— А ты бы у меня и так во всем сознался. Или сомневаешься? — бросил ему Тонгилий и захлопнул дверь.

Рахонтеп был ошарашен этой новостью. Во время допроса Тонгилий обещал сохранить ему жизнь, если он признается в заговоре и оговорит Квинта. Рахонтеп ему поверил и признался. А на Квинта он наговорил такое, что сам Тонгилий приказал потом секретарю вычеркнуть половину его показаний, уж очень они казались неправдоподобными. Рахонтепу было наплевать и на Квинта, и на Марка, и на всех римлян, вместе взятых. Пусть они себе грызутся, убивают друг друга, до них ему дела не было, и страдать из-за них он не собирался. Поэтому Рахонтеп и дал по-казания против Квинта, надеясь этим спасти свою жизнь. И Рахонтеп уже считал, что ему удалось выкрутиться. А тут на тебе, выясняется, что его скоро отпра-вят на арену, где под радостные крики римской черни он будет разодран львами на куски.

Рахонтеп не находил себе места. Он шагал от стенки к стенке и проклинал этот кровавый Рим и тот день, когда он согласился сюда приехать.

Как только Марк проснулся, Рахонтеп поспешил рассказать ему, для чего их тут держат.

— Так что сожрут нас, Марк, через неделю и не подавятся, — тяжело вздохнул Рахонтеп.

— Ну и хорошо, — ответил Марк равнодушно.

— Что ж тут хорошего? — недоумевал египтянин.

— А то, что это будет аж через неделю, — пояснил Марк. — Нам еще здесь целую неделю отдыхать.

— И тебя это радует? А меня это совсем не радует. Эта неделя пролетит как минута, и оглянуться не успеем. Зачем я только сюда приехал? — причитал Рахонтеп. — Лучше бы я сидел сейчас в Крокодилополе, лечил мышиными хвостами старух и горя не знал. Нет же, я все бросил и приперся в этот проклятый Рим, чтобы ме-ня здесь львы разорвали. С ума сойти можно! Ты, Марк, только представь себе, на твоей груди сидит эта мохнатая зверюга и жрет тебя по кусочкам. Хорошо, если я сразу помру, а если нет, что тогда? Терпеть, пока эта тварь меня обглодает?

— Да уж, — согласился Марк, — приятного здесь мало.

Рахонтеп еще долго метался из угла в угол и сам себя пугал жуткими подробностями своей лютой смерти. Заодно он и Марка поверг в глубокое уныние своим нытьем. По Марку уж лучше было умереть от кулаков тюремщиков, чем от львиных клыков. Недостойно римлянина умирать подобным образом. Рахонтепу, как и Марку, была противна смерть на арене. Египтянин предложил Марку покончить жизнь самоубийством. Так, по его словам, поступали все великие люди и, благодаря доброволь-ной смерти, избегали мучений и позора.

— Все так делали, когда другого выхода не было, — ораторствовал Рахонтеп. — Вон даже Клеопатра, слабая девушка, и то не захотела отдаваться на поругание ваше-му зверю Августу. Она была настоящей царицей и красиво умерла. А мы что, хуже? Я жрец, ты родовитый римлянин, неужели мы будем подыхать на арене, как под-лые рабы?

Марк согласился с египтянином, но он не знал, как осуществить этот замысел.

— Очень просто, — сказал Рахонтеп, — умереть можно от чего угодно, было бы желание.

Он стал искать взглядом что-нибудь подходящее для самоубийства.

— Можно повеситься, — предложил Рахонтеп.

— На чем?

— Да хотя бы на твоих повязках. Они тебе уже не понадобятся, — сказал египтянин и принялся снимать с головы Марка окровавленные повязки. — Сейчас я скатаю из них тонкую удавочку — и вперед!

— А за что мы зацепим твою удавочку?

— Нашу удавочку, — поправил его Рахонтеп. — Нашу. А цеплять мы ее будем за вот это.

Рахонтеп вытащил откуда-то большой медный гвоздь и показал его Марку.

— Что там у тебя? — спросил Марк, в темноте не разглядев гвоздя.

— Гвоздь, — ответил Рахонтеп.

— Где ты его взял?

— Выдрал из лежанки. Я знал, что он мне пригодится. Сейчас мы его вставим между кирпичами и повесим на него удавочку.

На том и порешили. Гвоздь Марк советовал вогнать как можно выше, чтобы ноги свободно болтались и не касались пола.

— Сам знаю, — сказал египтянин, ощупывая руками стену. — А ну-ка подсади меня.

Марк приподнял Рахонтепа, но тут же его опустил.

— Нет, я тебя не удержу, — произнес Марк, со стоном хватаясь за свою разболевшуюся руку.

— Вот что, — сказал египтянин, — давай становись у стены на четвереньки, а я залезу тебе на спину. Когда я все сделаю, я надену петлю, ты отойдешь — и все, львы меня не дождутся.

Марк согласился с этим планом и стал у стены на карачки. Рахонтеп проворно взобрался ему на спину. Однако истерзанная спина Марка болела не мень-ше, чем его рука, и, чтобы не заорать от боли, Марк закусил губу. Рахонтеп, переминаясь с ноги на ногу, пытался втиснуть гвоздь между кирпичей.

— Скоро ты там? — подгонял его Марк.

— Сейчас сделаю, — отвечал Рахонтеп, пыхтя от натуги. — Потерпи немного, он уже наполовину влез, чуть-чуть осталось. Надо же его глубже всунуть, чтоб не выскочил.

— Так всовывай быстрей, — скулил Марк. — Чего тянешь? Всовывай!

Тюремщику, что бродил по коридору за дверями камеры, все эти стоны показались очень странными. Он лязгнул засовом и открыл дверь.

— Что это вы тут всовываете? — прорычал тюремщик, всматриваясь в темноту.

Рахонтеп успел спрыгнуть со спины Марка и спрятать удавку. Тюремщик заме-тил Марка, стоявшего на карачках, и понимающе заулыбался.

— А, так вы тут решили перед смертью урвать немного удовольствия? — усмехнулся он.

— Да, — проговорил Рахонтеп, глупо улыбаясь. — Делать все равно нечего.

— Правильно. Зачем время зря терять. Жрать хотите? — спросил вдруг тюремщик и, не дожидаясь ответа, сказал: — Знаю, что хотите. Сейчас я хлеба принесу и приведу своего друга. Он тоже любит бороздить мальчиков. Вам с нами понравится. — И он почесал себя ниже живота.

Тюремщик ушел, а Рахонтеп и Марк засуетились сильнее прежнего. Последние сомнения исчезли. Надо было спешить и удавиться раньше, чем из них сделают женщин. Узники торопились умереть, чтобы остаться мужчинами. Рахонтеп опять влез на спину Марка и что есть силы ковырял гвоздем кирпичи.

— Да не танцуй ты на мне, — стонал Марк под ногами Рахонтепа, — больно же!

— Потерпи, — отвечал ему тот. — По-настоящему будет больно, когда этот громила вернется сюда со своим дружком. Вот тогда точно будет больно. Надеюсь, мы успеем их опередить. Интересно, надругаются они над нашими трупами? А? Как ты, Марк, думаешь?

— Ты не болтай, ты гвоздь всовывай! — отозвался Марк снизу.

Рахонтеп еще немного повозился с гвоздем и наконец облегченно вздохнул.

— Все, всунул, — сказал он довольно. — Осталось только петлю сделать и готово. Но это я мигом.

Рахонтеп скрутил петлю и надел ее себе на шею. И только он хотел было ска-зать Марку, чтобы тот отползал, как вдруг вспомнил.

— Слушай, Марк, — обеспокоенно заговорил Рахонтеп, — а как ты будешь вешаться? Ты же не смо-жешь меня снять. У тебя же рука болит.

— Не беспокойся, сниму. Давай, быстрей вешайся, я уже еле стою!

— Нет, ты меня не снимешь, — сказал Рахонтеп уверенно и вынул голову из петли. — Давай лучше ты первый вешайся. Так будет надежней. У меня уж точно хва-тит сил тебя снять.

Марку было все равно, первым вешаться или вторым, лишь бы скорее удавиться. Попадать в руки тюремщиков у него не было охоты. Заботливый Рахонтеп стал на его место, а Марк взгромоздился ему на спину. Просунул голову в петлю и мысленно обратился к Плутону, чтобы он приветливо встретил его душу.

— Ну что, отходить? — спросил Рахонтеп Марка.

— Отходи!

Рахонтеп отошел, и ноги Марка повисли. Удавка впилась ему в горло.

Марк с жутким хрипением стал извиваться и биться о стену. Он судорожно пытался содрать с себя руками петлю, но она стягивалась все туже и туже. Рахонтеп замер на полу, ожидая, чем это все кончится. Глядя на предсмертную агонию Марка, ему до ужаса стало страшно умирать. А между тем Марка покидали силы. Вот он уже стал дергаться слабее, а его хрип перешел в шипение, и казалось, что близок его конец, но тут вдруг гвоздь не выдержал и вырвался из стены. Марк упал на пол и из последних сил освободил свое горло от петли.