– Много, – сухо ответил Валдес, оценивающе рассматривая меня с головы до ног, – Но никого такого многообещающего, как ты.
– Когда Вы станете моим опекуном, что я должна буду делать?
– Все, что я ни прикажу. Ты можешь жить своей жизнью, но когда я приказываю – ты бросаешь все, даже мужа и детей, если они у тебя есть, и делаешь то, что я велел.
– А если я не соглашусь?
Лицо его еще больше затвердело и стало до неприятного жестким.
– Я не советую тебе испытывать мое терпение, красавица. Я могу быть жесток и лучше тебе никогда не узнавать насколько. Если ты сбежишь, любой, кто найдет мое клеймо у тебя на плече, приведет тебя ко мне. Теперь ты моя.
Он гаденько заулыбался и принялся нежно поглаживать пальцем мой подбородок, а я никак не могла сдержать дрожь, колотящую мое тело.
– И когда же это случится? Когда Вы собираетесь меня… клеймить?
– Зачем же откладывать? Прямо сейчас.
Мы вышли из кабинета через другую дверь, не ту, через которую попали сюда. За кабинетом открылась длинная анфилада богато убранных, однако совершенно пустынных залов и зальчиков поменьше. Здесь не было ни души. Даже странно было, что где-то совсем рядом проходит бал, играет музыка, танцуют пары, шушукаются сплетники и сплетницы. Валдес отпустил мою руку и теперь шел рядом, горделиво ступая и не глядя по сторонам, словно шел под прицелом тысяч взыскательных взглядов. Разумеется, я попыталась бежать. Однако в своем неподходящем для бегства многослойном тяжелом наряде и в легких туфельках я упустила свой шанс на внезапность, когда, швырнув в окно вазу и разбив стекло, прыгнула на низкий подоконник, но – под оглушительный издевательский хохот Валдеса – зацепилась юбкой за торчащий острый осколок. Я рванула вперед; злость моя была такова, что платье с треском разорвалось, но драгоценное время было упущено и очень скоро я уже была сброшена на пол тяжелой мужской рукой. Он даже не применял магию… И то, как равнодушно маг воспринял мою попытку к бегству, говорило о его полной уверенности в себе и в том, что никуда я от него не денусь. И что эту попытку к бегству он очень даже ожидал и теперь вдоволь поразвлекся. Мое сопротивление ему очень даже нравилось. Наверное, чужая покорность ему до смерти надоела. И как же скоро сломлюсь я?
По лестнице, устланной ковром, мы спустились в небольшой зал с окнами в полстены. Здесь была широкая массивная дверь и люди. Увы, не те люди, которых бы я хотела видеть. Двое из шести караульных подобострастно распахнули перед Валдесом дверь, и мы вышли во внутренний дворик, где стояла ожидающая выезда конная коляска и пара всадников в черных одеждах со знаком сидящей собаки на груди. Одному я была рада – что мы выходим не через парадные двери. У меня не хватило бы сил изображать невозмутимость, если бы какая-нибудь скудоумная дама начала показывать пальцем на мое разорванное платье и хихикать.
Я вернулась домой далеко за полночь, когда на улицах еще голосили песни запоздавшие гуляки, но свидетельства прошедшего праздника – обрывки лент, цветных перьев и бумажек – оставались только на потеху уставшему ветерку. Было темно и лишь кое-какие из немногих фонарей еще горели. Я была только рада этому – мне не хотелось, чтобы кто-то видел мой позор. Черная карета со знаком выжидающе присевшего на задние лапы пса довезла меня до Хлястика, площади, откуда начиналась Песчаная улица и стоял дом Дороты. Там я и вышла, остаток пути до своей лавки проделав почти бегом, обхватив себя руками и втянув голову в плечи.
Я вернулась домой оглушенная и подавленная.
На моем правом плече огнем горело клеймо.
Утром я не открыла лавку, искренне радуясь, что после Осеннего бала многие так поступали. Лику я отправила домой, с трудом изобразив радость от вчерашнего праздника и умело сославшись на головную боль. Мне казалось, боль и вправду разрывает мое тело – то болела моя гордость, помноженная на боль в руке. Сейчас на плече был только бесформенный круглый ожог, который потом наверняка превратится в набор аккуратных шрамов, но я знала, что никогда теперь не смогу носить открытых платьев. Я знала, что увижу там, на плече: контуры клыкастого вепря, а проще говоря, тупой свиньи, грубой, безжалостной и сластолюбивой, как и сам носитель этого символа – Угго Валдес.
Мысли об этом, о том, как глупо и безвозвратно я попала в зависимость к этому человеку, не давали мне спать, не давали и бодрствовать. Они вертелись в моей голове подобно заведенному волчку, они вертелись, вертелись, вертелись до бесконечности… Как бы я хотела вернуть время назад и послушаться советов старого Олеуса!
«Не пытайся пользоваться магией, подопечная. Я все равно узнаю».
Ха! Да если бы я могла! Я и понятия не имела, что это такое – магия. Если я и знала о ней до того, как потеряла память, то теперь это было пустым звуком. В той, прежней жизни, была ли я сильна? Умела ли… что? Как этой самой магией пользуются? Если бы я вспомнила о том, что было раньше, я, возможно, и смогла бы освободиться от мага. Но память моя молчала. А я опять задавалась бесконечными вопросами: кто я, откуда, почему оказалась здесь? Не сбежала ли я когда-то от подобной напасти, от другого настырного мага, жаждущего меня заклеймить? Да уж, сбежала, хорошо сказала. Чтобы попасть в лапы к еще худшему, ибо хуже Валдеса я и представить себе не могла…
К полудню подавленность моя сменилась злостью, а злость – жаждой деятельности.
«Единственное, что тебя освободит – моя смерть. Но на это не рассчитывай, детка. Ты успеешь состариться, когда я только начну слабеть».
Несмотря на его предупреждения, я строила безумные и совершенно несбыточные планы, как поквитаться с Валдесом. Думала о том, как найти другого мага, сильнее и значительнее (разумеется, они каждый день ко мне в лавку заходят, надо только выбрать какого поприличнее). Думала о том, как получше спрятать нож в рукав, чтобы потом его незаметно и очень быстро достать… Даже попрактиковалась немного, пока не поняла, как это нелепо и глупо… Потом я просто незатейливо строила планы, как сбежать, и медленно и неуклонно погружалась в пучину отчаяния.
«Даже не пытайся, подопечная, сбежать. Я – Главенствующий маг Имперского сыска. Знаешь, что это такое? Я и пальцем не пошевелю, чтобы тебя найти. Всю работу за меня сделают мои многочисленные псы».
Он все учел, обо всем предупредил. Он не оставил мне ни единой лазейки. Признаюсь, Валдес умел запугивать. Я сопротивлялась, но страх все еще дребезжал на моих нервах, как на струнах расстроенной арфы.
В конце концов я вынуждена была признать: все, что мне осталось – это не думать обо всем этом. Потому что все мои думы бесполезны и непродуктивны. Я не смогу справиться с Валдесом. Я проиграла уже тогда, когда позволила ему схватить меня за руку. И теперь совершенно не видела выхода. Он загнал меня в угол.
Тогда я принялась наводить порядок, чтобы заняться хоть каким-то делом, поскольку вышивка в моих руках сейчас просто горела и не ладилась, нитки рвались, а иглы ломались.
Я разложила иголки, ножницы и особые швейные ножи. Расставила катушки с нитками, уложила мотки тесьмы и шнуров. Аккуратно сложила отрезы ткани, подровняв края. Убрала пяльцы… Я была так возбуждена, так деятельна, что работы в мастерской хватило всего на пару часов.
И тогда я взялась за кладовую, в которую не входила почти год.
Половинка статуэтки молодой девушки, у которой отбили ноги и нос. Серебряная шкатулка со сломанной крышкой, но очень изящной гравировкой сценой охоты. Выгнутое пузырем почерневшее блюдо. Сломанный деревянный браслет, чьей-то заботливой рукой наспех починенный кусочком медной проволоки. Вещи, вещи, вещи… Я рылась в пропыленном хламе, перекладывала с места на место, перетирала мокрой тряпкой от пыли и грязи, иной раз пытаясь определить, что за предмет держу и зачем он нужен… Были и такие, что теплотой отзывались на мое прикосновение, но я быстро откладывала их в сторону – кто знает, какими средствами обладает Валдес, чтобы следить за мной, а насчет использования магии он предупредил меня очень строго: без его разрешения – ни-ни.
