«Зря я сказала, что нужна. Надо было только спросить: не звонила ли, и все».
В ответ удивленное молчание, потом:
– Алла Семеновна? Разве вы не знаете?
«Все всё знают. Одна я ничего не знаю. Интересно, Николай Андреевич Шурочку уже допрашивал? Нет, нет, меня он не допрашивал, мы просто так с ним говорили».
– Знаю, конечно. Но тело ведь не найдено. Может, уехала куда-нибудь, и все. Значит, не звонила.
– Павлу Евгеньевичу много кто звонит. Женщины тоже. Преимущественно… – Это уже с торжеством: вот тебе, знай свое место. Только слабый укус, зубки не те. Шурочка прибавила: – Вчера звонил голос, я даже подумала: Алла Семеновна.
– Алла Семеновна? – вздрогнув, переспросила Ирина. Зыбкий свет пробежал по глазам. Тот же свет затеплился где-то в груди. Жива? Значит, все-таки она жива. Значит, ее не убили…
– Да нет, не она. Слышно было плохо, не разобрала я, – с показным равнодушием сказала Шурочка. И уже с почтительной завистью. – Вы от Павла Евгеньевича говорите?
– Я? Нет.
– А-а… Тогда до свидания. Работа у меня.
«Вот дура. Глаза у нее лазурные, незабудки. Кудряшки густые – шляпка грибная. Пахнет от нее прелым летом, влажной землей, хвойным настоем. На ухе наушник для мобильника – улитка… Боже мой, что со мной? Телефон звонит. А я сижу и смотрю на него как дура. Вдруг Паша?»
– Слушаю!
– Слушаешь? Ты там слушаешь, а мы тебя ждем. Со Стешей. За стол не садимся. Это как по-твоему?
«Батюшки. Мадам звонит. Сама! Я ее тыщу лет не слышала. Почему они меня ждут, за стол не садятся?»
– Я и Пашке твоему звонила, тебя нет. Мы же договорились, киса.
«Звонила Пашке. Ну да, Паша говорил, он с ней танцевал. На моем дне рождения. Все тот же бред, непонятный, главное, невозможный».
– Мурзик, ты где? Чего молчишь? – Воркование и смешок. Дунула в трубку.
Надо что-то говорить. Молчать нельзя. Надо – как будто я не удивляюсь ничему. Молчание выдаст. Что выдаст? Не знаю. Ничего я не знаю.
Ирина заставила себя улыбнуться, будто Мадам могла видеть ее улыбку.
– Сегодня что-то… голова.
– Подлечим! – Голос в трубке стал упругим, танцующим. – Я креветок тигровых накупила, прямо из Таиланда. Для тебя, киска моя. А к ним пивка. Холодного. Хватай машину. Ждем.
«Интересно, я даже адреса Мадам не знаю. Никогда у нее не была, даже не звонила. А она мне «Киска моя». Будто подружками стали.
Надо ехать. Вдруг что-нибудь узнаю, а может быть, и вовсе все прояснится. И я наконец пойму…
Ехать, ехать. Но куда? А, Лолитка адрес должна знать. Точно знает. Они же прежде не разлей вода были. Вместе в гостиницах околачивались, клиентами делились, пока Мадам замуж не вышла, а Лолитка не заболела. Не говорит, чем болеет. Вот все и думают: СПИД. У нее Вовчик живет под кроватью. Я его коленки видела и стакан граненый».
– Лолит, это я.
– А… Чего надо?
– Ты как? Как себя чувствуешь?
– Вспомнила. А тебе разве не наплевать? Тебе же наплевать.
Голос стертый, сухой. И что-то стучит в горле, как пустые орехи.
– Я к тебе заеду на днях. Может, что привезти, ты скажи.
– Обойдусь как-нибудь. Свет не без добрых людей. Принесут, что надо. И вынесут. Чего звонишь?
– Мне адрес нужен… Мадам.
– Ты чего мне голову морочишь? Вы же теперь подружки неразлучные. Прикалываешься? Сама не зарекайся.
– Да нет. Просто… Забыла от жары.
– Хорошо, не от водки. От жары пройдет. – И уже раздраженно, со злобой: – Дом пять, квартира семь. Забыла, говоришь? Вид делаешь. Зачем?
– А улица, улица?
– Второй дом от костела. Поиздеваться решила. Мы же с тобой у нее вместе были. Только она меня с порога турнула. Заразы боится, а я, может быть, почище ее и всех вас. Ладно. Знаешь, катись ты к чертовой матери…
Ту-ту-ту…
Ирина прислушалась. «Хоть голосов нет. Только кто-то легко, высоко дышит.
Я знаю, Мадам живет на… Ах, да! Костел. Дом пять, квартира семь. Найду».
Дом пять, квартира семь.
– О! – Мадам твердо поставила круглый звук. Стоит в дверях. – Сейчас креветок с пивком холодненьким. Заходи!
Отстранилась, пропуская Ирину. Вытерла щеку, будто Ирина ее поцеловала.
– Не люблю эти нежности!
Красота, облитая гламуром. Ровно-розовое лицо. Ласковая, открытая улыбка. Чуть широкие передние зубы, нежные болезненно-красные десны. Волосы золотые, из жесткого шелка, уложены волнами.
– Идем! Стеша давно голодный. Но я говорю: нет, подождем! Если их опять подогревать, будет уже не то. Тряпки. Креветки должны хрустеть и пищать.
Повернулась, пошла из передней мимо трофейных голов антилоп, висящих на стене. Полная профессионально отточенного соблазна, уводящая за собой кропотливым усердием отлаженная музыка холеного тела. Влажно поскрипывают груди, ласково трутся крутые ягодицы.
Вплывает в просторную гостиную. Повсюду хрусталь. В зеркале, сверкая, множатся рюмки. Колючий блеск глушит бордовый бархат глубоких кресел, на полу песочная шкура огромного льва, раскинувшего лапы.
Ирина, растерявшись, остановилась у края шкуры.
Из двери напротив, покачиваясь, вышел старик с розовой лысиной из дорогого фарфора. Муж. Стефан Иванович. Заядлый охотник. Писатель. Пишет детективы.
– Здравствуйте, Ириночка. Что-то вы нас совсем забыли.
«Я тебя не помню, не знаю, я здесь никогда не была. И откуда ты знаешь, как меня зовут. Я только слышала о тебе! Но надо молчать. Надо делать вид, что я в этом логове своя, много раз видела эти шкуры и эту антикварную лысину».
Стефан Иванович провалился в кресло, растекаясь в нем, устраиваясь поудобней, совпадая с округлым пространством, кусая губы от какой-то боли.
– Жара измучила.
Мадам заговорила быстро:
– Я слышала, все это из-за корпораций, которые сосут нефть из земли без ограничений, а потом в эти дыры собирается вся вода, которая уже больше никогда не участвует в обмене. Зажрались. С жиру взбесились!
– Вот-вот. Они могут умудриться даже царство Аида приватизировать. Рейдерский захват там устроят, – пошутил Стефан Иванович.
«А куда денутся все мертвые?», – вдруг подумала Ирина.
Мадам продолжала тараторить:
– Надо срочно уезжать на дачу! Мой львенок, – она с нежностью погладила лысую голову Стефана Ивановича, – сначала поеду одна и все подготовлю к твоему приезду. – Она обернулась к Ирине: – Это ведь ваша Шурочка устроила мне дачку под Новым Иерусалимом. Договорилась с одной старой писательницей, которая с ума сошла.
Стефан Иванович вставил:
– А я ведь знал ее в молодости. Как-то раз мы были с ней вместе в командировке в Заполярье. – Он кивнул на чучело песца за спиной Мадам. Оглядел Ирину. – Она была очень талантлива…
Мадам прервала его:
– Почему была? Она ведь не умерла, просто сошла с ума. Подумаешь. А ваша Шурочка все уши мне прожужжала: ах, какие там грибные места! Она это дело любит. Только о грибах и думает. Конечно, мужика своего сразу же в гриба и превратит, шоб кохать шибче.
– В подосиновика?
– В мухомора!
– Почему в мухомора?
– А чтоб никто другой не трогал!
Ирина очнулась:
– Шурочка?! Она сумасшедшая дура! Да она и любить не может – только пирожки с грибами лепить.
– Да на гитаре играть. – Мадам краем глаза окинула свое отражение в зеркале. – Такие пустые туристические песенки. Кого-нибудь соблазнить у костерка в лесу. Представляешь, от этих молодух с Украины нет проходу. – Мадам поморщилась. – Такие хамки. Думают, если тебе восемнадцать, можешь всех растолкать. Серость, будни, опыт на нуле. Я понимаю, если тебе пятнадцать, тут особая прелесть, это на любителя. Глазки таращат, дрожат. Как зайчики пугаются. Ничего не скажешь, такое всюду дорого. А эти девки! Козьи грудки выставят, и вперед. А где секс? Мужчине нужен шарм, женское шампанское, изыск. Иногда стиль рюсс.
Стефан Иванович улыбнулся:
– В женской любви есть возможность превращения в стихию демоническую. А женская ревность может превратить любую женщину в фурию. О, зачем не могут рождаться люди без женщин? Меньше было бы на свете зла. Как вам мой последний детективчик? – неожиданно молодо, задорно, остро и ярко посмотрел на Ирину. – Ничего? Читается?
