Удивительные названия у наших населенных пунктов! Однажды мы возвращались из Набережных Челнов в Ижевск – и я пришла к выводу, что если мне случится затеять роман в жанре фэнтэзи, за именами для героев далеко ходить не придется.

Героиня – ясное дело, юная, милая сиротка – по имени Юмья выхаживает раненого героя. Камеристка Ижейка подслушивает грозную тайну. Узколицый волшебник Уч-Пучто дрессирует молодого дракончика по кличке Сарапул. Зычно хохочет, подкручивая вислый ус, барон Юбери. Тихо ворчит кормилица барона старая Монья. Седоусый воин Лудорвай шепчется с воеводой – может, сенешалем?

– по имени Бальзяшур. Косит лиловым глазом грозный боевой конь Сильвестр. Уплетают похлебку прибившиеся к гарнизону озорные близнецы Алнаши. Щекастый мельник Чумойтло стряхивает мучную пыль с передника. Трактирщик Карамбай шипит на кухонную девку Нышу, сунувшую краюшку хлеба старому Бию. Купец Асинер доставляет в замок потерянный свиток. И, наконец, обретает потерянное дитя вдовствующая герцогиня Можга.

Загвоздка случилась с именем героя. Я уж было затеяла оглядываться на другие тракты – граф Сюмсинский, к примеру – как наша машина промахнула населенный пункт Н. Юри.

– Энъюри! – осенило меня. – Одобряю, – отозвался мой супруг, Юрий Владимирович. – Только смотри, поаккуратнее: например, Чутожмон, как я слышал, переводится как «вернулся с войны без ноги»!

Юмья никогда не видела ездовых зверей.

Покрытая мехом громадина была выше нее вчетверо и скалила зубищи с ложку размером. Юмья втянула голову и затаилась за нянюшкиной юбкой.

Старая Монья обрела голос:

– Шуричка… – хлюпнула она и снова затихла.

Со зверя сбрякало, и прямо перед собой Юмья увидела железяку. Сверху к железяке был привязан пояс, вверх и вниз от пояса топырился кафтан, а в кафтане стоял человек. Если бы Юмья притащила на двор самое большое полено и залезла на него, не достала бы даже до кончика вислых усов. Уж на что ее нянюшка была высоченная старушка, на две головы выше старого Бия, а гостю до плеча.

– Сколь годов меня так никто не кликал, – прогудело сверху. – Я ж воевода теперь, повывелись вокруг такие-то храбрые.

– Хоть кому Бальзяшур-воевода, а мне все будешь Шуричкой, – прижалась старушка к расшитому отвороту. Платок сполз с седой головы и накрыл Юмью как туча луну. Пришлось отцепиться от шершавого няниного подола; она завозилась, торопливо выпутываясь, наступила на кота, тот взвыл, выворачиваясь, Юмья шлепнулась оземь – и к ней протянулись трубы рукавов с красным шитьем. Из рукавов шли ладони, на каждой из которых мыши могли бы играть в прятки: большие, исчерченные глубокими складками, с буграми мозолей.

– И кто это у нас тут завелся? – Юмья взлетела в воздух, была поймана и снова взлетела, растерянная настолько, что засмеялась лишь в третий раз. – Где ж ты такую кудряшку раздобыла?

– В капусте нашла, – старая Монья уже успела утереть слезы и подняла платок, – ишь ты, в какие-то репьи угодил, а тебе опять всюду надо нос любопытный сунуть! И Монья нырнула в дверь:

– Погоди, на стол соберу.

– А ты опять с тайнами. Узнаю маманькину породу! Ни дня без новости, ни часа без секрета! – великан аккуратно приладил Юмью на плечо. Она завертела головой: высоко, видно-то сколько – и чуть не свалилась, наткнувшись взглядом на лиловый глаз под блестящей бляхой. «Фррр», – выдохнул ездовой зверь в самое ухо, волосы аж рассыпались.

– Ну-ка, Сильвестр, не балуй, – отмахнулся гость. – Ишь распыхтелся, кудряшку мою напугал. Тебя как зовут-то?

– Юмья, – прокричала она в ухо так громко, как только смогла.

– Ты чего орешь-то, – выскочила старушка, стащила Юмью с широкого насеста, – оглушишь ведь.

– Да он же ж гудит, как мельница, я подумала, раз говорит громче старого Бия, значит, слышит-то еще хуже, – спряталась она за заветную юбку.

– Чего, других-то знакомцев нету, окромя дедов? А зубы где взяла такие лопатки? Зайчик принес? – гость шагнул за порог. – Ну, Монья-апай, уже и стол полнехонек!

Юмья скользнула взглядом по глиняным бочкам мисочек и горшочков, плотно уставившим дубовую столешницу, и уставилась на желтые бляхи пояса, на красное шитье рукавов, на хвост густых волос цвета перца с солью, ниже лопаток. Старый Бий рассказывал, что такой хвост, если волос густой, топором не перерубишь, хвосты воины нарочно отращивают. Гость не спеша отломил краюшку, отпил молока, бросил в усы шарик белого сыра. Старая Монья ни о чем не спрашивала, выбегала и возвращалась, куски подкладывала, кринки подавала. Юмья понимала, что негоже отвлекать гостя, да еще большого, да еще нового, но сил молчать больше не было.

– Васенька, это ты не смотри, что бабушка все принесла, это к нам странника бог послал, на том мохнатом страшиле, а котов еще кормить не будут, – сказала она тихонько своему синеглазому другу.

– Мяу, – вежливо отозвался Василий.

– Все-то у тебя, Монья-апай, не как у людей. Кот с голубыми глазами, а кудряшка с зелеными. Ученица никак? Травки с тобой собирает?

– Со зверьми разговаривает. Вишь, новостями делится. Еще сыру?

– Ох, не могу больше. Спасибо, Монья-апай, – поклонился Бальзяшур.

– На здоровьичко, Шуричка, ах, банька-то не протопилась еще, погоди уж маленечко.

– Ничего, закрывать не буду, пойдет и так, – ответил тот и исчез за дверью.

Тут уж Юмью ничто не могло остановить.

– Нянюшка Монья, а кто это? А он откуда? А почему он тебя зовет апай? А что это за меховой зверь? А что это на поясе такое железное? А почему ты его Шуричком зовешь? А он что, не знает, что в девять лет зубы сами вырастают, а не зайчики дарят?

– Погодь, егоза, сыпать-то. Ясно, что издалека, до нашей избы семь верст только по лесу, а еще дороги два дня. Зверь называется конь, редкость это большая, только у богатых господ бывает, видать, все хорошо у племянника. Апай – значит, тетя, я сестра его матери. Тебя еще на свете не было, как сестрица моя исчезла, утонула, видать. Докша ее звали. Они с Лудорваем – с мужем то бишь – собрались на другой берег Матери-реки, да так больше и не вернулись. Лодку только на третий день нашли разбитую, в пяти верстах ниже по реке. Лет тридцать уж прошло. А Бальзяшур им сыном приходится. Нянчила я его, как тебя.

– А разве у усатых воевод тоже няни бывают?

– Несмышленая ты, Юмья. Он тогда с Ваську размером был. Орал так, что в главном зале было слышно.

– В каком таком главном зале?

– В главном зале замка барона Юбери четвертого. Даже барон Юбери пятый так не орал, хоть и родился больше, чем два таких Бальзяшура.

– В замке барона?

Юмья смотрела на нее во все глаза. Ее ворчливая нянюшка жила в замке! В котором был главный зал! Где орал пятый барон! Да Юмья знала ее всю жизнь, и никогда старушка не говорила, что у нее есть знакомые бароны!

Старая Монья спохватилась:

– Ох ты ж голова моя садовая, солнце-то на закате, а ну марш корову загонять! Задерут волки-то с такими хозяевами!

Юмья умелась вмиг, но пока добежала, пока отходила упиравшуюся Марусю хворостиной, пока нога за ногу довела ее до хлева, задала корму, скользнула в дверь – громадина гость уже заканчивал расседлывать коня.

– А хозяйство-то как я брошу, – наскакивала на него старушка. – А дом как? Какой ни есть, а свой!

– Кабы мог сам справиться, Монья-апай, разве ж я бы пришел поклониться?

Юмья на печке отчаянно боролась со сном. Единственная, бережно хранимая сколько Юмья себя помнит, восковая свеча горела ровнехонько, как лунная дорожка. Гость и хозяйка за столом беседовали тихо-тихо, но предмет их разговора слишком был интересен Юмье, чтоб пропустить хоть слово.