- Но вы, Аким Андреевич, напрасно намекаете! Вы думаете - меня возбуждает что?.. корыстолюбие? Ошибаетесь! Четыре миллиона не мо-гут воз-бу-дить корыстолюбия! да-с! Не могут-с! Корыстолюбие возбуждают тысячи, а не миллионы! Миллион - сила благородная... это-идеал, если вы хотите!

- Иван Иванович! - укоризненно сказал Малинин, с сожалением посмотрев в лицо Нагрешину.- Вы ведь клевещете на себя... ну, разве вы так думаете о деньгах?

- Вы... вы...- обернувшись к нему, пониженным голосом заговорил Нагрешин,- вы не понимаете! Тут, поймите, не деньги просто, а мил-лио-ны... слышите? И даже за один из них, я, Иван Иванов Нагрешин, сын дьячка, простил бы людям все унижения, испытанные много в юности моей, студенческие голодовки, всю эту мерзость, которую я пережил... Она надорвала меня... изломала... и - я ведь знаю! - я очень... неважный человек!.. Но - дайте мне миллион! Я всё и всем прощу, я даже полюблю люден, искренно пожелаю им добра и даже - буду пытаться помогать им жить. Буду, да-с! И - верьте! миллион может переродить человека - может!

Малинин отрицательно покачал головой и тихо, но убежденно сказал:

- Никогда и ничто материальное не может изменить человека в лучшую сторону...

- Ах, идеалы! - воскликнул Нагрешин и так сморщил лицо, точно у него вдруг заболели зубы. Он тоже начал качать головой, тоскливо глядя на Малинина.- Всё идеалы... небеса... Но ведь в небесах только торжественно и чудно, а больше ничего нет, на земле же всегда творится черт знает что! Батюшка вы мой! Идеалы - это хорошо, но и жирные щи с говядиной человеку необходимы... И кто такие щи в продолжение четверти века даже и по праздникам не едал, для того они - тоже идеальные щи!

- Это цинизм,- сказал Малинин и, отворотившись к окну, стал смотреть на улицу.

- Цинизм? Очень может быть... Пускай его, коли цинизм! А я все-таки буду говорить, что одной моральной силой ничего в жизни мы не разрушим и ничего не создадим!

- Кто это - мы? - спросил Павел Иванович, не оборачиваясь к нему.

- Интеллигенция-с! А если бы вооружиться нам деньгами...

- Аким Андреевич! - сказал Малинин, встав со стула и строго глядя на Шебуева.- Вы слышите? Это ваша мысль!

- Почти,- сказал Шебуев спокойно, выдерживая возмущенный взгляд Малинина.

Он ел свой бифштекс, а лицо у него было равнодушно, и, казалось, он не слушал разговора. Но в глазах его то и дело вспыхивали какие-то искорки, и во внимании, с которым он разрезал мясо, было слишком много озабоченности.

- Почти? - переспросил Малинин, и уже строгое выражение его лица изменилось в умоляющее.- Но вы видите, какая это опасная мысль?

- Вижу...

- Это не опасная, это ценная, здоровая мысль! - с жаром заговорил Нагрешин.- Подумайте, кто мы? У крестьян есть мир, у мещан - управа, у купцов, у дворян - у всех классов есть нечто... а у нас намерения, идеалы и прочее и прочее... невесомое и нереальное... И все мы - какие-то выдуманные люди. А вооружись мы тем же оружием, что и враг наш...

- Котлета-то у вас простыла, Павел Иванович! - вдруг сказал Шебуев, не поднимая глаз от тарелки. Голос у него звучал удивительно равнодушно, даже обидно равнодушно.

Малинин удивленно взглянул на него и взялся за нож и вилку. А Нагрешина эти простые слова точно сшибли с какой-то высоты. Он схватился за бородку и, крутя ее, начал бормотать:

- Да-с... Вот как... Так вы, господа, приглашены...

Через несколько минут он простился и ушел, так же шаркая ногами по полу, но уже не такой оживленный и сияющий.

- Боже мой! Что ом говорил! - с отвращением воскликнул Малинин.

- Говорил не красно...

- Только?

- Мм... Видите ли что, непорочный Павел Иванович! - не переставая есть, спокойно заговорил Шебуев.- У него имеется крупное смягчающее вину обстоятельство... впрочем, общее всем разночинцам. Парнишка - слабый, худого питания, в организме недостаток всяких здоровых соков. Поступает в гимназию... Курточка прорвана, постоянно голоден, товарищи смеются и поколачивают его... Дома - теснота и грязища... Восемь лет сидит под прессом классицизма. Кончил гимназию. Университет... Голод, холод, урочишки, униженьишки... Парнишка, повторяю, слабый. Люди ходят по улицам в крепких калошах, в теплых пальто, бывают в театрах, валандаются с девицами, даже влюбляются... а у него - всё удовольствие в том, чтобы поесть досыта... Эх, Павел Иванович, какое иногда большое... даже сладострастное удовольствие может испытать человек, поглощая вареную колбасу с черным хлебом!.. Такие наголодавшиеся люди, вступая в жизнь, вносят с собой неутолимую алчность к ее благам... но некоторые из них остаются аскетами до конца дней. Аскетизм - тоже уродство и болезнь, а потому я не знаю, кто лучше - аскет или Нагрешин... Заметьте вот еще что: иные жаждут миллиона не ради того чтобы свинничать, а лишь желают им, как фиговым листом, прикрыть наготу своей души. Душа у них - голая, ограбленная жизнью, нет в ней ни надежд, ни мечтаний - ничего нет! А желание чем-то быть, что-то представлять собою - осталось... И вот человек пытается прикрыть наготу души своей обаянием денег... Этот Нагрешин... слов нет - довольно противная фигура... Но - вы слышали? - он надеется, что миллион очеловечит его...

- Не знаю - так ли это? - сказал Малинин, недоверчиво поглядывая на архитектора.- А Нагрешин... всем известно, что он жил и, кажется, еще живет на содержании у старухи Дятловой...

- Такие, как он, и на это способны...- заметил Шебуев, прихлебывая вино.

- Аким Андреевич! Вы не возмущаетесь? - нервно отталкивая от себя тарелку с недоеденной котлетой, подавленным голосом спросил Малинин.

Архитектор прищурил один глаз и, подняв стакан с вином на свет, внимательно посмотрел на него открытым глазом.

- Пожалуй... нет, не возмущаюсь... Я, надо вам сказать, полагаю так, что если мы станем уделять хорошим людям побольше внимания, а дурным поменьше, то от этого и те и другие сильно выиграют. Хорошим людям будет легче жить, а дурным тяжелее. Мне всё думается, что дурные люди еще хуже становятся, когда на них обращают внимание. "А! ты меня видишь - значит, я величина!" - думает мерзавец и надувается, рисуется, капризничает. Надо бы помнить, что все дурные люди ужасно самолюбивы. Не троньте, не замечайте его, и он лопнет, исчезнет, ибо без внимания жить не может. Вот вы дотронулись до Нагрешина, а он вздулся свыше меры... и уж, верно, наврал на себя, зарвался...