— Условия не имеют значения. Да и ваш Запад не имеет значения. Думайте обо мне что хотите, но плевал я на ваш Запад. Одного отрицать не приходится: там снабжение немного получше.

— Значит, главное для вас иметь возможность отравлять себя?

— Не отравлять, а блаженствовать. Но у каждого свои понятия.

— Дело ваше, — пожимает плечами секретарша. — Но раз мы начали с конца, то было бы неплохо приблизиться и к началу...

  Она что-то достает из сумочки и показывает молодому человеку.

— Вы знакомы с этой дамой?

— Нет. Но если вы дадите ее адрес...

— А каким образом вы бы познакомились?

— Позвоню ей, она снимет трубку, а я скажу: «Привет, крошка! Чем мы займемся сегодня вечерком?»

— Так может выгореть, а может быть, и нет, — качает головой женщина. — А связь должна быть установлена любой ценой, понимаете. Поэтому я прошу вас действовать очень осмотрительно, точно следуя моим указаниям.

— Уж больно неказистая девчонка, чтобы так дрожать за нее, — вставляет Боян.

— Нас интересует не девчонка, а ее отец. Но чтобы получить доступ к отцу, эта девчонка должна стать вашей, она должна быть готова на все ради вас, понимаете?

— Безумная любовь нынче не в моде, — возражает молодой человек. — Но попытаться можно.

— Но безумие, если оно будет иметь место, должно проявляться только с ее стороны, не с вашей. А вы должны быть предельно осторожны и скрытны. Вам уже дали понять, что мы щедро платим за хорошую работу, но, если вы сболтнете хоть что-нибудь, не ждите пощады.

— Хватит стращать меня, — бормочет парень. — Я не из робкого десятка. Был бы я робок, вы бы меня не увидели тут.

— Были бы вы робким, мы бы не стали к вам обращаться. Но тут дело не в смелости или робости, а в ясном уме. Запомните, что с этого момента и до тех пор, пока не справитесь с задачей, вы в наших руках, а наши руки достаточно длинные, и от них вам не уйти. — И так как со стороны молодого человека не последовало никаких возражений, дама продолжает уже более мягко: — А теперь слушайте меня внимательно и старайтесь запомнить все до мельчайших подробностей. — И переходит наконец к самой задаче.

  Для шефа наша история не единственная забота, и, когда он находит возможность меня принять, рабочий день давно закончился. Люстра наполняет кабинет мягким золотистым светом, тяжелые темно-зеленые шторы на окнах уже опущены, и генерал стоит посреди комнаты подбоченясь, словно только что разминал онемевшую от сидения поясницу.

— Теперь у нас времени хоть отбавляй, — произносит он, указывая мне на знакомое кресло у фикуса. — Садись и рассказывай.

  Сам он направляется к другому креслу, но, прежде чем сесть, спохватывается:

— Кофе будешь пить?

  И, сообразив, что вопрос совершенно лишний, нажимает на кнопку звонка.

  Я обстоятельно рассказываю, как развиваются события, и, когда дело доходит до разговора в тени деревьев, спрашиваю:

— Впрочем, может, вы предпочтете послушать эту беседу в записи?

— Разумеется, -- кивает генерал. — Тем более что спешить нам некуда. — И он снова жмет на кнопку.

  Между прочим, мой шеф такой душка, для всего находит время, и делает это очень просто: не ограничивает свой рабочий день.

  Лейтенант вносит аппаратуру и исчезает, а мы с генералом остаемся пить кофе и слушать магнитофон. Совсем как на именинах.

— Ну, что скажешь? — спрашивает шеф, когда запись кончается.

— Проект, по крайней мере на первый взгляд, выработан довольно смелый, я бы даже сказал, слишком смелый. Этот Томас или авантюрист, или нас с вами ни во что не ставит.

— Похоже, — соглашается генерал.

— Он, очевидно, жаждет реабилитироваться и всячески старается блеснуть перед начальством. И очертя голову идет на все.

— В сущности, сам Томас ничем особенно не рискует, — говорит шеф. — Рискует, как всегда, главным образом исполнитель. Что касается Томаса, то он даже не вступал в личный контакт с Бояном и в случае провала умоет руки или, чтобы замести следы, мигом уберет отсюда секретаршу. Но это особый вопрос. Важнее другое: мы пока что судим об этой задумке с первого взгляда, как ты выразился, и, может быть, нам еще не видны все ее аспекты.

— Возможно, однако нам уже сейчас ясно, что план таит в себе серьезную опасность...

  Генерал молчит, занятый какими-то своими мыслями, и я перехожу к существу вопроса:

— Как прикажете действовать?

— А ты что предлагаешь?

— Мне кажется... Не знаю... Может, это соображение и не следует принимать в расчет, но...

— С каких пор ты начал заикаться? — поднимает брови генерал.

— Я имею в виду то обстоятельство, что Боян все же сын Ангелова...

— Жалко, конечно, но что поделаешь. Сын Ангелова или мой сын... Раз докатился до того, что...

  Это единственное, что при данных обстоятельствах меня интересует. Единственно возможный ответ. Так что с этим покончено, и я начинаю излагать свой план контроперации.

  Терпеливо слушая, генерал время от времени делает короткие замечания и в заключение говорит:

— В общих чертах годится. Я потолкую с Антоновым, а завтра еще соберемся как-нибудь и примем решение.

  И он встает, чтобы еще раз привести в чувство онемевшую поясницу.

—  Мой бокал уже полчаса пустой, а вы никак не догадаетесь заказать мне второе виски, — произносит девушка.

—  Сейчас же исправлюсь, — заверяет молодой человек.

  Этот разговор имел место во второй половине дня в ресторане «София», но мы с Бориславом слушаем его Уже вечером в кабинете с белыми шторами и белым шаром на потолке.

— Я нахалка, правда? Может, у вас нет денег...

— Есть, не беспокойтесь, — отвечает юноша.

  И чуть позже мы слышим:

— Еще два виски, пожалуйста!

  Паузу заполняет бархатный шум движущейся пленки.

— Чего это те, за третьим столиком, так глазеют на нас? — удивляется Боян.

  Потому что это Боян.

— Это ребята из моей компании, — объясняет Анна.

  Потому что это Анна.

— Неужто все трое ревнуют вас? Трое одновременно — сложная ситуация.

— Успокойтесь: ни один из них меня ревновать не станет. Мы слишком надоели друг другу. Просто их раздирает любопытство, кто вы такой. По-моему, было бы наиболее гуманно пересесть к ним.

— Нет.

— «Еще нет» или «вообще нет»?

  Вопрос сопровождается звоном бокалов. Вероятно, официантка принесла виски.

  Пауза.

— Мне будет несколько неудобно среди них.

— Почему?

— В моем костюме... Они все трое как будто минуту назад явились из дома моделей.

— Для вас так важно мнение других? — спрашивает Анна.

— Для меня нет. Но боюсь, что для вас важно.

— Глупости. Начхать мне на всех.

  Короткая пауза.

— Да, мои друзья и в самом деле позеры и нахалы, — признает девушка. — А ваши какие?

— Никакие.

— А точнее?

— Точнее, наркоманы.

— Неужели? Это, должно быть, ужасно интересно...

— Ужасно, но не интересно.

— Значит, вы не наркоман.

— Нет. Полная бездарь в этом отношении.

— То есть как?

— Попробовал, но оскандалился.

— Я тоже должна попробовать. Обещайте, что вы мне поможете попробовать!

  И прочие глупости в этом роде почти до конца пленки.

— Ставь вторую катушку, — говорю я, когда Бори-слав останавливает магнитофон.

— И на второй ничего особенного, -- сетует мой приятель, меняя катушки. — Было бы куда интереснее, если бы мы с тобой сидели в «Софии», а они слушали бы нас, сидя вот тут.

— Ничего забавного.

— Для них нет. Но для нас... По крайней мере, горло смочил бы...

  Он замолкает, потому что снова слышится диалог, записанный часом позже.

— Вы и в самом деле не склонны меня баловать. Опять мой бокал пуст, — напоминает Анна.

— Похоже, вы любите, чтобы вас баловали.

— Не знаю, люблю ли, но я привыкла. Все меня балуют.

— Кто все? Те трое?

— Те? Глупости! Им самим не на что побаловаться.