине до места назначения, благо удалось немного подремать.

Потом стрельба со стометровки, я даже попал один раз в цель, метание учебных гранат, переодевание в «химзу» с противогазом, нас травят непонятным красным дымом, и мы ходим по кругу, как зачарованные. Далее в лесу устраиваем войнушку друг с другом, перекатываясь по сугробам с боку на бок, группируемся в позициях, и всё это снимает майор Швока, комментируя что нам делать и как падать.

В конце концов мы усаживаемся на еловые ветки в специально сделанных для нас землянках, курим, пьём горячий час, закусывая сухарями, на которых толстым слоем намазана телячья тушёнка.

– А теперь машем заготовками, – говорит Швока, снимая наши тела с разных ракурсов, – пусть родители видят, какие у них защитники повырастали, да, вот так, и улыбаемся, я сказал, улыбаемся во все тридцать два!

«Паказуха, паусюль адна паказуха, прыхаваная за пластам агульнай прыгнечанасці і недзеяздольнасці войска, якое можна разбіць за суткі, хаця што там, палова папросту дызертуе і я буду адным з першых».

***

Сон – самое сладкое, самое приятное ощущение в этих захиревших и бездушных стенах, пусть себе даже и на узкой скрипящей койке, под колючим войлочным одеялом, но всё же моей спине и ногам необходим отдых.

Где-то около полуночи я почувствовал, как возле моей койки начались странные шевеления. Сквозь сон я услышал: «Малой, подвинься!» – и машинально, не осознавая, обращались ко мне, либо к кому-то другому, перекатился на левый бок и тут же на край моей койки уселись три наглые задницы.

Нос моментально уловил ароматы копчёной колбасы, свежих овощей и по шипению открытого напитка я понял, что у меня за спиной собирались употреблять алкоголь.

– Серёга, – сказал один из нарушителей моего спокойствия, – ты стаканы взял?

– Ясен хуй! – ответил Кесарчук.

– Разливай по кругу, – послышался голос Шмеля.

Потом сержанты принялись вкушать нормальную домашнюю пищу, запивая её водкой.

Сперва они перешёптывались, но по мере опьянения голоса их становились развязнее и громче. Сон, конечно, был подорван, но осознав, что никакого вреда мне никто причинять не собирается, я стал понемногу успокаиваться.

Заснуть мне удалось, лишь, когда сержанты окончательно подпив, стали делиться своим сексуальным опытом. Больше всех ностальгировал старший сержант Янков.

– А я у себя в деревне дурковал будь здоров. Однажды мы с челом распечатали одну малыху на двоих. Она, как оказалось, была девственницей, а мой дружбан типа за ней ухаживал, встречался, в клуб там вместе ходили. Короче он мне говорит как-то, что можно попробовать одну штуку учудить. И вот, повёл он ночью подругу свою на сеновал, а я неподалёку от туда спрятался. Полчаса он её там мусолил, а как нагрел, сказал, мол, сейчас выйдет покурить и вернётся продолжить. А темень там внутри, ни халеры не видно, он вышел, постоял со мной, покурил, ну я вместо него и зашёл. Она и сейчас не знает, что её двое оприходовали.

Сержанты истерично заржали, я же предался забвению с отвратительным чувством присущего мне брезгливого мещанства.

***

К концу недели весь карантин высадили на взлётке. Пришёл командир роты вновь прибывшего пополнения майор Качан, лысеющий мужик лет сорока с добрым отеческим лицом и с листика стал зачитывать наши фамилии, и подразделения, в которые нас уже расформировали. Пацаны волновались, всем хотелось удачно пристроиться на предстоящие полтора года, лишь один я особо не задумывался о своей дальнейшей судьбе, зная наверняка, что попаду в охрану.

Многих из нашего взвода зачислили в «автобат», рем. роту и ППУ. Когда стали зачитывать списки охраны, все навострили уши. Я попал во вторую роту. Вместе со мной Нехайчик, Гурский и коротышка Мукамолов, а так же Индюков, с которым мы вместе стояли на тумбочке, остальных я не знал и с виду они показались мне весьма непримечательными персонами. Настораживало лишь то, что сержанствовали во второй роте Шмель и Кесарчук, однако в тот момент я подумал, что это будет нам только на руку, они уже нас знали, и, вероятно, замолвят про нас доброе словечко в роте.