Бабка. "Пустили их дурачки вглубь на Волгу, отдали пол-России. Ясно. Техники у него много".
Жуткая переправа. Страх. Паром полон машин, подвод, сотни прижатых друг к другу людей, и паром застрял; в высоте Ю-88, пустил бомбу. Огромный столб воды, прямой, голубовато-белый. Чувство страха. На Переправе ни одного пулемета, ни одной зениточки. Тихая светлая Волга кажется жуткой, как эшафот.
Живем мы в доме раскулаченного. Явилась откуда-то старая хозяйка. День и ночь на нас смотрит и молвит. Ждет. Так мы и живем под ее взорами.
Ночью в Сталинграде. У переправы ждут машины. Темно. Горят вдали пожары. Тяжело поднимается в гору подкрепление, переправившееся через Волгу. Мимо нас проходят двое. Слышу, боец говорит: "Легкари, торопятся жить".
"Летит!" Все сидят.
"Разворачивается!" Все бегут из избы на улицу, смотрят вверх.
По степи солдат с противотанковым ружьем гонит большущее овечье стадо.
Старик, у которого ночевали. "У меня 4 сына на войне, 4 зятя, 4 внука. Один сын готов. Прислали".
Всю ночь старуха сидит в щели. Вся Дубовка в щелях. Сверху летает керосинка - трещит, ставит свечи и бомбит маленькими.
"Где бабушка?"
"Бабушка в окопе, - смеется старик, - поднимет голову, как суслик, и назад".
"Конец нам. Дошел он, жулик, до коренной нашей земли".
Всю ночь над головой рев самолетов. Небо день и ночь, словно сидишь под пролетом огромного моста. Этот мост днем голубой, ночью темно-синий, крутой, в звездах - и по этому мосту с грохотом едут колонны пятитонных грузовиков.
Огневые позиции над Волгой, в бывшем доме отдыха. Крутой обрыв. Река синяя, розовая, как море. Виноградники, тополя. Батареи замаскированы виноградными листьями. Скамейки для отдыхающих. На скамье лейтенант, перед ним столик. Он кричит: "Батарея - огонь!"
А дальше степь - с Волги прохлада, а степь пахнет теплом. В воздухе "мессера". Часовой кричит: "Воздух", а воздух чистый и то теплый, то прохладный, и пахнет полынью.
Самым берегом у воды идут раненые в окровавленных бинтах, над розовой вечерней Волгой сидят голые люди и бьют вшей в белье. Ревут тягачи, скрежещут по прибрежному камню.
А потом звезды, ночь и лишь белеет церковь в Заволжье.
Телеграфный столб в степи. Если долго лежать под ним, то слышишь музыку - очень разнообразную и сложную. Столб наливается ветром и поет. Столб, словно вскипающий самовар, шкворчит, свистит, булькает. Это столб посреди степи. Столб сухой, высушенный солнцем. Он, как скрипичное дерево, на нем струны - провода, и вот степь завела себе такую скрипку, играет на ней.
Ясное, прохладное утро в Дубовке.
Удар, звон стекла, штукатурка, пыль, мгла в воздухе. Над Волгой крик, плач. Немец убил бомбой семь женщин и детей. Девушка в ярко-желтом платье кричит: "Мама, мама!.."
Воет по-бабьи мужчина, его жене оторвало руку. Она говорит спокойно, сонная. Женщине, больной брюшным тифом, осколок попал в живот, она еще не умерла. Едут подводы, с них капает кровь. И крик, плач над Волгой.
За забором колышется колодезный журавль, и кажется - колышется мачта.
Бригада Горелика. Люди не понимают значения события 23 августа. Но они обижены невниманием - орденов не дали, - у комбрига, заболевшего тифом, отобрали легковую машину.
Саркисьян. Он не поехал в воскресенье в Сталинград, т. к. была в поселке знакомая, и должны были привезти пиво. Он, как случайная железка, попал в машину немецкого военного плана. Возможно, Гитлер не спал из-за него несколько ночей - темп сорвался! А темп почти все.
О бюрократизме.
1) Случай с самолетами, которые 3 дня бомбили наши танки и в течение 3 дней шли по инстанциям телеграммы - ступени.
2) Сбрасывали продукты на парашютах попавшей в окружение дивизии. Интендант не хотел давать продукты, так как некому было расписаться на накладной.
3) Начальнику разведки не выписывают 0,5 литра водки, не дают нужного ему отреза шелка ценой в 80 руб. 50 коп.
4) Сообщение о вылетах. Заявка на бомбежку.
5) Самолет загорелся. Летчик, спасая машину, не спрыгнул, довел горящую машину до аэродрома. Он уже горел, на нем горели штаны. АХО отказалось выдать ему новые штаны, т. к. не прошел срок износа. Несколько дней длилась волынка.
Идущие дивизии. Лица людей. ИТР, артиллерия, танки - Суворов и Невский. Идущие днем и ночью. Лица, лица - их серьезность, смертные лица.
Дивизия Сараева - Капранов, Савчук. Начальник штаба с бородкой, молчаливый и молитвенно исполнительный.
Дивизия Гуртьева - направление главного удара. Нач. шт. Тарасов маленький, простой и умный мужичок. Свирин - комиссар. Родимцев - Борисов.
Шпионы. 12-летний мальчик узнавал штабы по проводам, парикмахерам, кухням, людям с донесениями.
Женщина, которой немцы сказали: если не пойдешь и не вернешься, расстреляем твоих двух дочек.
Горохов после 7-й атаки сказал командиру заградотряда: "Ну хватит в спину стрелять. Айдать в атаку". Тот пошел и отбросил немцев.
Разговор полковников Шубы и Тарасова с командармом:
- Что?
- Разрешите повторить.
- Что?
- Разрешите повторить.
Шубу по зубам.
Я стою смирно, язык забрал и зубы стиснул, а то еще язык откусишь и без зубов останешься.
На поле боя рядом убитый румын и наш. У румына лист бумаги и детский рисунок: зайчик и пароход.
У нашего письмо:
"Добрый день, а может быть, и вечер. Здравствуй, тятя..." А конец письма: "Приезжайте, тятя, а то без вас приходишь домой, как на фатеру. Я без вас шибко скучаю. Приезжайте хоть один час на вас посмотреть. Пишу, а слезы градом льются. Писала дочь Нина".
Бабушка рассказывает, как ее ранило нашей бомбой, когда в деревне стояли немцы.
- Угодил по мне сукин сын, итти его мать,- сердито говорит она, потом поглядывает на переобувающегося командира и поправляется: - Сукин сын, сынок.
Боец, бывший военнопленный в прошлую войну, говорит, глядя на пикирующий самолет: "Должно быть, мой байстрюк бомбит".
Зимой в степи на передовой. Яма, прикрытая плащ-палаткой. Печка из каски. Труба - медная гильза. Топливо - бурьян. В походе - один несет охапку бурьяна, второй - щепок, третий - гильзу, четвертый - печку.
