– Нет, сгорели родители да один из мальчиков. Вот там могилы, вчера и хоронили. А остальные…, – он удивленно глянул на Оболонского, – остальных взял к себе кто-нибудь. Не знаю.

– Кто-нибудь взял, – задумчиво повторил тот, покачивая головой.

Где-то в стороне, у озера раздался удивленный возглас Подковы. Стефка насторожился, потом бросился бежать. Молча, на ходу вытаскивая нож.

Когда Оболонский осторожно спустился к воде, Стефан и Подкова стояли, равнодушно подперев бока кулаками, а между ними на мокрой земле лежало выволоченное из воды тело, белесыми неживыми глазами уставившееся в небо.

– Утоп, – мрачно сказал Подкова.

– Но не сгорел, – в тон ему поддакнул Стефка.

У трупа были длинные седые космы, сморщенное старческое лицо и вполне опрятная длинная рубаха, если не считать того, что она вся была в разводах озерной грязи и тины.

– Кто таков? – спросил Оболонский, подходя ближе.

– Не похоже, чтобы чужой, – с сомнением сморщил лоб Подкова, – Без портков далеко не уйдешь. Может, дед хуторской? За водой побежал да утоп?

– Может, и утоп, да только…, – Стефка застыл на полуслове, наклонил чернявую, густо заросшую черными завитками голову, прислушиваясь к чему-то одному ему известному, настороженно сузил глазки, нервно задергал ноздрями, потом неспешно выковырял откуда-то из-за пазухи солидный серебряный медальон на пошарпанном кожаном шнурке, подержал его на раскрытой ладони, будто взвешивая и прикидывая нечто, и… спрятал обратно.

– Отчего ж его сразу не нашли и не похоронили? – закончил за Стефкой мысль Оболонский, но тот даже не обернулся.

Подкова смотрел на приятеля с терпеливым, но явным интересом, а когда Стефка невозмутимо уставился на безмятежную гладь озера, равнодушно отвернулся и он.

– На каком расстоянии ты способен его учуять? – ровно спросил Оболонский.

– А? Что? Кого учуять? – делано встрепенулся Стефка.

Оболонский вздохнул: игры начали его утомлять.

– Водяного. Ты же его след искал? Или ты способен почуять нечисть, только если она на тебя прыгнет?

– А я тебе не гадалка, чародей, следы на воде искать, – хмуро огрызнулся Стефка, – я ведьмак, мое дело хватать тварюгу. Вадзяник, – мужичок говорил на местный манер, мягко «дзэкая», – где-то под тем хмызняком нынче сидит. А был ли он здесь, у берега, и когда, – на воде не написано. Разбираться надо.

– Ты что же, по характеру ран на ногах у утопленника не можешь определить, водяного ли рук дело?

– А то и вижу, что его, – зло буркнув, признался Стефка, – только сейчас его не выманишь, крепко засел, на дно ушел. Нам с Подковой вдвоем его не выманить. Тут Аськин талант нужон. А на живца… спасибочки покорно. Да и навки тут неподалеку крутятся, они за хозяина горой станут. Ты вот что, чародей, мы свое дело знаем, не впервой нам. Сами обойдемся, без твоей помощи.

Оболонский равнодушно пожал плечами и, больше не сказав ни слова, поднялся на утес.

Озеро, почти со всех сторон окруженное высокой стеной леса, очаровывало тихой, незамутненной красотой. Ровная водная гладь с окантовкой камышами, кустами и только несколькими узкими ленточками песочных отмелей имела форму выгнутой капли, и ее более узкая часть терялась где-то среди деревьев вдали. Из-за жары озеро заметно обмелело, но его исправно питали холодные ключи, отчего от воды маняще тянуло вожделенной прохладой. Хорошо бы искупаться, но стоило только глянуть на хмуро-озабоченные лица Стефки и Подковы, как желание сразу же пропадало: если обитающий здесь водяной достаточно зол, стар и силен, выйти из воды живым будет проблематично. И как здесь хуторяне-то жили столько лет?

Далеко слева, почти скрытые деревьями виднелись какие-то постройки. Оболонский заинтересовался – даже отсюда было заметно, что здание каменное, мощное. Видна была только часть строения, его полукруглый серо-зеленый мшистый бок будто вырастал из воды, впитывая ее сырость и застылость, однако крыша была явно разрушена: сливающиеся с верхушками деревьев линии верха были изломаны и неправильны. Оболонский сказал бы, что здание походит на какую-то полуразрушенную башню, но что башня делает здесь, посреди озера в лесу? Он вглядывался в темный с прозеленью, словно продолжение водной глади силуэт, как вдруг заметил на верху человеческую фигуру. Он бы и не различил ее в пестрой мешанине красок леса, если бы не вглядывался и не учуял легкое движение. Насколько позволяло судить расстояние, фигура была невысокой, одетой в черное. Константин предположил, что это женщина.

– Кто это там? – негромко удивился он, скорее рассуждая вслух, чем спрашивая.

– А то вдова Ситецкая, надо полагать, – раздался вдруг осторожный, чуть извиняющийся голос сзади. Оболонский резко обернулся, от неожиданности Подкова крякнул, зато Стефка даже не двинулся с места – незнакомца он приметил еще тогда, когда тот появился из-за деревьев, и не посчитал его опасным.

– Базил я, лесником буду, – доверчиво улыбаясь и кланяясь, представился высокий худой мужик средних лет в плотной холщовой рубахе не первой свежести. Заскорузлые его пальцы по-кошачьи ритмично мяли соломенный капелюш, – а вы, стал быть, ведьмарите?

– Еге, – с удивлением приподнялся сидевший на корточках Стефка, – а ты, стал быть, ведьмаков знаешь?

– Так не первый ж год живу, – довольно хмыкнул Базил.

– А ты один такой умный или еще кто знает? – поинтересовался Стефка.

– Не-е, такой умный я один. Мамка таким уродила, так я пока не жаловался, – Базил спрятал светлые глаза под белесыми ресницами, выдержал многозначительную паузу и с наигранной наивностью сказал:

– Просто я подслушивал, о чем вы говорили.

Подкова и Стефка переглянулись между собой и оглушительно расхохотались.

Существование ведьмаков тайной не было, но о роде своих занятий эти люди кричать на каждом углу не спешили. Пока существовала нечисть, которая не желала тихо сидеть в природой определенной ей нише и предпочитала людское мясцо всему остальному, существовали и те, кто с этой нечистью способен был бороться и успешно делал это. Твари, или бестии, как их обычно называли те, кто непосредственно с ними сталкивался, существовали всегда и везде, были неотъемлемой частью природы. Хотел этого человек или нет, но с миром бестий, полу-невидимым и непонятным, ему приходилось сосуществовать. Иногда человек поклонялся ему, иногда истреблял всех без разбору, иногда делал и то, и другое одновременно. И если на морок, обман, лукавство, заигрывания бестий человек смотрел как на досадную неизбежность и большей частью смирялся с этим, то убийство себе подобных постепенно научился не прощать. Так родился закон сосуществования, с которым худо-бедно согласились обе стороны, и этот закон гласил: если бестия выходит за рамки правил сосуществования, она может быть уничтожена. Обычно в таких случаях селяне обращались к ферам – местным знахарям, ведуньям, колдунам, наконец. Но по сути это было дело ведьмаков.

Ведьмаки не были ни тауматургами, ни ферами. Они были другими, но и обычными людьми тоже не были. Ведьмаками как правило называли всех, кто охотился на нечисть, но на самом деле истинными ведьмаками были лишь люди, обладающие определенными способностями, особым пограничным полумагическим даром. Их еще называли сенсориками, «видящими», «видцами», visibilis, хотя их дар был куда более разнообразен – кто-то «видел» невидимый мир, кто-то «слышал» его, кто-то «ощущал», то есть, мог безошибочно определить, правду ли говорит собеседник или лжет, кто-то «читал» (чужие мысли) и прочие. И охота на бестий, нарушающих законы существования в человеческом мире, была лишь одной, наиболее известной сферой применения способностей ведьмаков. Но и об этом говорить они не любили. Ведьмаки скрывали род своих занятий не только из-за извечной неприязни обывателя, выросшего на сказках, а еще потому, что ведьмаки были заметно слабее феров и тем более тауматургов.

Оседлые феры как правило не выносили конкуренции и исключительно ревниво относились к тому, что некие ведьмаки орудуют в их владениях, между тем как не каждый колдун мог успешно справиться с бестиями. Ведьмачье искусство было сродни цирковой дрессировке дикого зверя, имело свои особые секреты и приемы, о чем маг мог даже и не догадываться. Умение приласкать мурлыкающую кошку не свидетельствовало о способности справиться с тигром, умение управляться с магией не означало умения подчинить своей воле лешего или домового, а потому феры и ведьмаки предпочитали приходить к полюбовному соглашению, если бестия вдруг залютует и нужда-таки заставит обратиться к помощи недруга.