Что ж, за неимением других о его памяти пока могла позаботиться и я. Для начала я перенесла «добро» прежнего хозяина в переполненную кладовую, намереваясь заняться им попозже. Лавка срочно требовала ремонта – пол скрипел и пружинил, свидетельствуя о явной гнилости древних досок, стены облупились и давно потеряли цвет, став неопрятно серыми, с потолка свисали давно не чищенные медные свечные светильники и охапки липкой черной паутины. Еще неприглядней все это показалось, когда нанятые мною работники отодрали старые трухлявые доски, которыми были забиты витрины, и впустили внутрь дневной свет.
Еще мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести в порядок жилые комнаты наверху. Крохотные грязные клетушки на втором этаже, отделенные друг от друга тонкими, хлипкими перегородками, превратились в две просторные комнаты. На третьем этаже, точнее, в мансарде, комнаты мне были пока без надобности, и я оставила их на потом. Уже к весне на добротно отремонтированных стенах второго этажа радовали глаз новый серо-голубой ситчик, ольховые панели и два аккуратных городских пейзажа в рамках – подарок молодого художника, частенько останавливающегося на мостовой у моей лавки со своим мольбертом и пучком кистей. Вид здесь, как он объяснял, исключительно красивый.
Новая мебель, новые книги, неуловимый уют места, созданного только по собственному вкусу, – я быстро привыкла к своему новому жилью и была им довольна.
Когда весной я открыла лавку вновь, никто не верил в ее успех. Старая вывеска, столь облупившаяся, что буквы на ней различить было невозможно, сменилась новой, яркой и красочной. Я выложила некоторые вещи прежнего хозяина на витрину, но торговать собиралась вовсе не ими. Точнее, не только ими. Пока шел ремонт, я делала цветы из шелка и недорогих бусин, наскоро вышила несколько шалей, поясов и кошельков. Этого оказалось достаточно для начала дела.
Через полгода в мастерской работали две мастерицы, через год – четыре. От заказов не было отбою, от покупателей и праздных зевак – тоже. На стенах, выкрашенных в нежный зеленый цвет, теперь висели затянутые в тонкие белые рамки образцы – вышитые цветы и птицы, бабочки и звери, узоры, вензеля и монограммы, вдоль стен на бесчисленных полках, до сих пор тонко пахнущих свежеспиленным деревом, или на маленьких аккуратных столиках стояли те самые безделушки – заколки для волос, букетики и веночки из искусственных цветов, крохотные вазочки, медные зверушки, стеклянные бусины немыслимых расцветок и размеров и прочее, прочее, прочее, – давшие имя моей лавке.
Что ж, я была довольна. Хозяйку процветающего заведения уважали, ни в какие скандалы я не была замешана, дела шли хорошо, а что еще надо? Мрачные мысли и потуги отыскать нечто стоящее в недрах собственной памяти я гнала прочь до поры до времени, и если бы они сами иногда не накатывали на меня, я могла бы считать себя вполне счастливой. Иногда, удаляясь в свою небольшую рабочую комнатку, находившуюся позади мастерской, я ловила себя на странной беспокойной мысли, что подобное где-то уже было. Что и лавка, и вышивки, и стройные ряды катушек, и аккуратно сложенные друг на друга пяльцы, и даже эта самая маленькая комнатушка позади мастерской были мне неуловимо знакомы. Я всматривалась в них, будто могла увидеть то, о чем не могла вспомнить, до болезненного мельтешения в глазах, до головокружения, когда кажется, что взгляд вот-вот ухватится за нечто неуловимое…, но лавка оставалась лавкой, а я – неизвестно откуда пришедшей Николестрой, девушкой без имени и без прошлого. Память отказывала мне, но раз за разом я пыталась дойти умом до того, что спрятано в ее глубинах. И безрезультатно.
Так шел день за днем, тихий, мирный и спокойный…
И однажды это безмятежное существование закончилось. Правда, когда в мою лавку зашел нежданный посетитель, а я не стала выпроваживать его (а надо бы, потому что было уже слишком поздно, «я закрываюсь и вам лучше зайти завтра»), я еще не знала, что с этих самых пор жизнь моя круто переменилась.
Это были дни перед Йердасом, который, как известно, начинался внезапно в один из последних осенних дней и длился около двух недель. А сразу после Йердаса, как тоже всем было известно, воспрявшие духом жители приморских провинций Дарвазеи устраивали известные на всю империю Осенние балы, на которых, разумеется, никак не обойтись без новых нарядов. Поскольку во время Йердаса вся жизнь в городе почти полностью замирала, подготовку к Осеннему – который, строго говоря, следовало бы назвать Зимним – балу следовало завершить еще до осенних ветров. Для нас, швей и вышивальщиц, это было самое трудное и напряженное время в году. Стараясь успеть удовлетворить все запросы, мы начинали работать затемно и заканчивали при свете ламп. Иной раз мои мастерицы уходили домой около полуночи, чтобы вернуться в мастерскую задолго до рассвета…
Вот и в тот вечер часы на городской башне пробили десять, когда ушли Дирна и Ната, и я закрыла за ними дверь.
Позднего покупателя я, разумеется, не ждала, а посетитель, как оказалось, не ожидал увидеть меня.
– Э-э-э… о-о-о, – растерянно протянул невысокий щуплый старичок в порядком поношенном растрепанном плаще и с тростью в руке, – Что ЭТО?
Его старая и потертая черная трость, расщепленная вдоль древка и неумело перевязанная замызганной бечевкой, вдруг взметнулась по сторонам и вверх, сделав полный круг, а потом затряслась как в лихорадке. Громко поцокав языком и пробурчав что-то гневно-нелицеприятное себе под нос, незнакомец развернулся и стремительно пошел к двери, протянув руку к ручке. Но дверь так и не открыл и не ушел. Растерянно покрутился на месте, оглядываясь по сторонам, гневно и смешно притопывая и вытягивая худую шею. Несколько минут я наблюдала за его странной пляской, сопровождаемой бурным жестикулированием и неслышными ругательствами. Тонкие белесые волосы на голове старика взъерошились, встали торчком, усы встопорщились как у рассерженного кота… Наконец он остановился. Развернулся.
– Как я понимаю, старый Коб сыграл в ящик? – у старика под стать волосам были белесые ресницы, из-под мохнатых светлых бровей посверкивали блеклые не то голубые, не то зеленоватые глаза. Тонкий, невообразимо острый нос, в незапамятные времена свернутый набок, да так там и оставшийся. Губы, больше напоминающие щель под жесткой одежной щеткой неопределенного белесого цвета. Обтянутые будто пергаментом острые скулы и столь же острый подбородок. Но в глазах горел огонь, а пальцы цепко сжимали старую трость.
– Боюсь, это так, – сдержанно ответила я, рассматривая старика с безопасного для моего спокойствия расстояния и прикидывая, понадобится ли мне палка, которую я держала под прилавком на всякий случай. В лавке после ухода моих мастериц я оставалась совсем одна.
– Вот мерзавец, – обреченно вздохнул незнакомец, – И нашел же время!
– Разве мы вольны выбирать для себя время? – не сдержавшись, хмыкнула я. Покойный хозяин лавки за эти два года стал для меня чем-то вроде умершего родственника, о памяти которого я заботилась и невольно защищала его. Ведь больше у меня никого не было.
– Выбирать, барышня? – чуть улыбнулся странный посетитель, а глаза его насмешливо оглядели меня сверху донизу, – Еще как вольны. Мы выбираем ежедневно, ежеминутно, ежесекундно. Выбираем каждый шаг, каждое слово. Иногда за нас это делает то, что глубоко внутри нас и вложено не нами, но мы вольны выбирать сознательно. Разве не это есть отличительный признак человека? Разве не выбор определяет, кто мы есть? Разве не то, что мы выбираем, свидетельствует о складе нашей души?
Таких слов от посетителя я не ожидала и с невольным уважением покивала головой. Однако усомнилась.
– Но как можно выбрать свой последний миг?
– Всей своей жизнью, барышня, всей своей жизнью. Единожды сделав выбор, мы отдаем предпочтение одной дороге и отвергаем другую. Вернуться, увы, нельзя. И переиграть тоже. Один раз и навсегда. И чем дальше мы идем сообразно своему выбору, тем больше отвергнутых дорог оставляем за своей спиной и тем уже, прямее и неотвратимее становится наш путь. В конце концов остается не так уж много возможностей, чтобы свернуть. Так что конечный столб, у которого Вы решите привязать свою лошадь в последний раз, на самом деле предопределен еще до того, как Вы вышли на прямую… Э-э-э, так зачем это я сюда пришел?
