Широкая витрина до отказа набита мужской конфекцией. Можно подумать, что хозяин магазина задался самолюбивой целью собрать под его крышей всю безвкусицу Лондона.

— Боюсь, что моим поставщиком ему не быть, — отзываюсь я. — Такого разгула красок я не заслуживаю.

— По вашей физиономии этого не скажешь, — холодно замечает она. — Чего же вы, в сущности, хотите?

— Ничего особенного. Мне нужна пара приличных костюмов. Если вы, конечно, знаете, что это означает.

Не реагируя на ехидство, Линда делает поворот кругом. Я молча следую за ней.

На этот раз маршрут оказывается куда длиннее и приводит нас в большой универмаг на Риджент-стрит. Мы поднимаемся в мужской отдел, где я выбираю два серых костюма разных тонов, пять рубашек, галстуки и белье. Мисс Грей с явным нетерпением ждет, когда я кончу покупки, что не мешает ей с любопытством посматривать, что именно я беру. Расплатившись из суммы, выданной мне шефом, я беру картонные коробки и объемистые пакеты.

— Пожалуй, не мешало бы взять чемодан.

— Только для того, чтобы отнести вещи в гостиницу, вы собираетесь покупать чемодан? — холодно интересуется моя дама.

— Чемодан всегда может пригодиться, — заявляю я.

— Да, если человек куда-то ездит. А у вас такая возможность вряд ли будет.

Я пропускаю мимо ушей многозначительную реплику и отправляюсь на верхний этаж, где, если верить указателю, находится отдел дорожных принадлежностей. Линда со скучающим видом следует за мной, воздерживаясь от замечаний.

Она молчит всю обратную дорогу, и только на нашей родной Дрейк-стрит заявляет:

— Здесь я вас покину.

— Не стану вас удерживать, — отвечаю я таким тоном, будто это зависит от меня.

И мы расстаемся с вполне взаимной неприязнью.

— Мистер Питер? — услужливо спрашивает женщина в окошке администратора в «Аризоне». — Секретарь мистера Дрейка сказал, что вы будете жить у нас. Я вам дам номер двадцать второй, это и впрямь удобная комната.

Из ее слов мне становится ясно, что, во-первых, у шефа и без меня имеется секретарь, а во-вторых, что мое болгарское имя получило английскую транскрипцию. С этого дня вся Дрейк-стрит будет называть меня «мистер Питер».

Молодая женщина снимает ключ с доски и провожает меня в номер. Как и следовало ожидать, он находится на втором этаже и не представляет собой ничего особенного. Анонимная гостиничная комната со старомодной, сильно потертой мебелью, с видом на задымленные фасады Дрейк-стрит. Облик хозяйки как-то не вяжется ни с этим зданием, ни с этой улицей — не потому, что у нее массивная фигура без претензий на модную элегантность; но она излучает добродушие и очень услужлива — черты, не соответствующие здешнему образу жизни.

— Вы не могли бы послать кого-нибудь в аптеку? — говорю я, опуская чемодан в специальную стойку.

— А как же, мистер Питер! Я сама сбегаю, как только вернется мой брат. Вам и впрямь следует заняться своим лицом.

«Если бы только лицом!» — говорю я про себя и спохватываюсь: я забыл купить пижаму. Большой пропуск, если учесть, что в ближайшие дни я собираюсь главным образом валяться в постели.

— Кроме того, мне нужна пижама. Возьмите на размер больше, я не выношу тесных, как смирительные рубашки.

— Конечно, мистер Питер! Вы почти одного роста с моим братом.

— Я вам очень признателен, мисс… Извините, я не запомнил вашего имени…

Женщина смеется.

— Вы и не могли его запомнить, потому что я вам его не назвала. Здесь все называют меня Дорис.

— Я вам очень признателен, мисс Дорис, — говорю я, снимая с кровати плотное покрывало и устанавливая, что белье чистое.

Дорис выходит из комнаты. Только теперь я понимаю, что еле держусь на ногах. Приходится принимать меры. После многократного чередования холодного и горячего душа я оказываюсь в кровати. Удобная кровать в неудобной ситуации — не такая штука, чтобы ею можно было пренебречь.

Отдых и теплые заботы Дорис дают себя знать. Благодаря примочкам и компрессам раны затягиваются, а отеки спадают до такой степени, что я могу бриться.

И вот в понедельник утром я бреюсь, как всякий порядочный служащий в начале рабочей недели, надеваю белоснежную рубашку, скромный серый галстук с белым узором, облачаюсь в один из новых костюмов и как ясное солнце появляюсь на Дрейк-стрит, готовый к трудовым подвигам.

Само собой разумеется, первая моя задача — завтрак и пара чашек горячего кофе в угловом кафе, у стройных ног красавицы из Реммон ревю-бара. Надо подкрепиться, пока шеф не вызвал меня к себе. Но шеф, кажется, вообще забыл о моем существовании. Я сижу в кафе до десяти часов, но никто меня не спрашивает, никто мной не интересуется. Тогда я вспоминаю, что на меня возложены известные инспекторские обязанности, а именно надзор за притоном картежников в другом конце улицы. Минуя витрины специализированных книжных магазинов и клубы стриптиза, я неторопливо прохожу всю Дрейк-стрит и вступаю в закусочную.

Несмотря на сравнительно ранний час, здесь довольно людно. У столиков расположились картежники с сигаретами в зубах, выстроенные вдоль стены игральные автоматы звякают в полную силу. Я направляюсь к стоящему у кассы человеку без пиджака, в одном жилете, и скромно заявляю:

— Я — секретарь мистера Дрейка.

— Мистер Питер?

— Именно. Чем могу быть полезен?

— Спасибо, ничем, — отзывается человек за кассой. — Но, возможно, мы могли бы быть вам полезны?

— Пожалуй, я выпил бы кофе.

Мой кофе ставят на маленький столик возле окна, выходящего на площадь. Приятный вид на квартальный скверик со скромной зеленью позволяет мне сделать неожиданное открытие: оказывается, деревья уже распустились.

Очевидно, вся Дрейк-стрит уже в курсе моих дел, но я ничем и никому не могу быть полезен. Если я и сомневался в том, что мои инспекторские обязанности — фикция, то послеобеденная прогулка по клубам открывает мне глаза на истинное положение вещей. В погоне за лишним шиллингом эти почтенные заведения открываются уже в три часа: и с трех часов у витрин с откровенными снимками стоят швейцары, они же зазывалы, вернее, приставалы; эти молодые люди хватают каждого прохожего — кого за рукав, кого за борт пиджака — и кричат ему в ухо, суля неслыханный разгул плоти за низкую до смешного входную плату в два фунта. Стоит бедняге проявить малейшее колебание, они набрасываются на него с новой энергией, провожают по улице до следующего заведения, где его перехватывает следующий приставала, и нужно иметь поистине железный характер, чтобы пройти всю Дрейк-стрит и не попасть в один из трех подвалов, исполненных красного сумрака, тромбонных стонов и голоногих официанток.

В каждый из этих клубов меня пускают безо всяких формальностей, и везде меня называют «мистер Питер», и я убеждаюсь, что никому и ничем не могу быть полезен, а персонал заведений уверен, что я зашел просто так, поглядеть на программу. Если это кого и удивляет, то только потому, что программа во всех трех клубах одинаково скверная, и смотреть ее станет разве что заблудший турист.

Так проходит день. Он не приносит ничего интересного, кроме одной подробности, тоже малоинтересной: за мной следят. Не очень настойчиво и не очень грубо, но следят. К вечеру, когда я, нарушив инструкцию, покидаю Дрейк-стрит и сворачиваю на широкую улицу, идущий за мной тип ускоряет шаги и даже, кажется, собирается преградить мне путь. Но я вхожу в ближайшую кондитерскую, покупаю коробку конфет и возвращаюсь на Дрейк-стрит. Мой незнакомец успокаивается. Впрочем, мы не так уж и незнакомы; если мне не изменяет память, это — тот самый Том, который так щедро угощал меня пинками в комнате Кейт.

— Меня кто-нибудь спрашивал? — интересуюсь я на всякий случай, вернувшись в гостиницу.

— Нет, мистер Питер, никто, — отвечает брат мисс Дорис. Это рослый добряк, очень похожий на сестру; но боже упаси наткнуться на его кулак. Сегодня его очередь стоять на вахте — Дорис убирает комнаты наверху.