Ксения. Давай чужих кормить, а то молоко в голову бросится, от горя помрешь. (Уходит, баюкая ребенка.)

Суенита (разглядывая ребенка). Почему у него такое скучное лицо?.. (Дает ему в рот свою грудь.) Он не сосет молоко из моей груди!

Хоз. Положи его на землю, Суенита. Твой ребенок, наверное, хочет умереть.

Суенита. Он один останется – на всем свете, без нас и без жизни!

Хоз. Не тоскуй, Суенита. Ты зачала его, шутя, веселясь и задыхаясь, зачем же раздражаешься теперь? Это несерьезно… Что тебе один ребенок! – Ты качаешь в своих бедрах, как в люльке, целое будущее человечество. Подойди ко мне!

Далекий, невнятный гул летящего аэроплана.

Суенита. Я не слышу тебя, старичок. Мне трудно сейчас…

Приходит Антон, обвязанный на голове тряпками от полученных ранений.

Антошка! Бери коня. Скачи в район к телефону – кричи в ГПУ на Каспийское море. Чего раньше не гнались за кулаками?

Антон. Съедобную пищу из всякого брачного праха организовали: нервничать некогда было! Тем более все равно бдительность на границах у нас сугубая – никто не уплывает!

Усилившийся гул: летит аэроплан.

Суенита. Аэроплан летит! Антошка, пускай он спустится, мы на нем кулаков догоним!

Антон (глядя в высоту). Спущу! Я враз спущу! Никогда на машине не летал! Великая техника, все сердце гремит, так и хочется крикнуть – вперед!

Хоз. Ты сигналов не знаешь?

Антон. Я член Осоавиахима. Я зажгу костер и пущу дым государственной опасности, а тебя надо арестовать: ты мой ум рассеиваешь!.. (Исчезает.)

Хоз. Спит твой ребенок.

Суенита. Спит мой мальчик. (Укрывает ребенка и кладет его в сенях на лавку.) Все теперь спят – на земле и на море. Только один далекий ребенок кричит сейчас на нашем маленьком корабле… Он меня зовет, он без защиты там! Я в воду брошусь, я уплыву к нему в темноте…

Хоз (приближаясь к Суените). Не шуми, девочка, наша судьба беззвучна. (Обнимает Суениту и склоняется около нее.) Я тоже плакать с тобой хочу и тосковать около твоей нищей юбки, у пыльных ног твоих, где пахнет землею и твоими детьми.

Обнимает ослабевшую Суениту и держит в объятиях.

Далекий стихающий гул удаляющегося аэроплана.

Хоз. Целый век грусти я прожил, Суенита. Но теперь я нашел твое маленькое тело на свете, теперь я тоскую по тебе, как бедный печальный человек. Я хочу смирно зарабатывать свои трудодни.

Суенита (слегка гладя Хоза). А ты живи с нами до смерти в пастушьем колхозе и радуйся помаленьку. Поедешь в район и сдашь курс счетовода.

Входит Антон.

Антон. Промчался в высоте без остановки! Но я еще подкараулю: они летают тут часто по великому маршруту. Буду ходить и сигналы жечь из огня всю ночь! (Уходит.)

Суенита уходит в сени и склоняется там над спящим ребенком.

Хоз подходит к плетню. Он стоит молча небольшое время.

Вечер стемнел в ночь.

Хоз. Жульничество! (Маленькая пауза.) Какое всемирное, исторически организованное жульничество!.. И ветер, дескать, как будто грустит, и бесконечность обширна, как глупое отверстие, и море тоже волнуется и плачет в берег земли… Как будто все это действительно серьезно, жалобно и прекрасно! Но это бушующие пустяки!

Суенита (из сеней). Дедушка, с кем ты напрасно разговариваешь?

Хоз. Ах, девочка, Суенита, это жульничество! Природа не такая: и ветер не скучает, и море никого никуда не зовет. Ветер чувствует себя обыкновенно, за морем живет сволочь, а не ангел.

Является Антон и проходит.

Антон. Никто не летит. Одна тьма на свете и море шумит.

Антон уходит. Суенита идет в избу, возвращается с зажженной лампой и садится за стол заниматься.

Суенита. А почему вы такой умный?! Может, вы тоже – так себе старичок!

Хоз. Я не умный. Я жил сто лет и знаю жизнь от привычки, а не от ума.

Суенита. А кто такие жулики, почему их не расстреливают, чего они думают?

Хоз. Они думают, как и я: мир существует по поводу одного пустяка, который давно забыт. Они обращаются поэтому с жизнью как с заблуждением – беспощадно… Дочка, иди я тебя поцелую в голову.

Суенита. Почему?

Хоз. Потому, что я тебя люблю. Мы ведь оба обмануты… Не раздражай меня! Когда два обманутых сердца прижмутся друг к другу – получается почти серьезно. Тогда мы обманем самих обманщиков.

Суенита. Не хочу.

Хоз. Почему не хочешь?

Суенита. Не люблю тебя.

Хоз. Молочка!!! Дай мне молочка! Где моя Интергом?

Суенита. У нас молока для тебя нету – детей надо кормить… Иди, дедушка, трудодни считать – я запуталась.

Хоз. Иду, девочка. Займемся пустяками для утомления души.

Суенита. Это не пустяки. Это наш хлеб, дедушка, и вся революция.

Приходит Антон.

Антон. В воздухе никто не летит! Буду инвентарь проверять. Надо стараться что-то делать. (Уходит.)

Хоз идет к Суените.

Хоз. Где мои очки? Где, ты говоришь, вся революция?

Суенита. Очки ты у своей любовницы в сундуке оставил. Ты в одних штанах к нам приехал, без куска хлеба. Вот очки нашего пастуха лежат, – носи теперь их… (Меняясь.) Слушай, дедушка Хоз!

Пауза. Слышен шум моря. Темная ночь.

Опять мне скучно стало. Сердце мое болит, и телу жить становится стыдно.

Хоз. Ничего: твое тело неплотно сидит на твоей душе, оно потом прирастет. (Надевает очки с жестяным оборудованием, увязывает их за ушами, садится на место Суениты и читает ведомости.) Зачем считать? Ну зачем считать цифры, когда все в мире приблизительно?.. Суенита, полюби меня своим печальным бессознательным сердцем – это единственная точность в жизни.

Суенита. Наоборот: я вас люблю сознательно!

Хоз. Сознательно!.. Сознание – это светлый сумрак юности перед глазами, когда не видишь пустяка, господствующего в мире.

Суенита. Сознание – это ум. Раз не понимаешь, то молчи.

Хоз. Сознательная моя… Я рад, когда не понимаю.

Суенита. А я тогда скучаю… Считай скорее – чтобы к утру была раздаточная ведомость: ты мне расчет с колхозниками задерживаешь! Чтоб все было ясно каждому – нам неясности не надо… Я скоро вернусь! (Берет закутанного ребенка с лавки и идет с ним.) Холодно стало, пойду согрею его, где печка топилась. (Уходит.)

Хоз (один). Мне все ясно. Но я хочу неясности. Неясность! Я давно потерял тебя и живу в пустоте ясности и отчаяния.

Стук молотка в колхозе; визг напильника. Эти звуки повторяются и в дальнейшем.

(Считает на счетах по ведомости. Вдруг бросает считать.) Пусть они будут счастливы приблизительно! Все равно – всякий счет и учет потребуют потом переучета. (Пишет по ведомости.) Прохору Берданщику – десять килограммов: ты, Прохор, траву собирал без усердия, к советской власти относишься косо. Ксении Секущевой – хороша ты, Ксения, божье дыхание, наживай себе силу в тело – тебе сто килограммов баранины, не считая шерсти. Антону этому – Антошка!!! – тебе целый центнер: ешь говядину! Ты траву сеял посредством ветра, два колодца вырыл – оба сухие стоят, ты море меришь для Академии наук, спектакль поставил о топоре и добился уяснения хозрасчета всеми колхозниками… Летит там аэроплан или нет?

Голос Антона. Нету ничего – тьма, пустые стихии шумят!

Хоз (считая). Скощу! Скощу! Скощу со всех наполовину. Шестнадцать лет с коммунизмом возятся, до сих пор небольшой земной шар не могут организовать! Схоластики! Я штрафовать вас буду!

Голос Антона. Штрафуй нас, товарищ всемирный академик! Бей трудоднем по психозу масс!