И сейчас решение задачи было невыполнимым. Сил драться – нет, удрать – не получится. Ночью грузовик с якобы нквдшниками попытался перерезать охрану шоссейного моста в тридцати километрах отсюда. Но после того, как на Двине эти немецкие диверсанты удачно захватили стратегически важные мосты, теперь бдительность раскрутили до безобразия, и ряженых диверсантов положили после яростного боя, благо там оказалось нашего люда немало, в том числе – и саперы. Потому там немцы прорваться не смогут, в крайнем случае – мост взорвут у них под носом. Чего- чего, а таким приходилось заниматься постоянно, как ни тошно было уничтожать творения рук человеческих – мосты, водокачки, электростанции, а приходилось, чтоб врагу не доставалось. И от этого варварского разрушения у инженера Николаева душа ныла.

Сегодня надо было уничтожить аварийный железнодорожный мост, которым не пользовались с весны, но по которому немцы, стараниями их саперов, вполне могли перебросить и бронетехнику, что полегче, да с пехотой, и ударить с тыла, что могло бы позволить захватить тот, важный шоссейный мост. Видно эта мысль пришла в голову не только командиру саперного батальона, танкисты вон тоже дорогу пробуют перекрыть.

Николаев, трясясь в тесной кабине полуторки, уже прикидывал, как заберет отделение сержанта Сергеева, которому было поручено ликвидировать оставляемые противнику склады, а потом при помощи полутора десятков бестолковых противотанковых мин ТМ-39 они заминируют и долбанут старый мост. Ну и шиш. Саперы куда-то подевались бесследно, хотя сержант был толковый и надежный, склады – два здоровенных старых сарая – стояли без охраны и со следами мародерства, но явно никто не пытался их спалить, хотя ворота настежь.

Пришлось самому, да водитель помогал поджигать запасы палаток в одном сарае и чего-то, что походило на запчасти к артиллерии в промасленной бумаге – в другом. Шофер еще десяток уложенных в тугие свертки армейских палаток в кузов пустой закинул, капитан не стал мешать. Выехали на эту самую дорогу, обогнали понурую лошаденку, которая тащила телегу с таким же унылым возничим и симпатичной медсестричкой и только собрались поддать газу – как по машине словно град прогремел, стекла брызнули голубоватыми иглами, а в спину капитану воткнулся не меньше, чем лом, аж искры из глаз! Полуторка подпрыгнула, завиляла и уткнулась рылом в кювет, перекосившись самым нелепым образом.

Очумелый Николаев вывалился в распахнувшуюся дверь, больно ударился оземь и потерял сознание. Пришел в себя уже в телеге, та девчонка, старательно пыхтя, бинтовала его, и чувствовал себя капитан мерзейше. Дышать получалось маленькими глоточками, в груди что-то словно копошилось как маленькие мерзкие паучки, странно щекоча и пугая ощущениями того, что вот-вот снова провалится Николаев в пустую темноту и больше уже не выберется.

Дошло с запозданием, что – ранен. И плохо ранен, всерьез, силы утекли, словно вода из дырявого таза. Спросил девочку – так и оказалось. Пролопушили, идиоты, не заметили стремительно проскочившего на бреющем немецкого самолета, тот и врезал, как на полигоне. Шофера – наповал, вся кабина в мозгах, капитану ободрало бок, но это пустяк, а вот второй пулей продырявило навылет легкое и теперь он с пневмотораксом, что и врагу не пожелаешь. Ну, то есть врагу-то как раз можно… Вскоре лошадка стала запинаться, вставать, потом и вовсе свалилась – оказалось и ей прилетело от немецкого летуна, сразу в суматохе и не заметили.

Оказались, как раки на мели. Хорошо – танкисты подоспели, хотя, везение тут убогое, конечно.

— Рубеж обороны вам обозначен? — прошелестел раненый.

— Никак нет! — озадаченно ответил лейтенант, который тщательно припомнил весь короткий, по-спартански лапидарный приказ. Тут Еськов немного запоздало подумал, что собственно пер наобум святых, как мама говорила. Ну, в общем, рассчитывал доехать до соприкосновения с противником и там встретить огнем и гусеницами.

А Николаев напряженно, пожалуй даже – судорожно – думал. Как человек рассудительный и привыкший перед каждым серьезным делом тщательно продумать все, что может улучшить результат и облегчить работу, он старался вспомнить, что могло помочь сейчас. Темный хаотичный ужас наползал на сознание, мешал сосредоточиться. Дышать было тяжело, сильно болели раны, отдаваясь острыми всплесками при любом неловком движении, что из-за необходимости дышать получалось все время, хоть и пытался простреленный человек приноровиться. Получалось неважно. Но думать было нужно, именно – думать. И желательно по делу и без паники.

Свои жиденькие силы – вот, перед глазами. Что у противника? Если немцы попрутся по этой самой дорожке, что у них будет? Николаев напрягся, сводя в единый вывод все, что успел увидеть за прошедшее на фронте время и все, что слышал от других. Капитан держал свои уши открытыми, считая, что любые сведения могут быть полезны.

Сейчас надо было быстро сформулировать – с кем, скорее всего, придется встретиться? Тогда будут понятны сильные стороны врага. И слабые – тоже. Что важно? Что самое главное из того, что узнал за последнее время?

— Лейтенант, какие силы противника предполагаете встретить? — охая про себя от дернувшей ребра боли, выговорил капитан.

Мальчишка в комбинезоне явно сумел забороть желание почесать затылок, даже рукой дернул, потом ответил:

— Так известно, тащ капитан. Сначала мотоциклисты их чертовы выскочат, мы их почикаем. Потом танки врежут.

— Сколько рассчитываете держать позицию?

— Продержимся сколько сможем. Лучше бы, конечно, после каждой стычки чуточку назад отходить, а то эти сволочи авиацию вызывают и снарядами молотят, но у меня Т-26, они даже по шоссе выше 30 километров не дадут, да и то вряд ли. Старые уже – критично заметил танкист.

— А, да, мотоциклисты… У вас есть технически грамотный, инициативный человек?

— Мы все – танкисты – горделиво надул грудь лейтенант.

— Это я вижу. Нужен человек, чтобы с минами разобраться мог. И согласился рискнуть – пояснил торопливо раненый. Что-то стало брезжить в беспросветной черноте будущего, какое-то светлое пятно. Только бы ухватить. Точно, боле-менее картинка типового немецкого наступления по дороге сейчас складывалась… Еще этот майор жаловался позавчера, как у фрицев все продумано! Сначала авиация разведывает, дальше по рекомендованному штабом маршруту, имея даже фотографии авиасъемки прет авангард. Впереди наглые, бесстрашные мотоциклисты, вездесущие, пролезающие в любую щелку, ставшие проклятьем для отступавших советских частей, потом головная походная застава – обычно несколько танков, взвод вроде. Ну, машин пять – не больше. Как говорил майор – легкие танки чаще. Что посолиднее и потяжелее – дальше едет, подтягивается на помощь ГПЗ, если той справиться не удалось.

Что-то было плохое в ГПЗ этой, особо опасное, что? Отметил же про себя, отдельно. Ну же! Саперы! Вот! Гробообразный БТР – и внутри саперы. Коллеги, в рот им веник! Если напарывается застава на сопротивление и не может продавить с ходу, тогда подтягиваются остальные силы. И эти чертовы саперы и мины снимают и заграждения дырявят прямо под огнем, расчищая дорожку для брони. А если надо – так и как пехота сопровождают танки этой заставы. Все паршиво по-прежнему, но уже легче – условия задачи все-таки вытанцовываются!

— Понял. Есть такой! Махров, подойдите сюда! — крикнул лейтенант и от стоявшего в хвосте маленькой колонны бтшки не торопясь зашагал долговязый танкист.

Подошедший чернявый, длинноносый старшина имел вид, словно всем тут делает неслыханное одолжение одним своим присутствием. Даже в затуманенном своем состоянии Николаев заметил, что этот мужчина знает себе цену, может даже и завышая ее, при этом высокомерным видом чуточку напоминает виденного до войны верблюда.

Подошедший разглядел капитанские шпалы и шеврон на рукаве, тут же элегантно и с шиком давно служащего в армии человека, козырнул и четко представился:

— Товарищ капитан, старшина Махров по вашему приказанию прибыл!