— Молодые обычно видят лучше, если только старшие не сбивают их с толку. Наверняка падре Льянос прав.

Пабло поднял глаза на Маму:

— Ты ни в чем не уверена, правда, мама?

Мама ответила не сразу; она взяла Кико за руку и направилась к двери, но, сделав два шага, остановилась, повернулась к Пабло и сказала:

— Очень мало в чем, сынок. И с каждым днем все меньше.

И перед тем, как закрыть дверь, добавила:

— Поступай как считаешь нужным.

Мама отвела Кико на кухню. Транзистор Виторы передавал сводку погоды и рассказывал об антициклоне на Азорских островах. Кико спросил:

— Это очень большой зверь, большой-большой, да, Вито?

— Какой, голубь?

— Ну, о каком говорило радио. Мама ответила сама:

— Антициклон — это солнце, это когда… хорошая погода.

— Значит, — заключил Кико, — уже можно ехать в Сан-Себас, к Марилоли…

— Еще рано, — отозвалась Мама и обратилась к Виторе: — Дайте ему поужинать, но силой не заставляйте. И пожалуйста, кальций, а то днем я забыла.

Мама вышла из кухни, появился Хуан, и Кико сказал ему:

— Хуан, а Пабло идет на папину войну.

— Да?

— Да, он сам сказал.

— Вот здорово! — Черные глубокие глаза Хуана загорелись восторгом. — Когда я буду большой, я тоже пойду на папину войну и убью больше ста врагов. А ты, Кико?

Глаза Кико становились все меньше по мере того, как надвигалась ночь.

— Я… — сказал он, — когда я буду большой, я стану полицейским.

— Да? — сказал Хуан. — А если попадешь под машину?

— Тогда я убью того, кто ее ведет.

Хуан улыбнулся покровительственно, как взрослый:

— Да ведь ты уже будешь мертвый…

— А я первый его убью…

Витора переложила омлет со сковородки на тарелку и поставила тарелку на мраморный столик. Она пододвинула стул.

— Иди сюда.

Усевшись, она устроила Кико на коленях. Кико поглощал омлет сравнительно быстро.

— Это тебе нравится, а, хитрюга? — спросила Вито.

— От него не делается комков…

Радио пело теперь «Донью Франсискиту».

— Батюшки, какого петуха пустил!

Кико перестал жевать:

— Где петух, кто его выпустил, Вито?

— Давай ешь и молчи.

Вошла Доми, за ней Мама.

— Ну, как он ест?

— Хорошо, с яйцом хлопот не бывает.

Кико посмотрел на Маму.

— Правда, мама, что Пабло идет на папину войну, правда, мама?

— Завтра, — ответила Мама.

— Видишь? — торжествующе сказал Кико Хуану. — Я же говорил!

Доми ходила в гладильную и обратно. Наконец она решилась, встала перед Мамой и сказала:

— Ну, сеньора, так давайте расчет.

— Расчет? Какой расчет, Доми?

— Мой; сеньора, какой же еще?

Она моргала глазами, точно кукла Кристины, — вот-вот заплачет. И видя, что Мама смотрит на нее с недоумением, добавила:

— Я ухожу.

— Вы уходите?

— Ну да, сеньора, вы же меня рассчитали.

Взгляд Мамы прояснился. Она сказала:

— Доми, не переиначивайте все на свой лад, я вас не увольняла, я вас отчитала, а это другое дело, отчитала, потому что сочла нужным, но дети вас любят, я довольна вами, так что думайте сами.

Доми становилась все меньше и морщинистее, точно сухая изюминка. Она сказала еле слышным голоском Роситы Энкарнады:

— Ну, что до меня…

— Тогда не будем больше об этом говорить, — убедительно заключила Мама. — Вы уложили девочку?

— Уснула, как ангелочек, вы бы только посмотрели. Она же глаз открыть не могла.

Мама направилась в коридор. Выходя, она взглянула на Доми:

— А что касается вашего сына, напомните мне потом. Я поговорю с сеньором, может, он сумеет что-нибудь сделать.

Она закрыла дверь. Доми указала вслед большим пальцем.

— Видала? — сказала она. — Будто ничего и не было.

Витора встрепенулась.

— А вы-то! — гневно возразила она. — Только что на колени не встали. Конечно, в вашем возрасте, где вы найдете лучшее место?

— Ну, довольно, замолчи, — рассерженно ответила Доми.

Витора налила столовую ложку жидкости из большого белого флакона и поднесла ее ко рту Кико. Кико зажмурился и проглотил. Потом несколько раз с силой вытер рот рукавом.

— Фу, какая гадость! — сказал он.

Доми открыла дверцу под плитой, вынула обмылок и взглянула на Кико.

— В жизни не видела ребенка, который бы так противно ел, — сказала она и пошла в гладильную.

Витора бросила ложку в раковину и подбоченилась:

— Вот и мыла покупать не надо. Это у вас прямо болезнь.

Глаза Кико были теперь маленькие и потухшие. Он сунул руку в карман и вытащил пустой тюбик из-под пасты. Отвернул колпачок и улыбнулся далекой и слабой улыбкой.

— Гляди, Вито, пистолет.

— Да, голубь.

Доми вернулась на кухню.

— А этот Фемио, собака, так не уйдет…

— Помолчите! — оборвала ее Вито и повысила голос: — Что бы больше я об этом не слыхала!

Хуан вышел из кухни, Кико за ним. Он еле плелся по коридору. В комнате никого не было. Ее недавно проветрили, пахло влажным туманным холодом улицы. Кико внимательно взглянул на ангела-хранителя, затем взгляд его упал на маникюрные ножницы, лежащие на столе. Он спрятал тюбик и взял их в руки.

— Я Блас, — сказал он.

Хуан следил за ним сперва равнодушно, а затем с возрастающим интересом по мере того, как Кико подходил к штепселю и открывал ножницы пошире.

— Что ты будешь делать?

— Чинить свет, — ответил Кико. — Я Блас.

Он медленно подносил концы ножниц к дырочкам штепселя, и, когда коснулся отверстий, оттуда выскочило синее пламя, Кико вскрикнул: «Ай!», раздался звон ножниц о плитки пола и одновременно стало темно.

— Я обжегся, Хуан, — сказал Кико в потемках, и было слышно, как он трет руку об одежду. — Меня как будто защекотало.

Издалека донесся голос Мамы:

— Что случилось?

И потом голос Виторы:

— Ничего, сеньора, замыкание.

Но Хуан громко закричал:

— Это Кико, он сунул ножницы в штепсель!

Когда зажегся свет, из коридора, твердо стуча каблуками, уже шла Мама, а за ней Пабло, Маркос, Мерче, Доми и Витора. Кико сидел на полу, глядя на обгорелый штепсель и коварные ножницы, лежащие рядом, и тер руку о красный свитер. Голос Мамы был звучен и неумолим, как у генерала.

— Почему ребенок еще не спит? — Она подняла Кико, потянув его за руку, и Кико зажмурился и поджал попку в ожидании шлепка, но шлепка не последовало; Мама только потрясла его, крича: — В один прекрасный день тебя убьет! Кому это может прийти в голову сунуть ножницы в штепсель! Тебя ударило током, да?

Кико не отвечал. Он оглядел выжидающие лица домашних и почувствовал огромное облегчение, увидев, что Мерче подмигнула и улыбнулась ему. Потом все один за другим разочарованно потянулись в гостиную. Витора схватила его за руку.

— Пошли, сынок, — сказала она. — Скорее в кроватку.

Она вошла с ним в желтую ванную, подняла крышку унитаза и поставила на него мальчика.

— Ну, теперь пописай побольше, — сказала она, удерживая его за бока.

Уткнув подбородок в грудь, Кико следил за тоненькой прозрачной струйкой, так таинственно рождающейся из его тела. Когда он кончил, Витора спустила его на пол, потушила свет, и они направились в детскую. Там она подхватила его и поставила в кровать. Скрюченные руки Вито быстро стягивали с него красный свитер, штанишки, голубую рубашечку и трусики; все вещи она, аккуратно сложив, складывала на обтянутое винилом кресло.

Кико громко зевнул.

— На ногах не стоишь — так спать хочешь, верно?

Кико кивнул. Он смотрел на ангела-хранителя, на кресло в цветах, на металлический стеллаж, на пустые кровати братьев, на то место, где загоралась радуга. Витора села на кровать Маркоса, посадила Кико к себе на колени и сняла с него туфли и гольфы. Взяла желтую пижаму:

— Ну, надевай… нет, другую руку, вот так.

Она застегнула кофточку доверху и сказала:

— Смотри вставай сухим, как сегодня. Ты ведь уже большой.

Она откинула одеяло и положила мальчика между белыми простынями. Кико сказал: