Еще когда чертом подлетел прямо к операционной палатке запыленный грузовик, когда засуетились люди, выпрыгивающие из кузова, неожиданно – все офицеры, когда потащили обвисшее тело прямо на стол к ведущему хирургу – стало понятно, что раненый – высокого чина человек. И тут же практически сразу стало ясно, что уже не раненый, уже мертвый. Называется – ну, сделайте же что-нибудь! А уже зря спешили. И все остальное было зря. Но поди это разъясни тем, кто его привез. Теперь совсем иначе выглядела известная еще со студенческой скамьи трагикомическая сценка, когда к великому Пирогову притащили трое солдат безголовое тело своего друга. А на резонный вопрос измотанного хирурга:
— Где голова? И зачем вы мне мертвеца притащили?
Солдаты бодро и радостно ответили, что голову сейчас Степка принесет, а доктору останется ее только пришить – и солдатик конечно же оживет, потому как про лекаря Пирогова все знают. И всем доподлинно известно, что он все может!
А вот и не все!
Паршиво на душе, кошки скребут. Промотал перед собой как кинопленку – все ли как должно было сделано. Вроде – все. Теперь отписываться надо, никуда не денешься. Санитарка заглянула, новый раненый на столе, готов к операции. Встал, как дряхлый старик, отвесил себе мысленного пинка для бодрости и пошел работать дальше. Раненых не интересует что за душевные терзания, метания и переживания у врача происходят, для них он сейчас не человек обычный со всеми человеческими бедами и заботами, а единственное возможное спасение.
Саднило на сердце от такого количества раненых и покалеченных людей. Как офицер (к этому названию, введенному совсем недавно, привыкали с трудом, как и к погонам, отчего часть особо упрямой публики и сейчас еще ходила без погон на гимнастерке, с чем приходилось бороться), так вот – как офицер – Быстров прекрасно понимал, что такое война и для чего она ведется, а как врач – никак не мог привыкнуть к тому, что люди старательно и успешно калечат друг друга сотнями тысяч.
Даже называют себя "человек разумный", а ведут себя куда глупее павианов, которые хоть и злющие дикие обезъяны, но таких массовых боен не устраивают. Какой уж тут разум, когда несколько лет уже все уходит только на войну, с такими-то потерями и такими усилиями рай на земле можно было бы устроить, ан нет – простреленные, обожженные, контуженные сотнями каждый день. Какие после этого из них работники? Такой человеческий материал гробится впустую! А сколько после каждого развертывания остается в могилах? Самых здоровых, молодых, крепких и толковых! Многие даже жениться не успели, не то, что детей поднять. Да и тем, у кого дети – тоже не сахар, отцы тут дерутся, защищая свои семьи от новодельных рабовладельцев, что решили почему-то, что они имеют право решать, кто заслужил рабскую жизнь в виде награды, а кого надо ликвидировать поголовно с лихостью того коменданта общежития, где жил во время учебы сам Быстров. Залихватские объявления о "диклопации тараканов такого-то числа" вызвали у лекаря грустную ухмылку, пока руки привычно работали. Да, отцы тут – а семьи там. Растет безотцовщина, что тоже беда.
Звякнул в почкообразную посудинку очередной кусок зазубренной острой стали, пальцы привычно действовали дальше, уже автоматически, типовая работа, отточенная многократным повтором. Своих двое в тылу осталось. И старший сын, надежда и гордость – уже калека в свои 18 лет. Хоть и очкарик, а пролез в добровольческий истребительный батальон таких же балбесов. Тер холодной водой переносицу, чтобы следы от дужки очков военком не увидел – иначе бы выпер без пощады. Обманул военкома, молодец, вот не порол сына в детстве, а зря! Поморщился, сестра не тот зажим тянет, буркнул негодующе – исправилась.
Полезли бравые щенки с канадскими старыми винтовками Росса и полусотней патронов на каждого воевать с гитлеровскими захватчиками. По неурядице первого года угодили к немцам в тыл, по глупому везению дурацкому попали на тыловиков, судя по письму, разгромили какой-то обоз, трофеев набрали, возгордились, ринулись побеждать вермахт полностью и нарвались уже на серьезную пехотную роту, которая устроила молокососам полный разгром. Оставалось порадоваться, что друзья у сына оказались такими молодчинами – не бросили и даже сумели выволочь к своим, уйдя от погони. И коллегам поклон – вылечили, хотя что такое, когда прострелено легкое, Быстров сам знал отлично. Теперь у парня инвалидность и черт знает как он дальше жить сможет. И так-то не богатырь был, чего уж там.
Майор встряхнулся. Разрюмился, как старая баба. Не дело. Брань на вороту не виснет, черт с ним, с выговором. Не самое страшное. Распрямился, пока раненого снимали со стола. Дал отдохнуть спине, размял шею, повертев головой. Нового несут пока, можно в себя придти.
Немцы еще, сволочи. Мало того, что сволочи, войну начавшие и поступавшие в той войне словно нелюдь совершенная, так еще взяли привычку бросать своих тяжелораненых, которые валились теперь дополнительной нагрузкой на голову советских медиков и – как бы ни противно возиться с этими сверхчеловеками, а приходилось, тратя и силы и ресурсы. Пока работал за операционным столом – так не думал, но закончив работу поневоле сопоставлял – как с нашими обращаются по ту сторону фронта и не получается ли опять глупость – как поймут этот гуманизм расчетливые европейцы, ведь будут считать за слюнтяйство и слабость, никак иначе. Нельзя добром платить за зло, за зло надо платить тройным злом, чтоб даже мысли потом не возникало гадить снова! Чтоб боялись! Чтоб навсегда боялись! А то получится новая страшная война опять через 20 лет! Отдернулся полог, тащат нового пациента. Этот не мальчишка, как предыдущий, зрелый кряжистый мужик, а взгляд такой же, испуганный, с надеждой. Паршивая рана, даже на первый взгляд, придется повозиться.
Глянул на ассистента, на медсестру. Начали!
От пациента припахивает соляркой. Явно танкист. Здесь, под Харьковом танков в корпусе осталось совсем смешное количество. При наступлении повыбивали, пока немцы возвращали нашим той же монетой плату. Тогда, под Прохоровкой, после лютого дня чудовищных по накалу боев, выдохлись эсэсовцы, сдулись. Вялые их попытки наступать и совершались какими-то унылыми силами и натиск был убогий, словно сломалось что в немцах. А потом они покатились назад, пытаясь удерживать рубежи, но сбивали их, не давая зацепиться. Серьезная полоса их обороны была у Белгорода. Проломили. Теперь у Харькова гитлеровцы повторили сделанное нашими на Курской дуге: создали целостную систему инженерных сооружений с противотанковыми рвами, прикрыли минными полями, проволочными заграждениями в шесть колов, организовали опорные пункты с мощной противотанковой обороной. Нагородили завалы и засеки, поставили фугасы. И сил на оборону хватало.
Прогрызать это было непросто, тем более, что хоть и насмотрелись медики по дороге на колоссальное количество брошенной немцами техники, но тут видно подбросили резервов. И опять эсэсовцы танковые. Правда не из тех дивизий, что под Прохоровкой были выпотрошены. Дивизия "Великая Германия", вроде, как разнюхал старательный начштаба. Берестов старался все знать, что творится вокруг, постоянно налаживал связь с соседями, считая, что именно из-за его оплошности погибли медсанбаты тогда, но эту точку зрения майор Быстров не разделял, считая. что такие мысли у его подчиненного – неправильные. Тогда, в начале войны просто даже при желании такого не получилось бы. Крайне редкое было построение войск, с дырками как меж дивизиями, так и внутри них. Хоть и медик, а знал командир медсанбата, что одна дивизия вообще прикрывала почти 100 километров по Пруту. А 30-40 километров по фронту на дивизию – это была практически норма. При таком построении и отсутствии средств связи – это решето без дна. Так что тогда, в 1941 году наладить связь с соседями было недостижимо, но при этом майор понимал, что Берестов не думать об этом не мог. Впрочем, сейчас связь с соседями уже была и поддерживать ее было полезно и нужно. Потому относился к стараниям подчиненного одобрительно и поощрительно. Все годится, когда на пользу дела.
