— Тихий, мухи не обидит... — продолжает женщина. — Покончив со счетами, достанет газету, просмотрит телевизионные программы. Если передают какой-либо матч или детективный фильм — включает. А если нет — вытянется на диване и начнет перечитывать новости спорта. А потом встанет и объявит: «Я пошел ложиться», как будто он до этого не лежал... Человек, с которым и словом перекинуться было невозможно, если не считать разговоров о домашних расходах, можешь себе представить? Первое время он любил поговорить про футбол да про любимую команду. А потом, пос.'е того как я ему сказала, что футбол меня не интересует, замолчал. Чистенькая, прибранная квартира, тихий старательный муж, и мы вечно молчим... Господи! — Она снова переносит взгляд на темный фасад и на загадочное зеленое слово с двумя неизвестными. — Бредил спортом, а сам был хилый, впалая грудь, и всегда носил длинные кальсоны, до самых пят, чтоб не простудиться, мало того, зимой без конца мазался какой-то мазью, которая якобы предохраняла его от простуды, и у нас весь дом провонял этой мазью...

  «Чего доброго, начнет рассказывать, как они занимались любовью с этим тюфяком», — с паническим страхом думаю я.

— Вроде бы вполне приличный брак, — повторяет она. — И полная катастрофа.

— А дети? — пытаюсь перетянуть Маргариту на более здоровую почву.

— Дети? По-твоему, при слове «дети» все должно мигом становиться на свои места. Можно подумать, что женщина ничего не должна знать, кроме материнских чувств.

— Я далек от таких мыслей. Просто мне вспомнилось, как ты в свое время мечтала завести ребенка.

— Мечтала, потому что у меня было другое... у меня был ты. Или я воображала, что ты у меня есть... Но когда руки обременены двумя детьми...

— И притом теткины руки...

— Не бойся. Не в таком они у меня забросе. Но и не сидеть же мне с ними с утра до ночи. Тем более их, как мне кажется, это не особенно забавляет. — Она на минуту замолкает, кладет белую руку чуть выше своего пышного бюста и говорит замирающим голосом: — Просто у меня тут, понимаешь, пусто... Это проклятое ощущение пустоты...

— Это проклятое ощущение пустоты исчезает, как только появляется грудная жаба, — философски замечаю я.

— Ты просто несносный, — вздыхает женщина. — Изверг.

— Я это уже слышал. Преимущественно от мужчин. — И после паузы продолжаю: — Ты без конца спрашиваешь: «Ты понимаешь?.. Ты понимаешь?» Хорошо, понимаю. Но скажи мне в таком случае, чего ты ждешь?

— Ничего я не жду, — тихо произносит Маргарита. -В том-то и дело, что ничего не жду. Именно поэтому мне захотелось увидеться с тобою снова... так, без особых причин... Думаю: через несколько лет сообразишь, что могла побыть с ним еще один-два раза и не побыла, и будешь локти кусать, упустила, мол, случай.

  Она смотрит на меня, а глаза ее какие-то рассеянные и даже, может быть, не видят меня.

— Странно, однако мне вот пришло в голову... мы с тобой тоже о многом не поговорили... мы вообще говорили не так много... ты тоже отличался тем, что молчал, как чурбан, или делал вид, что не понимаешь, о чем речь... И все же у меня не было такого ощущения, что мне чего-то недостает, у меня тут не было пустоты, и не потому, что ее заполняла грудная жаба, нет, душа моя была полна другим...

— Была полна иллюзий...

— Нет, — качает головой Маргарита. — Иллюзии были здесь. — Она указывает рукой на свою безупречную прическу. — Здесь они были и все начисто испортили. Иллюзии о спокойной семейной жизни, об уютном семейном очаге... Теперь я знаю цену спокойной семейной жизни... Вовек не забуду...

  И она снова устремляет на меня какой-то до странности оживленный взгляд и говорит тихо и вместе с тем порывисто:

— Сколько понадобилось времени, чтобы я поняла, что за человеком, который мне дорог, я готова идти и в ненастье, и в стужу, что ради него я готова мириться с любыми невзгодами, но только ради того, кто мне близок и дорог, потому что нет ничего дороже в этом мире, чем быть вместе с по-настоящему близким и дорогим тебе человеком, Господи Боже мой!

  «Сказала бы это десять лет назад... пять лет назад», — отвечаю про себя.

  И, как бы услышав эту реплику, женщина отводит глаза и добавляет устало:

— Но дело это прошлое...

  Эта фраза завершает разговор, я имею в виду этот разговор, и мы переходим на более нейтральные темы.

Час спустя мы идем домой, не говоря, куда идем; медленно движемся по притихшему бульвару, и я рассеянно слежу за тем, как при свете уличных фонарей постепенно удлиняются наши тени, а потом внезапно отпрыгивают назад, затем опять начинают расти и опять отпрыгивают — две тени, мужчины и женщины, двух людей, которых случай свел и развел и опять свел, чтобы снова разделить.

— Ты еще молода... — слышится мой голос, неожиданный для меня самого.

— Мне тридцать три...

  «Тридцать пять», — поправляю ее в уме.

— Во всяком случае, еще не старая. И вместо того чтобы тиранить себя за то, что не сбылось, лучше подумать о том хорошем, что может прийти...

— О счастье?.. — Она тихо смеется.

— Ты сделала один неверный шаг. Другие делают и больше.

— Сделать новый шаг у меня уже не хватает духу... Да и с кем? С каким-нибудь молодым оболтусом, который с первого раза мне наскучит?.. И вообще, я не для того пришла сюда, чтобы ты меня утешал. Мне просто хочется еще немножко побыть с тобой.

— Да, но после этого «немножко» у тебя будет много времени...

— Ну и что? Ты надеешься, что в твоей жизни еще наступит что-то хорошее?

— Честно говоря, я о таких вещах не думаю.

— Честно говоря, ты ни на что больше не надеешься, — поправляет она меня. — Я тоже. Так что нечего меня подбадривать, мы с тобой одного поля ягода. Бредем по дороге и ничего особенного не ждем.

  Итак, мы продолжаем идти своей дорогой по пустынному бульвару, и с нами две тени, тени мужчины и женщины, которые то появляются, то исчезают, словно их и не существовало.

Не могу точно сказать, который теперь час, потому что, когда сплю, не смотрю на часы, однако я вздрагиваю оттого, что некое сверло врезается мне в голову — раз, другой, третий. Это сверло мне хорошо знакомо. Не открывая глаза, я протягиваю руку и поднимаю трубку стоящего у изголовья телефона.

— Товарищ Боев? — слышится на другом конце провода.

— Он самый. Кто это?

— Боян... Боян Ангелов... Я бы хотел вас видеть. И если .можно — сейчас же. Понимаю, время неподходящее, но...

— Почему бы и нет? — тихо говорю я и, открыв глаза, смотрю на светящийся циферблат. — Раз такая срочность, ничего не поделаешь.

— Только я не знаю, где вас искать...

  Я сообщаю ему адрес и поясняю:

— Пройди по лестничной площадке во двор и жди меня там.

— Кто это?.. Что случилось?.. — слышу возле себя сонный голос Маргариты.

— Все в порядке, дорогая. Спи спокойно.

— Спокойно?.. С тобой?.. — бормочет Маргарита, однако сон, как видно, оказывается сильнее ее иронии, потому что, повернувшись ко мне спиной, она тут же укутывается одеялом.

  Времени, для ясности, без малого три. Я одеваюсь, варю кофе и лишь после этого спускаюсь вниз. Бояну я сообщил не свой адрес, парень явится во двор знакомого мне дома на соседней улице. Я прихожу туда и застаю его на месте.

— Если тебе еще раз случится идти ко мне, приходи туда же, только смотри, чтобы никто тебя не засек, -советую я ему, вводя в кухню.

— Едва ли такое случится, — мрачно произносит Боян. — Разве что вы ко мне придете, а я к вам — никогда.

— Вот как? Почему?

— Потому что меня, наверное, засадят в тюрьму.

— Уж не обчистил ли ты какую аптеку?

— Нет, — качает головой молодой человек. — Я замешан в шпионаже.

— А, это нечто другое, — замечаю без особого драматизма. — Раз так, садись вот на этот стул и расскажи толком, что к чему.

— Это слишком длинная история... — тихо говорит Боян и несколько расслабляется, откинувшись на спинку стула.

— Не имеет значения, — вставляю я, наливая кофе. — В ночь с субботы на воскресенье хватит времени и на длинную.