Реновалесъ выпрямился, схвативъ Котонера за руку при описаніи будущей картины, а другъ одобрительно кивалъ головою; этотъ проектъ пріятеля произвелъ на него глубокое впечатлѣніе.

– Прекрасно! Божественно, Маріанито!

Но послѣ этого восторженнаго возбужденія маэстро снова упалъ духомъ.

Привести въ исполненіе этотъ планъ было очень трудно. Пришлось-бы поселиться на берегу Средиземнаго моря, гдѣ-нибудь въ Каталоніи или Валенсійской провинціи, выстроить маленькій баракъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ вода замираетъ на пескѣ съ блестящими переливами, и возить туда женщинъ за женщинами хотя-бы сотню, если понадобится, для изученія ихъ бѣлой наготы на лазури неба и моря, пока не попадется наконецъ божественное тѣло, достойное Фрины.

– Это очень трудно, – шепталъ Реновалесъ: – право, очень трудно! Пришлось-бы бороться со многими препятствіями.

Котонеръ склонилъ голову съ видомъ человѣка, который все понимаетъ.

– Есть еще одна, главная причина, – сказалъ онъ шопотомъ, пугливо поглядывая на дверь. – Я думаю, что Хосефина не одобритъ мысли объ этой картинѣ съ обиліемъ натурщицъ.

Маэстро склонилъ голову.

– О если-бы ты зналъ, Пепе! Если-бы ты видѣлъ мою жизнь!

– Я все знаю, – поспѣшно сказалъ Котонеръ: – или, вѣрнѣе, я догадываюсь. Можешь не разсказывать мнѣ.

Къ желанію избѣжать непріятныхъ разсказовъ друга у него примѣшивался въ значительной степени эгоизмъ и боязнь нарушить свое тихое спокойствіе чужими страданіями, возбуждавшими въ немъ лишь слабый интересъ.

Реновалесъ заговорилъ послѣ долгаго молчанія. Онъ часто размышлялъ о томъ слѣдуетъ-ли артисту быть женатымъ или нѣтъ. Нѣкоторые художники, со слабымъ и неустойчивымъ характеромъ, нуждались въ нравственной поддержкѣ подруги жизни и въ семейной атмосферѣ.

Реновалесъ охотно вспоминалъ первые мѣсяцы брака; но послѣ этого брачныя узы тяжело давили его. Онъ не отрицалъ любви; пріятное общество женщины необходимо въ жизни, но съ извѣстными передышками, безъ обязательнаго условія совмѣстной жизни. Художники, какъ онъ, должны быть свободны; это его твердое убѣжденіе.

– Ахъ, Пепе, если-бы я былъ подобно тебѣ полнымъ хозяиномъ своего времени и труда, мнѣ не пришлось бы думать о томъ, что скажутъ люди, когда я пишу то или другое. Какія великія произведенія создалъ-бы я тогда!

Этотъ разбитый жизнью человѣкъ собирался добавить еще что-то, но дверь мастерской открылась, и лакей Реновалеса, маленькій человѣкъ съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, доложилъ звучнымъ голосомъ:

– Сеньора графиня.

Котонеръ вскочилъ съ своего мѣста однимъ прыжкомъ. Такія дамы не любятъ встрѣчать публику въ мастерской. Куда скрыться? Реновалесъ помогъ ему отыскать пальто, шляпу и трость, разбросанныя, по обыкновенію, по разнымъ угламъ комнаты,

Маэстро вытолкнулъ друга въ дверь, ведущую въ садъ. Затѣмъ, оставшись одинъ, онъ подбѣжалъ къ старому венеціанскому зеркалу и поглядѣлъ на себя, приглаживая рукою свои кудрявые, посѣдѣвшіе волосы.

V

Графиня вошла, громко шурша шелкомъ и кружевами и принеся съ собою въ комнату смѣшанный запахъ разныхъ эссенцій, напоминающій благоуханіе южнаго сада.

– Здравствуйте mon cher maitre.

Она глядѣла на маэстро черезъ лорнетку въ черепаховой оправѣ на золотой цѣпочкѣ, и сѣро-янтарные глаза ея пріобрѣтали сквозь стекла упорно-вызывающее выраженіе, въ которомъ свѣтились одновременно и ласка, и насмѣшка.

Маэстро не долженъ сердиться на нее за опозданіе. Она очень жалѣла, что является неаккуратно, но, вѣдь, она – самая занятая женщина въ Мадридѣ. Чего только не сдѣлала она послѣ завтрака! Просмотрѣла и подписала бумаги съ секретаршей «Женской Лиги», переговорила съ плотникомъ и подрядчикомъ (простыми людьми, глядѣвшими на нее, вылупивъ глаза), которымъ были заказаны трибуны для публики на предстоящій благотворительный праздникъ въ пользу несчастныхъ работницъ, побывала у предсѣдателя Совѣта министровъ, который принималъ ее, несмотря на свое важное положеніе, какъ самый галантный кавалеръ, и цѣловалъ ей руку, точно въ менуэтѣ. Сегодняшній день потерянъ, не правда-ли, maitre? Свѣтъ уже плохъ для работы. Кромѣ того она не привезла горничной, чтобы помочь ей раздѣться.

Она указывала лорнеткою на дверь маленькой комнаты, служившей для моделей уборной и раздѣвальней; тамъ хранилось ея вечернее платье и огненный плащъ, которые она одѣвала для позированія.

Реновалесъ бросилъ украдкою взглядъ на входную дверь мастерской и принялъ дерзкій, галантно-хвастливый видъ, какъ во времена своей вольной и шумной молодости въ Римѣ.

– Объ этомъ не заботьтесь, Конча. Если разрѣшите, то я послужу вамъ за горничную.

Графиня закатилась громкимъ хохотомъ, откинувшись назадъ и обнаживъ при этомъ бѣлую шею, которая вздрагивала отъ смѣха.

– Вотъ такъ потѣха! Какъ, однако, расхрабрился нашъ маэстро! Вы не понимаете такихъ вещей, Реновалесъ. Вы умѣете только писать; въ остальномъ вы неопытны…

И въ ея тонкой ироніи чувствовалось нѣкоторое состраданіе къ художнику, который былъ далекъ отъ всего мірского и славился своей супружескою вѣрностью. Это задѣло его, повидимому, и отвѣтивъ графинѣ довольно рѣзко, онъ взялся за палитру и сталъ готовить краски. He надо переодѣваться; скоро станетъ темно, и онъ употребитъ лучше остающееся время на отдѣлку головы.

Конча сняла шляпу и стала поправлять прическу передъ тѣмъ самымъ венеціанскимъ зеркаломъ, къ которому подбѣжалъ передъ ея приходомъ художникъ.

Ея поднятыя руки красиво обрамляли бѣлокурые волосы; Реновалесъ любовался сзади красотою ея плечъ, видя въ тоже время спереди отраженіе ея лица и груди въ зеркалѣ. Она весело напѣвала, поправляя волосы, и пристально и невозмутимо глядѣла на отраженіе своихъ глазъ.

Цвѣтъ ея волосъ былъ неестественно блестящъ и ярокъ. Художникъ былъ увѣренъ въ томъ, что волосы ея накрашены, но цвѣтъ ихъ ничуть не терялъ отъ этого въ его глазахъ. Венеціанскія красавицы у старинныхъ художниковъ тоже красили волосы.

Графиня усѣлась въ креслѣ неподалеку отъ мольберта. Она чувствовала себя усталою и была рада, что не надо стоять на ногахъ, какъ маэстро требовалъ вовремя большихъ сеансовъ. Реновалесъ отвѣчалъ односложно, пожимая плечами. Все равно, пусть сидитъ, какъ ей нравится. День потерянъ. Онъ будетъ отдѣлывать только лобъ и волосы. Она можетъ спокойно отдыхать и глядѣть, куда угодно.

Маэстро тоже не очень охотно работалъ въ этотъ день. Въ немъ клокотала глухая злоба. Онъ былъ оскорбленъ ироническимъ тономъ графини, видѣвшей въ немъ особеннаго человѣка, какой-то рѣдкій экзепляръ, и считавшей его неспособнымъ на то, что дѣлали разные дураки, вертѣвшіеся вокругъ нея; многіе изъ нихъ, судя по людскимъ сплетнямъ, были ея любовниками. Странная женщина, холодная и вызывающая! Реновалесъ чувствовалъ желаніе броситься на нее, какъ оскорбленный самецъ, поколотить ее, вылить на нее свое презрѣніе, словно на самую доступную женщину, и дать ей почувствовать свое мужское превосходство.

Изъ всѣхъ женщинъ, съ которыхъ онъ писалъ портреты, ни одна не волновала его художественный инстинктъ такъ, какъ эта. Онъ былъ увлеченъ ея живостью, граціею и почти дѣтскимъ легкомысліемъ, но слегка сострадательный тонъ ея вызывалъ въ немъ чувство ненависти. Онъ былъ въ ея глазахъ лишь добрымъ, но совершенно простымъ малымъ, одареннымъ, по странной прихоти Природы, художественнымъ талантомъ.

Реновалесъ отвѣчалъ на ея презрѣніе, ругая ее мысленно. Хороша у нея репутація! Въ обществѣ недаромъ отзывались о ней дурно. Пріѣзжая на сеансъ не иначе, какъ запыхавшись и на спѣхъ, она являлась, можетъ-быть, прямо со свиданія съ кѣмъ-нибудь изъ молодежи, постоянно вертѣвшейся вокругъ нея въ надеждѣ вкусить прелести ея вызывающей и пышно расцѣтшей красоты.

Но стоило только Кончѣ заговорить нѣжно-довѣрчивымъ тономъ, жалуясь на клевету, которую распускали про нее, и выказать ему хоть нѣкоторое довѣріе, точно старому другу, какъ мысли маэстро немедленно принимали иное направленіе. Графиня становилась въ его глазахъ идеальной, возвышенной женщиной, обреченной на жизнь въ пустомъ и бездушномъ высшемъ обществѣ. Всѣ распускаемые про нее толки были злою клеветою и ложью разныхъ завистииковъ. Ей слѣдовало быть подругою возвышеннаго человѣка, художника.