Однако пристрастие Хосе Аркадио Буэндии к общественной деятельности как-то вдруг исчезло, уступив место магнитной лихорадке, астрономическим вычислениям, старанию изменить природу металлов и жажде познать чудеса света. Деятельный и аккуратный Хосе Аркадио Буэндия превратился в, казалось бы, никчемного, неряшливого человека с лохматой бородой, которую Урсула, прилагая немалые усилия, подрезала кухонным ножом. Кое-кто считал его жертвой черного колдовства. Но даже те, кто был уверен, что он не совсем в себе, бросили работу и дом и последовали за ним, когда он, положив на плечо топор с заступом, обратился к людям с призывом всем вместе пробить тропу из Макондо к великим мировым достижениям.
Хосе Аркадио Буэндия совершенно не разбирался в топографии местности. Он лишь знал, что на востоке тянется неприступная горная цепь, а по ту сторону гор лежит древний город Риоача, где в старые времена – как ему рассказывал его дед, первый Аурелиано Буэндия, – сэр Фрэнсис Дрейк любил стрелять из пушек по крокодилам, которых затем потрошили, подлатывали, набивали соломой и отправляли в дар королеве Елизавете. В юности Хосе Аркадио Буэндия и другие парни, забрав жен, скотину и домашний скарб, сумели перебраться через горы в поисках выхода к морю, но после более чем двухлетних скитаний отказались от своей затеи и основали Макондо, чтобы не тащиться обратно. Поэтому его совсем не манил путь на восток, который мог привести только в прошлое. К югу простиралась болотистая низина, покрытая вечнозеленым живым ковром, и эта необозримая топкая вселенная, по свидетельству цыган, действительно не имела пределов. На западе Великая топь сливалась с безграничной водной стихией, где водились китообразные русалки с нежной кожей, сводившие с ума мореплавателей своими соблазнительно неохватными грудями. Цыгане полгода плыли этим путем, пока достигли полоски твердой земли, где шагали почтовые мулы. По расчетам Хосе Аркадио Буэндии, единственную возможность пробиться к цивилизации давал путь на север. И он снабдил орудиями труда и охотничьими ружьями тех же мужчин, которые возводили Макондо, положил в котомку приборы ориентирования и карты, и отряд пустился в рискованную авантюру.
Первые дни не доставили особых забот. Путники дошли по каменистому берегу реки до того места, где несколько лет назад они наткнулись на старинные доспехи, и оттуда вступили в лес, прокладывая тропку в диких апельсиновых рощах. К концу первой недели убили и зажарили оленя, но съели только половину, а остальное мясо засолили впрок. Надо было по возможности отдалить тот день, когда придется есть синее мясо попугаев-гуакамайо, бьющее в нос мускусом. Затем более десяти дней они не видели солнца. Почва сделалась влажной и мягкой, как вулканический пепел; заросли становились одним сплошным коварством, в их гуще глохли крики птиц и визгливая болтовня обезьян, мир навсегда погружался в печаль. В этом не знавшем первородного греха раю тишины и сырости, где сапоги тонули в маслянистых дымящихся лужах, а мачете крошили золотистых саламандр и кровоточащие ирисы, людей одолевали воспоминания о давным-давно позабытом. Целую неделю шли они вперед, почти молча, как лунатики, сквозь вселенную мрака и скорби, где лишь слабо мерцали светляки, а грудь распирало удушливым духом гнили. Обратно не было хода, потому что прорубленная тропа почти на глазах опять зарастала зеленью. «Не страшно, – говорил Хосе Аркадио Буэндия. – Главное – не сбиться с намеченного пути». Строго следуя компасу, он упрямо вел своих людей к невидимому северу, пока наконец они не выбрались из заколдованных мест. Стояла темная беззвездная ночь, но темь была пропитана новым, свежим воздухом. Изнуренные долгим переходом люди повесили гамаки и впервые за две недели забылись глубоким сном. Когда они проснулись, солнце стояло уже высоко и открывало им совершенно невероятное зрелище. Прямо перед ними в окружении пальм и папоротников, поблескивая дымчатой белизной в тихом утреннем свете, возвышался громадный испанский галион. Корабль слегка накренился на правый борт, и с уцелевших высоких мачт свисали тощие обрывки парусов и увитые роскошными орхидеями снасти. Корпус в панцире из окаменевших моллюсков, расцвеченный бархатным мхом, навеки врос в твердь земную. Казалось, это сооружение стоит в собственном пространстве, в зоне забвения и одиночества, запретной и для капризов времени, и для птичьих гнездовий. Внутри галиона, жадно и тщательно обысканного людьми, не оказалось ничего, кроме непролазного витья цветов.
Встреча с кораблем – свидетельство близости моря – погасила душевное горение Хосе Аркадио Буэндии. Он думал, что его лукавая судьба снова зло над ним посмеялась, как тогда, когда, претерпев массу мук и лишений, он не нашел моря, которое искал, а теперь вдруг встретил это самое море, перекрывшее ему дорогу и ставшее неодолимой преградой на пути. Много лет спустя полковник Аурелиано Буэндия тоже окажется в этих местах, когда здесь пройдет уже обычный почтовый тракт, и увидит обгоревший корабельный остов посреди плантации красных маков. Лишь тогда он убедится, что эта история не была плодом фантазии отца, и спросит себя: «Каким образом галион мог очутиться так далеко от побережья?» Но Хосе Аркадио Буэндию отнюдь не волновал этот вопрос, когда он увидел море на пятый день пути, в двенадцати километрах от галиона. Рухнули его мечты у этой пепельно-серой, пенной и грязной воды, которая не стоила жертв и страданий пройденного пути.
– Мать твою! – вскричал он. – Макондо пропал! Вокруг – вода!
Убеждение в том что Макондо находится на полуострове, господствовало очень долго, основываясь на далеко не бесспорных данных карты, которую составил Хосе Аркадио Буэндия по возвращении из похода. Он нарочно преувеличил трудности прокладки дороги, вложив в чертеж всю злость на себя, словно в наказание за свою недальновидность при выборе места для поселка. «Нам отсюда вовек не вылезти, – жаловался он Урсуле. – Будем гнить тут заживо, не получая пользы от науки». Эта мысль, сверлившая ему мозг не один месяц в сарае-лаборатории, заставила его решиться на перенос Макондо в более удобное место. Но на сей раз Урсула успела помешать его бредовой затее. Трудясь тихо и упорно, как муравей, она настраивала женщин поселка против непостоянства мужчин, которые уже нацелились сменить один дом на другой. Хосе Аркадио Буэндия не заметил, с какого времени и благодаря каким вражьим козням его замыслы стали опутываться сетями сомнений, увиливаний и возражений, пока не превратились для всех в чистейшую мечту. Урсула с невинным видом наблюдала за мужем и в душе испытала даже некоторую жалость к нему, когда однажды утром заметила, как в своем сарае он, что-то бормоча под нос о переезде, укладывает лабораторные приборы в специальные ящики. Она дала ему закончить дело. Дала ему забить гвоздями ящики и на каждом начертить чернилами свои инициалы, не упрекнув его ни единым словом, но прекрасно зная, что и он знает (она это поняла, слушая его ворчливые монологи): мужчины не пойдут за ним из поселка. Лишь тогда, когда он начал снимать в сарайчике дверь с петель, Урсула решилась спросить его, зачем он это делает, и он ответил ей с долей горечи: «Раз никто не желает идти, мы уйдем вдвоем». Урсула пальцем не шевельнула.
– Мы никуда не пойдем, – сказала она. – Мы останемся здесь, потому что здесь у нас родился сын.
– Но у нас в семье еще никто не умер, – сказал он. – Человек – вольная птица, пока мертвец не свяжет его с землей.
Урсула возразила тихо, но твердо:
– Если надо, чтобы я умерла, лишь бы остаться здесь, я умру.
Хосе Аркадио Буэндия не верил в несгибаемость ее воли. Он попытался заворожить жену своей бурной фантазией, обещанием чудесной жизни в мире, где стоит лишь окропить землю волшебной жидкостью, чтобы всякий овощ и фрукт вызревал в мгновение ока и где за бесценок можно купить любое лекарство от всех болезней. Но Урсула не поддавалась его чарам ясновидца.
– Вместо того чтобы пороть чепуху, ты лучше бы занялся своими детьми, – отвечала она. – Посмотри на них, растут, как бурьян, по воле Господа Бога.
