По первой траншее мы прошли до правого фланга 31-го полка. В окопах 3-й роты застали Клинковского. Он собрал командиров и давал указания по организации огня и минированию впередилежащей местности. При встрече на КП дивизии он мне показался совсем молодым. На самом деле ему было лет тридцать пять. Скупой свет молодого месяца позволял различить энергичные черты лица, а голос, дававший указания, был неожиданно мягок, с учительскими интонациями. Клинковский показал нам два танка, которые подорвались на минах перед оборонительным рубежом роты. Он рассказывал своим мягким голосом, что мины были поставлены ночью. Их сняли с берега и поставили здесь. Я понимал, что комбат говорит не для меня, а для солдат, стоявших поблизости. Покажем, дескать, ребята, начальству, что и мы не лыком шиты. Клинковский знал, что я это понимаю. Знали и солдаты, и они с видимым удовольствием своими веселыми репликами показывали, как ловко у них в роте вышло, что фашистские танки подрывались на фашистских минах.

Я спросил у майора, будет ли он в каждой роте вот так же давать указания. Он ответил отрицательно. 3-я рота, в которой мы находились, обороняла основную высоту. Как раз ту ключевую высотку, о которой Клинковский докладывал прошлой ночью на КП. Потеряешь эту позицию, не удержать тогда всей южной окраины Эльтигена. Поэтому комбат занялся с 3-й ротой, а по другим он собирался просто пройти и проверить выполнение земляных работ и организацию огня.

— Вы, случаем, не были, товарищ Клинковский, на Малой земле под Новороссийском?

— Нет, не пришлось. А что?

— Метод мне ваш нравится. Слушаю вас, и кажется, что мы с вами прошли одну боевую школу.

— Нет, на Малой земле не был, — повторил майор, помолчал и добавил: — Я Севастополь оборонял.

— О! Вот где была ваша академия. Тяжелая. Ну да ведь и опыт, там полученный, ничем не заменишь… Скажите, не пройдут здесь завтра немцы?

— Могут пройти, товарищ комдив. Через трупы пройти могут, а пока мы живы не пройдут.

Много лет миновало с того времени, а картина той ночи, точно живая, стоит перед глазами. Глубоко отрытая траншея. Умело отрытая. Нечеткие громадины двух танков, застывших невдалеке. Дружная группа солдат, симпатизирующих своему комбату. И он сам — ладный, энергичный офицер, рассудительно хозяйничающий на своем участке.

Севастополец! За такими командирами люди пойдут в любой огонь.

Во второй роте нас встретил солдат. Свой доклад он закончил словами:

— …Докладывает командир первого взвода рядовой Попов.

— А где же у вас офицер и сержанты?

— Лейтенанта сегодня утром, тяжело раненного, отправили в медсанбат. Сержантов уже двое суток нет: погибли при высадке. Пришлось заступить в командование мне.

— Как прошел день, товарищ комвзвода?

— Отбили пять атак.

— Потери?

— Пять солдат и лейтенант товарищ Смирнов.

— Сколько осталось у вас во взводе?

— Девятнадцать наших солдат и один приблудный.

— Откуда ж он взялся?

— Не могли выяснить, товарищ комдив. Он по нации казах, русского не знает. Но он боевой парень, хорошо дрался весь день. Разрешите оставить во взводе.

Спросил я, где он, этот самый «двадцатый-приблудный», и, получив ответ, что в 3-м отделении, послал к нему Ивана.

Попов — невысокий, суховатый, с хорошей спортивной фигурой. Под белесыми бровями — смелые глаза. Я приказал ему доложить о состоянии взвода. Он докладывал уверенно, как будто бы имел большой командирский стаж.

Из оставшихся во взводе людей Попов организовал три отделения, на каждое назначил отделенного командира. Поставил взводу на ночь и на завтра боевую задачу. Тут же, на местности, Попов показал мне секторы обстрела ручных пулеметов, рубежи, по которым будут вести огонь автоматы; сказал, где он намерен отсечь немецкую пехоту от танков и когда будут бросать противотанковые гранаты. В отделениях имелось по одному ручному пулемету и по пять автоматов. Боеприпасы: на пулемет 100 патронов, на автомат по полсотне, на каждого солдата по одной ручной гранате, а противотанковых осталось всего две на взвод.

Я был приятно удивлен таким грамотным докладом и решил собрать солдат. Попов обвел вокруг глазами: где их собрать?

— Давайте вот сюда, — указал я ему на яму, из которой раньше жители Эльтигена, по-видимому, брали глину. — Оставьте в отделениях по наблюдателю…

— Слушаюсь, — ответил он и через связного передал приказание.

Солдаты быстро собрались. Одеты они были плохо: кто в шинели, кто в куртке, у некоторых не было поясов и шапок. Увидев меня, они смутились: слишком непригляден был их вид.

— Не стесняйтесь, ребята! Подходите поближе. Вы же не обмундированием бьете врага, а умением и мужеством своим.

В яме было тесно. Все сбились вокруг в кучку. Я спросил, трудно ли было сегодня.

— Терпимо, — ответил коренастый пулеметчик. — Нам не впервые воевать в таких условиях. На Малой земле бывало и хуже.

— А где вы там были? В какой части?

— В восьмой гвардейской.

— Ну, эту бригаду я знаю. Помните, двадцатого апреля немцы вашу бригаду атаковали? Жаркое было дело.

— Как же не помнить, товарищ комдив. Очень даже помню. Там меня тогда же и ранило.

— Так мы с вами, выходит, земляки по Малой земле. Теперь будем дважды земляками. Как ваша фамилия?

— Сидоркин.

Товарищи разговорились. Рассказали, что взвод днем уложил наверняка десятка три гитлеровцев. "Как быки вот там лежат. Жалко, что темно — не видно". Бой был неистовый. "Не поверишь, что так бывает". "Прямо как в кино". "Если завтра фрицы полезут как сёдни, сил не хватит отбиться".

— Гранаты нужны, товарищ комдив!

— Ну, а вы что скажете, товарищ командир взвода? — спрашиваю Попова. Это был рискованный вопрос, но я решил испытать человека до конца. — Какое ваше мнение?

— Мое мнение сталинградское, товарищ комдив…

"Вон у него какая школа", — мелькнула мысль. Здорово получается: комбат — севастополец, комвзвода — сталинградец, бойцы — новороссийцы. Великая академия войны.

— О чем речь, товарищи? — говорил между тем Попов. — Гранаты нужны? Действительно…

Я обещал взводу, что прикажу подбросить им больше и патронов и гранат. Так протекала у нас беседа. Было сказано, что у нас, конечно, есть предел сил, но и у врага есть предел. До боев за Эльтиген в немецкой 98-й дивизии было по 100—120 солдат в роте, а сегодня пленные показывают, что в ротах осталось по 20—30 солдат.

— Но на завтра, я вас предупреждаю, товарищи, — подготовьтесь. По моим расчетам, немцы ночью подбросят пополнение для девяносто восьмой дивизии. Завтра они еще полезут, а послезавтра уже нечем будет им лезть.

Между солдатами протискивался Иван. За ним шел «двадцатый-приблудный». Я приказал Ивану доложить собранию, что это за человек. Казах оказался солдатом 3-й роты 37-го полка. Во время форсирования пролива катер был разбит. Солдат кое-как выплыл и присоединился к первому попавшемуся подразделению. Вторые сутки воюет, не знает, где его полк. Взвод хором крикнул: "Оставьте его нам!" Попов поддержал: "Хороший товарищ, смелый солдат", Иван что-то сказал другому казаху. Тот ему ответил, и оба засмеялись.

— Что такое, Иван?

— У него талисман есть. Мать заговор против пули знала. Поэтому он пули не боится, а против снаряда талисман не годится. Мать не заговорила. Старый человек, откуда ей знать про снаряд?

Все весело смеялись. Я стал прощаться, сказав, что приятно видеть такой дружный боевой коллектив.

— Уверен, что завтра все атаки противника отобьете под командованием своего взводного — младшего лейтенанта Попова.

Попов вспыхнул.

— Не смущайтесь, товарищ Попов! Как приду на КП, дам радиограмму командующему фронтом генералу Петрову с просьбой присвоить вам офицерское звание. Уверен, что он не откажет.

Негромко, но дружно, от всего сердца, ребята захлопали в ладоши. Аплодисменты резко оборвались.

— Немцы лезут! — крикнул наблюдатель.

— К бою! — скомандовал Попов.