- Конечно. И ты хочешь перенести меня через него на руках?

- А что, мне нравится эта мысль.

Энзо с сомнением покосился на него, но первое раздражение его немного уже прошло.

- Если бы я хотел, чтобы меня носили на руках, я бы нанял себе рикш.

- У них грубые руки. А я был бы очень внимателен.

Энзо фыркнул, но фырканье на ходу перешло в смешок.

- Разве тебе не надо сейчас быть на плацу и маршировать с другими солдатиками, сержант?

- Я капитан.

- О! Может, ещё и герой двадцати планет?

- Как ты угадал? Наша эскадра вчера вернулась в порт.

Энзо остановился и вскинул бровь.

- И много вас там? – с трудом пытаясь отдышаться, но всё же насмешливо поинтересовался он.

- Такой, как я – один.

- Волейболистки занимаются на двадцать метров южней.

- А мне нравишься ты.

- Ну, здесь ты меня не удивил.

- Тебя так часто носят на руках?

- Ну, как тебе сказать… - Энзо скрестил руки на груди и задумался. Вообще-то, солдатик был довольно мил. Энзо нравились веснушки, усыпавшие его улыбчивое лицо, и складочка, залёгшая в уголке губ. Но знакомиться на улице он не любил. Тем более, что толку в парнишке явно не было никакого – простой моряк, Энзо считал бесчестным выжимать деньги из таких.

- Не вредничай, конфетка. Я же вижу, ты хочешь ещё поболтать со мной.

Первая половина фразы внесла полную ясность в мысли юноши.

- Я не конфетка, я урюк. И у меня нет времени на болтовню.

Снова припустив с места, он ловко свернул на первую же аллею и, заметив едущий по дорожке парка трамвайчик, вспрыгнул на него.

Моряк попытался последовать за ним, но не успел – трамвайчик уже убегал прочь.

- А я бы тебя любил! – бросил он, и Энзо, не сдержавшись, крикнул в ответ:

- Все вы любите, пока корабль не покинет порт.

Он отвернулся и, столкнувшись глазами с пристальным взглядом водителя, прокашлялся.

- Повсюду разврат. На пробежку выйти не дадут, - пожаловался он.

- Ну-ну, - водитель хмыкнул и отвернулся от него.

Энзо, впрочем, после встречи пребывал в куда лучшем расположении духа, чем хотел показать. Внимание всегда радовало его, и, положа руку на сердце, он иногда готов был признаться, что потому и выбрал именно эту работу из множества других.

Закончив с пробежкой, Энзо, не переодеваясь, зашёл в кафе и взял себе кофе. Потом побродил ещё немного по городу и вернулся назад, в клуб, чтобы начать готовиться к встрече, котору обещал ему Рой.

Эван проснулся поздно. Разница в часовых поясах давала о себе знать.

И куда хуже было то, что с самого утра его уже мучила боль.

Обычно грудь начинала болеть ближе к ночи – как будто лёгкие уставали дышать. К полуночи кашель душил почти нестерпимо, не давая уснуть, но утром он казался самому себе почти что здоровым и какое-то время мог заниматься делами.

Сегодня же, едва открыв глаза, он понял, что с трудом может вздохнуть – лёгкие резало наждаком, и оставалось гадать, виноват ли в этом салонный дым, в котором он провёл ночь, или попросту болезнь становится тяжелей.

Заставив себя подняться, он заглотил несколько таблеток и, удерживая их под языком, прошёл в ванную, чтобы запить водой.

Ненароком наткнулся взглядом на собственное потрёпанное после плохого сна лицо. Проглотив горсть воды, ещё одну плеснул себе в глаза.

Таблетки помогали, но не очень хорошо. МакФилен дал их ему уже почти что четыре месяца назад, но сколько Эван не пил их – через несколько часов боль возвращалась, становясь ещё сильней.

Он не привык анализировать такие вещи. Сам факт того, что он обречён, Эван принял как показания термометра – как то, что нельзя изменить. Конечно, было бы ложью говорить, что он совсем не надеялся пожить чуточку дольше, чем отпустили ему врачи.

Он честно выполнял все рекомендации, ходил на приёмы в назначенный час и даже согласился поехать на эти проклятые воды, когда врач сказал, что это его последний шанс.

Но паниковать, тратить время на поиски чудодейственных средств или беготню по другим больницам Эван не хотел. Время и так было слишком дорого для него, чтобы терять его подобным образом.

Напротив, он вырезал из своего графика всё, что могло быть сделано без него – впрочем, не добившись этим ничего. Дел в клане всё равно оставалось столько, что ему с трудом удавалось выкроить вечер, когда бы его не трогал никто, и ещё более сложным оказалось выкроить две недели для поездки на воды.

Эван очень отчётливо понимал, что время – это песок в часах, количество которого отмерено настолько строго, что выгадать пару крупинок будет слишком большой удачей, чтобы рассчитывать на неё. Вот только выбрать, что же он хочет сделать за этот - слишком маленький - оставшийся ему срок, он не мог.

Ему мучительно не хватало одиночества, чтобы просто собраться с мыслями и решить, что может стать самым главным для него теперь, когда времени хватит только на что-то одно. Вокруг всегда были люди – множество людей, каждый из которых чего-то хотел от него. Каждый из которых о чём-то просил его. И каждый из которых имел много больше, чем он – целую жизнь, полную возможностей и времени, которое наверняка не умел ценить.

Эван глубоко вдохнул. Таблетки уже дали эффект, и воздух не так жёг. Ещё чуть-чуть - и боль должна была стихнуть совсем. Он вернулся в комнату, распахнул чемодан и, достав пару костюмов, повесил их на шкаф – распаковывать вещи он тоже не хотел, слишком хорошо понимая, что, возможно, придётся сорваться с места в любой момент.

Вытащив рубашку, он накинул её на плечи, застегнул, повязал галстук и, одев один из двух костюмов, стал спускаться вниз.

Внизу уже появились первые гости. Несколько мальчиков сидели в разных углах зала. Взгляд Эвана невольно упал на двух из них: один, черноволосый, с высокими угловатыми скулами, обнимал другого, более мягкого на вид. Они тянулись друг к другу телами, явно намереваясь слиться в поцелуе.

Эван отвернулся. Смотреть на чужие ласки он не любил. И тут же наткнулся взглядом на давешнего пианиста – Лючини сидел на диванчике перед столиком и задумчиво покручивал в руках стакан с бренди. Судя по количеству напитка, пить он толком не пил – только разглядывал угловатые льдинки и думал о чём-то своём.