Нардо уже достаточно выздоровел, чтобы сидеть. Он разминал руки и шею, пытаясь прощупать, где болит больше всего, и разогнать кровь. Я сидел на другом конце комнат и думал, что ему сказать, но решил промолчать. Он не ребенок, он сам знает, что делать.

Потом я осознал, что пристально гляжу на флягу с водой, надеясь, что Нардо заметит и скажет, мол, все нормально, возьми, сколько надо. Я заскрипел зубами и вышел наружу. У меня были ножи на поясе, в сапогах и в рукавах. Лазпистолет лежал на тюфяке рядом с Нардо. Я мог уворачиваться и драться, а он нет.

В Оружейной была целая толпа. Я нашел укромный угол и ждал там, пока Товик закончит с продажей и перезарядкой многочисленного оружия. Он драл с клиентов больше, чем я когда-либо видел, но всем было плевать. Единственными, кто расплачивался по старой цене, были Стальноголовые и Разжигатели, и пока они находились в магазине, лицо Товика было бледным и напряженным. Мелкий лохмач с восхищением пялился на бандитов, которые нависали над Товиком, шлепали тяжелыми ручищами по стойке и со смехом требовали у него скидки.

Магазин опустел лишь минут через двадцать. Товик велел лохмачу рассортировать мешок старых патронов для стаббера, который принес ему какой-то собиратель мусора, а когда я сказал ему, что надо поговорить, уставился на меня с ничего не выражающим лицом. Он отвел меня в тир, закрыл дверь, чтоб никто не уловил нашу беседу, и стал слушать меня, сложив руки на груди. Пока я говорил, его поза стала заметно расслабленней. Я ушел с двухцветником на плече и перевязью из ящериной кожи, полной патронов, чей вес придавал приятную тяжесть моим шагам.

Снаружи, на Греймплаце, люди были заняты делом: поднимали трупы. Пауки-Боятся-Его не попал в яму для сжигания со всеми остальными: шайка Стальноголовых заталкивала его тело в одну из клеток на виселице. Как только клетку подняли, с краев 'Плаца сбежалась толпа и принялась кидаться кусками металла и скалобетона. Желтая Дженси, которая так и сидела на своем одеяле почти под самой виселицей, стала громко хохотать. Тела покачивались в свете прожекторов, а она все смеялась, даже когда брошенные предметы начали падать вокруг нее. Вздернутым трупам давно уже было наплевать на месть толпы, но никто об этом и не думал. Никто, похоже, даже не знал, за что они “мстят”. В воздухе висел привкус страха и гнева. Я спросил себя, сколько из этих людей мысленно видели там, наверху, Стальноголовых.

Два из дуговых фонарей Греймплаца были разбиты. Ни один Стальноголовый ничего насчет этого мне не сказал, они просто прошли мимо. И еще два навеса, натянутых наверху, висели порванными. Я смотрел, как пыль из Колодца падает мимо сломанных светильников вниз, на город.

А потом ушел прочь.

Когда я вернулся, у меня дома был Йонни. Не говоря ни слова, я сел на пол и стал перезаряжать пистолет и двухцветник. Он принес с собой вяленые грибы и сухой мясной пирог, который на вкус отдавал дорожной пылью. Понадобилась вся сила воли — я практически зажал себе рот руками — чтобы не сожрать это все за один присест и отдать Нардо, сколько он мог съесть. Он взялся за еду осторожно, чтобы не слишком утруждать свои растресканные зубы и распухший язык. А еще Йонни принес новости.

Когда кто-то становился отцом города, никто не устраивал церемоний или официальных объявлений. Это просто происходило, и все. Если ты занял комнату в бункере, и разошелся слух, что ты теперь отец, и никто из наличествующих отцов ничего с этим не делал, значит, ты становился одним из них. Фольк и Грюэтт, взяв с собой отборных бандитов, завладели каждый своей секцией бункера. Все говорили, что они вошли в ряды отцов города. И никто из отцов ничего не делал.

(Насчет последнего мы сомневались. Йонни видел, как отца города Брая вытащили из дверей бункера с дыркой в черепе, а другой отец, Канни, выпал из окна, в узкую щель которого ни за что бы сам не пролез, и разбился. Стоуп пребывал в ступоре от шока и ужаса, а про Хармоса никто ничего не слышал).

Вожаки обеих банд заняли места в бункере в разных местах на разных этажах. Интересно, что бы это значило. Поговаривали, будто Тай тоже перебрался в бункер, покинув туннели Гильдейского холма. Никто раньше не слышал, чтобы гильдейцы делали что-то подобное.

Я ничего не желал слышать про гильдейца Тая.

Когда я думал про него, то у меня перед глазами вставал сумрак дорожной трубы, и я снова слышал его голос.

— Контролировать свет? — переспросил я. Мой голос был хриплым.

— Это была моя идея. Хармос придумал использовать вас как шпионов, и это было глупо. Но когда люди решили, что даже знаменитым фонарщикам Перехламка больше нельзя доверять, ну, это стало всего лишь еще одним слабым местом, в которое можно нанести удар. Я и не ожидал, что хоть что-то произойдет так быстро после того, как мои люди распространили эту новость, но меня впечатлило, насколько эффективно Хелико устроил эти атаки. Кто бы мог подумать, что он имел такие лидерские качества?

Каждая фраза была издевкой. Стоять на месте стоило мне таких усилий, что я дрожал. Думал о других фонарщиках, избитых и погибших. Шпионы-фонарщики получили по заслугам. Тай распустил слух. Просто чтобы устроить смуту.

— О, да ладно, ты должен был знать, что за этим стоял Хелико, — Тай неправильно понял выражение моего лица. — Ты что, не видел, что они вытащили из того сарая в Идущем Человеке? Бочки ядовито-зеленой светящейся краски, которой были написаны все эти дурацкие лозунги. Зачем шайка Хелико приволокла их аж сюда, я понятия не имею. И все равно, свою роль он сыграл. Свел численность фонарщиков до одного человека меньше чем за пол-светофазы. Вами так гораздо проще управлять.

Я почувствовал, как судорога свела руку и запястье, и опустил взгляд. Пальцы сжимали рукоять лазпистолета. Освещение было не настолько скверным, чтобы Тай не углядел движение.

— Мы с тобой оба знаем, что тебе на это духу не хватит, Кэсс. Хладнокровно застрелить гильдейца на глазах у свидетелей? Здесь каждый знает, что разбогатеет на всю жизнь, если принесет твою голову и все расскажет. Целые поселения истреблялись за меньшие вещи.

— Мне не нравится, что ты делаешь с моим городом, гильдеец Тай. Мне не нравится, что ты засел в своей крысиной норе на Гильдейском холме и строил там планы насчет моего города. Ты ведь все это продумал задолго до налета, да?

Снова зазвенел смех. Веселый, радостный смех, как у человека, которому только что рассказали неплохую шутку за столом в кругу друзей.

— Планы? Я что-то планировал? Что мы сделали, Кэсс, так это воспользовались возможностью, которая нам случайно представилась. Налет не был началом какого-то тайного плана. Его бы вообще не произошло, если бы Таки… — он прервался и снова посмотрел на меня. — Но тебе ж неоткуда было об этом знать, да? Я и забыл про это. Ты действительно думаешь, что налетчики явились просто так. Ни за что. Ты ведь и не подумал о том, что сделал, да? Я говорю не о Перехламке, Кэсс, я говорю о тебе.

Его тон отдавал чем-то таким. Чем-то вроде очертаний пружинного ножа под тканью рукава, чем-то вроде скрежещущего звука кнуточервя, что начал разворачиваться в своей настенной цисте. Внезапно больше всего на свете я захотел не слышать того, что собрался сказать Тай.

— Мне было интересно, знаешь ли ты, Кэсс. Вот только не думаю, что у тебя был хоть какой-то способ это выяснить. Единственное, о чем я сожалею, это что здесь слишком темно, чтобы я мог увидеть твое лицо, когда до тебя дойдет.

Он встал в расслабленной позе и стал ждать, вынудив меня сказать “Ну?”

— Ты не знаешь, кто такой Влиц Таки.

— Тот, кто прислал налетчиков.

Небольшое было удовольствие — глядеть на его удивление, но я им насладился, пока мог.

— Откуда… нет, я сам сказал это имя, так? Умница, Кэсс. Ну что ж. Помнишь, как-то раз, где-то пятьдесят светофаз тому назад, ты отправился довольно высоко, за несколько уровней? Долгий поход был, наверное. То еще упражнение. Ты должен был перенаправить поток электричества, подключиться к кабелю, идущему от какой-то станции, погребенной Хельмавр ее знает где…