— Нет, товарищ капитан, с пэтээром не выплывешь. Правее там отмель, мы с Фуниковым по ней проскочили. Один только раз окунулся с головой.

— Вон чайки, товарищи, — воскликнул Толстов. — Смотрите, все кружат и кружат над одним местом. Вы знаете, они мину видят! Мне рассказывал один капитан, что моряки по чайкам ориентируются, чтобы не наскочить на мину. Чайки кружатся над минами, ожидая добычу. Уже знают, что будет здесь много глушеной рыбы.

— И птица к войне привыкла.

— Пусть к ней черт привыкает!

— А что же ты хочешь, Василий? — спросил Исмагулов.

— Хочу, чтобы сегодня кончилась война, — ответил Толстов. — Вернулся бы в свой колхоз, эх, и поработал бы! Чтобы в Лысогорской все было — и красивые школы, и просторные дома. Как надоели эти траншеи, блиндажи и вся эта кротовая жизнь!

— У тебя большие потребности, — добродушно сказал Исмагулов. — Мне бы сейчас кусок баранины. Килограмма на два.

— Ничего себе аппетит! — откликнулся старшина Поправка. — Двумя кило я взвод накормлю!

— У нас в Казахстане так не едят. Бывало, сядешь втроем — барашка нету…

Во время этого оживленного разговора мы зашли в блиндаж. Раздалась команда "Смирно!". В этой роте стало одиннадцать Героев. Все они были в отряде первого броска. Восемнадцать дней назад они первыми прошли от берега в глубь эльтигенского плацдарма тысячу двести шагов.

Что ни человек, то замечательный характер — цельный, волевой, с идейной убежденностью. Несмотря на молодость — все Герои полка еще не вышли из комсомольского возраста, хотя многие и носили у сердца партийный билет, — эти люди обладали высокой военной выучкой. Общество заложило им в души, а фронт развил необходимое качество солдат и большевиков: один за всех и все за одного.

Первым мы с Копыловым поздравили майора Дмитрия Степановича Ковешникова. Рядом с ним стоял молодой офицер с упрямыми карими глазами. У него было забинтовано плечо, и шинель поэтому надета внакидку. Шинель видала виды, только четыре звёздочки на погонах блестели как новенькие. Это и был командир прославленной в дивизии роты капитан Андрей Степанович Мирошник. За ним, окружив полукольцом своего командира, стояли семь Героев Советского Союза (двое — лейтенанты Топольников и Кокорин — лежали в медсанбате). Пожимая Мирошнику руку, я поздравил его с высокой наградой Родины и поблагодарил за воспитание такого замечательного подразделения.

Нужно было видеть лица других Героев, сияние дружелюбных улыбок, блеск их глаз, чтобы почувствовать, до чего же красива профессия офицера.

— Не жалеете, что бросили в свое время библиотечный техникум?

Капитан в ответ только повел карими очами. Одни украинцы могут так разговаривать взглядом. Он, конечно, помнил нашу ночную беседу в Анапе, когда, воодушевленный прекрасными действиями полка и своего подразделения, рассказывал мне о днях своей ранней юности: Черниговщина, колхозная семья, увлечение литературой, и вдруг украинский паренек бросает техникум и просит Черниговский военкомат направить его в военное училище.

Что это было? Увлечение романтикой или же сознание, что именно здесь, на военной службе, он может принести больше пользы Родине? Скорее всего, и то и другое. Не случайно ведь в конце тридцатых годов военные школы и клубы добровольных обществ не могли удовлетворить все заявления советской молодежи о приеме.

Еще в боях за освобождение Новороссийска рота Мирошника выдвинулась в число лучших подразделений полка. Она первой высадилась в порту и захватила электростанцию, а на другой день окружила и захватила штаб гитлеровской артиллерийской части. Мастерство этой роты помогло тогда полку овладеть цементным заводом. Мирошник с увлечением говорил, как росли в боях люди. Сержант Исмагулов со штурмовой группой блокировал и затем взял в рукопашной дом, в котором засели фашисты. А сержант Толстов! Уже в те дни проявилась его казацкая хватка и выдержка идущего впереди.

— Сержант, помшшнь баню?

— Еще бы, товарищ капитан! Мы тогда перебрасывались с противником гранатами, словно дети снежками.

Баня стояла неподалеку от цементного завода, в 25 метрах от немцев. В ней укрепились наш бронебойный расчет и несколько автоматчиков. То и дело заходили на баню немецкие бомбардировщики, атоковала вражеская пехота. Но выстояли наши солдаты!

К своему подвигу на эльтигенском плацдарме рота поднималась как по ступенькам. Мне ярко запомнилась одна из этих ступенек, и я сказал собравшемся в блиндаже:

— Помните, товарищи, тринадцатое октября?

Солдаты дружно ответили что, разумеется, помнят.

— Генеральная репетиция!

— Это когда вы нас заставили быть преподавателями!..

Перед тем как идти десантом на Эльтиген, штаб дивизии по совету генерала И. Е. Петрова разослал бывалых десантников 39-го полка в другие части в качестве инструкторов.

Вышло так, что в их числе оказались те, кого мы сегодня чествуем как Героев Советского Союза.

Они учили людей, как высаживаться с мотоботов в воду, как прокладывать путь через минные и проволочные заграждения и штурмовать огневые точки. В боевой подготовке мы делали упор на действия отделения, штурмовой группы, которые должны были при захвате плацдарма самостоятельно вести бой. С солдатами, боявшимися воды, тренировку проводили на боевых катерах. За несколько дней до десанта рота Мирошника провела показные занятая в Тамани на макете эльтигенских укреплений противника. Исмагулова спросили: "Скажите, сержант, как вы под Новороссийском уничтожили танк, штурмовали дом и взяли в плен пятерых немцев?" Он кинул короткое: "Сма-атрите!" — и упал. Слился с землей. Полз. Укрылся за бугорком, как бы вдавил себя в землю. Бросил противотанковую гранату. Снова весь прилип к земле. Вскочил и стремглав метнулся под стену макета огневой точки. Толстов в роли инструктора тоже показал себя с наилучшей стороны. "Солдат должен действовать, а не рассказывать", — заявил сержант. И он действовал мастерски. Командующий И. Е. Петров, присутствовавший на показных занятиях, был удовлетворен. Он сказал, что рота понимает природу десантного боя, с такими людьми можно выполнить любую задачу. Вот тогда-то и была решена судьба роты капитана Мирошника. Она была поставлена направляющей в отряде первого эшелона. С честью выполнила свое дело. Указом Президиума Верховного Совета СССР весь личный состав роты был награжден орденами и медалями, а десять солдат и офицеров удостоены звания Героя. Вот их имена: капитан Андрей Мирошник, младший лейтенант Анатолий Кокорин, лейтенант Николай Топольников, старшина Иван Ивлев, старшина Павел Поправка, сержант Константин Исмагулов, младший сержант Василий Толстов, старшина Василий Фурсов, старшина Самед Абдулаев и рядовой Владимир Эсебуа. Мовшович уговаривал капитана Мирошника писать статью в "Комсомольскую правду":

— Вы же любите литературу, я знаю, Андрей Степанович. За чем же дело стало? Вы понимаете, какое по-ли-ти-ческое звучание будет иметь статья о такой героической роте. Десять Героев — это один вопрос, а главное: прочные корни этого явления. Смотрите, во-первых, все — воспитанники комсомола и партии. Это факт? Факт! Во-вторых, сыны разных народов — русские, украинцы, казахи, грузин, азербайджанец. Это разве не факт? В третьих, все вы родились после Октября, в новом социалистическом обществе выращены. В-четвертых, я изучил наградные листы и подметил, что Герои роты — крестьянские сыновья. Это же показательно, какую патриотическую силу дало армии колхозное крестьянство. У того же Толстова вся семья воюет, на фронте — отец, два старших брата, сестра…

— Его дядя тоже воюет. С нами, — сказал Поправка.

— Где?

— В нашем же полку, в батальоне Жукова. Боевой старик. Имеет орден Красной Звезды.

Командир роты подтвердил, что действительно у сержанта Толстова имеется на плацдарме родственник, рядорой Ефименко. Он как-то встретил станичника в медсанбате, когда тот пришел навестить племянника и принес ему эльтигенское лакомство — печеную свеклу.

Под напором Мовшовича капитан, улыбаясь, сказал, что попытается написать заметку в газету. Но он не смог выполнить обещание: вскоре на плацдарме начались такие события, что всем нам было не до этого.