Мне показалось, что подполковник начал горячиться. От этого слова его звучали короче и четче, но интонация в разговоре не менялась.

– Любому официальному заявлению в наше время верить сложно. Тем более человеку, который думать обучен. Я не знаю, что там у них творится, в этом самом исламском государстве. Мои знакомые, с которыми я много общался, поверили тому, что им обещали через Интернет или еще каким-то способом. Они и меня пытались уговорить. Опирались на то, что здесь, в нашем государстве, слова расходятся с действительностью, выборные слуги народа чувствуют и ведут себя как господа. Я попросил их объяснить мне, где гарантии, что там слова представителей власти не расходятся с делом. Я лично не встречал в своей жизни правительства, которое выполняло бы свои обещания, данные народу. Не бывает таких в природе. Любые обещания потенциальных правителей – это лишь политический ход. Налицо противостояние с Европой и Штатами. Все громче становятся крики о патриотизме. Да где же он, если по всей стране открываются клиники по смене пола? Мужчины становятся женщинами, и наоборот. Телевидение пропагандирует гомосексуализм. Неужели это и есть та самая нравственность, которой наш народ гордится? От такой вот высокой морали люди и бегут к исламистам, где за подобные вещи прилюдно голову отрезают. От обмана бегут, от безысходности. От невозможности жить в современном мире и оставаться честным человеком. Я не знаю точно, что и как там делают для соблюдения нравственности в людях, хотя и вижу публичные расправы с коррупционерами. Это на Востоке, где коррупция, по сути дела, родилась и пропитала кровь всех народов, исламисты обещают во всем навести порядок. Скорее всего, люди им верят. Иначе они не пошли бы туда так массово. А они идут. Из разных стран, со всех континентов. Идут! Ищут социальной справедливости. Я, правда, сам не пошел, да и другим не советовал. Но только потому, что не верю в подобную справедливость. Обещать могут многое. И по-разному. А у нас и не обещают, запросто могут посадить ни за что. Высокие особы смеются над судами, над нами и всей страной. Плюют нам в лицо и радуются.

– Наверное, вы еще и потому с ними не пошли, что не мусульманин, – корректно подал я новое направление мыслям собеседника. – Вы православный?

– Я просто христианин. Родители и деды с бабками были атеистами, но более давние предки, думаю – православными. Не знаю точно. Но я к православию равнодушен как раз потому, что читал в свое время Библию. Хорошо помню в Евангелии от Луки слова Христа: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову». А раззолоченные православные священники не за Христом идут. Они за фарисеями на «Мерседесах» едут. С такими священниками мне не по пути. Это я тоже высказывал, помнится, на телевидении. Подрываю я оплот государства – православие? Наверное, да. Я вообще считаю, что любая официальная религия является только инструментом, необходимым власти для управления бездумной толпой, и не имеет никакого отношения к вере в Бога. Дополнительная опора, костыль. Это мне тоже в вину ставят?

– Если и ставят, то мне об этом ничего не известно, – признался я, не возражая, потому что разделял подобные взгляды.

– Тот же самый обман простых людей, как и всюду. Институт военного священства в армии ввели еще при мне. У меня в батальоне священник служил. Числился моим заместителем по работе с верующими. Такие солдаты сразу откуда-то появились. Сколько я их ни спрашивал, ни один Библию не открывал. Священник солдатам ее не читал и не рекомендовал, чтобы они сами это делали, потому что много вопросов возникло бы. Ему не хватило бы грамотности, чтобы на все ответить. Потому я и называю такую религию обманом, как и все, что нас окружает. Нам вот глава нашего государства обещает скоро довести пенсии до прожиточного минимума. С гордостью говорит об этом. А прямо сегодня пенсионерам как жить? С голода умирать? Случись что со мной, Аглая Николаевна на свои копейки протянуть не сможет. Какая у нее пенсия – всю жизнь со мной по военным городкам моталась. А там с работой для офицерских жен, сам, наверное, знаешь, как дело обстоит. В лучшем случае медсестрой можно устроиться или продавщицей в магазине. Но на всех ни лазаретов, ни магазинов не хватит. Стажа, следовательно, нет. Пенсия минимальная. Большую ее часть приходится платить за услуги ЖКХ. Так ей что, следовало меня бросить, чтобы себе пенсию зарабатывать? Это называется социальной справедливостью? Не могу согласиться с этим, как и с современной трактовкой патриотизма. Нам нашли врага, чтобы мы с ним сцепились, внушают, что мы за Родину должны выступать. А в действительности воевать приходится за большие деньги тех особ, которые нами правят. Мне это как-то совершенно не по душе.

– Это вы тоже в той телепередаче высказывали?

– Высказывал, – подтвердил подполковник.

Мне импонировала его армейская прямота. Виктор Федорович не боялся показаться неудобным собеседником. Он вообще не желал никого и ничего бояться. Наверное, с таким человеком трудно говорить. С прямыми и честными людьми всем и всегда общаться не так-то просто. Даже я, слушая его, испытывал некоторое смущение, поскольку к таким разговорам не готовился.

– Я лично вас понимаю. Они, которые против вас дело возбуждают, тоже, думаю, соображают, что к чему. Но это идет вразрез с мнением, навязываемым обществу. Вот потому некоторые личности и пытаются шить вам уголовное дело, хотя не имеют практически никаких фактов против вас. Значит, вопрос сводится к тому, чье мнение больше устроит неподкупного, сурового, но справедливого судью.

Скоморохов улыбнулся. О судьях он думал, как я понял, верно. Виктор Федорович вполне резонно предполагал, что если дело дойдет до суда, то оно может закончиться для него крупными неприятностями. Это я понял по его чуть-чуть виноватой улыбке. Вину он, скорее всего, чувствовал перед Аглаей Николаевной. Сам только что говорил, что ей на свою пенсию прожить будет невозможно.

Но реального выхода из ситуации Скоморохов, как мне показалось, найти не мог.

– Но что-то ведь нужно предпринимать, – очень легко, как подсаживают на остановке старушку в трамвай, подтолкнул я его.

– Вы, капитан, предлагаете мне сходить в церковь, исповедаться перед священником, крепко выпившим крови Христовой, то есть кагора, а потом провести пресс-конференцию и оклеветать на ней тех людей, которые, не чувствуя удовлетворения от существования в своей стране, уехали искать правду в далекие края, чтобы жить по ней. Так? Думаете, тогда от меня эти следователи отвяжутся?

– Сомневаюсь, что отвяжутся. Они будут искать новую причину для преследования. Инерция у них такая. Я же предлагаю другой выход. Действия иного порядка. Встречный курс.

– Я слушаю. Честно скажу, что пока не вижу реального выхода.

– Нужно найти и поймать того негодяя, который организовал эти взрывы.

– Вы же сами только что говорили, что и тогда не отвяжутся. Будут искать повод, устраивать провокации. Это их привычная работа.

– Значит, вам необходимо будет проявлять осторожность, сдержанность в высказываниях и в действиях. Вполне привычная для разведчика ситуация.

– Хорошо. Пусть будет так. А как искать-то? Я, мне кажется, совершенно непригоден к подобной работе. Я диверсант, не более того.

– А меня Александра Радимова из уголовного розыска прозвала капитаном частного сыска. Следовательно, я возьму на себя всю работу детектива. Ваше дело будет состоять только в том, чтобы помогать мне советами и давать консультации по каким-то конкретным вопросам, если таковые возникнут.

– Согласен. А что, против меня уже возбудили уголовное дело?

– Против вас, товарищ подполковник, нет. Дело возбуждено по факту взрывов. Но вы пока считаетесь основным подозреваемым. Знаете почему?

– Мне только намекали на то, что мотивом тут является квартира Елены Анатольевны. Вы в курсе насчет этой драгоценности на Тверской?

– Да, я в курсе. Но против вас пытаются выставить и привязать к делу еще две улики, пусть и не существующие, не доказанные.