Из листвы вылезла голова седого, гладко стриженого старика в старомодных очках, а секундой позже на поляну вышел он весь, в ярко-синей куртке и потёртых брюках.

- У Вас своеобразное чувство юмора, Виктор, если Вы находите это забавным. - сухо обронил он, - неужто Вам целого леса мало?

Вздёрнув подбородок, он повернулся и заковылял в другую сторону.

- Кто Вы? - невольно вырвалось из меня.

Звук моего дрожащего голоса был столь слаб, что я и сам едва уловил его, но старик расслышал. Остановился. Обернулся, и снисходительно скривил губы:

- Мы все - лишь символы того, что есть на самом деле.

- Что?

- Я - гидрогеолог этой экспедиции, Виктор. Доктор С.Т. Гор. Мы знакомились ещё в Городе две недели назад. Уж меня-то Вы могли бы запомнить.

Повисла пауза. Старик упёрся в меня пристальным взглядом:

- У Вас ведь амнезия, не так ли?

Словно ледяные пальцы сдавили мне сердце. Не отводя взгляда, я заставил онемевшие губы выговорить:

- С чего Вы взяли?

- Вы спрашивали с утра, что здесь делает Шу. В полдень на вернувшегося к костру Тоэриса посмотрели как на призрак из преисподней. Теперь вот не узнали мою скромную персону... - старик надменно поджал губы, продолжая холодно разглядывать меня словно насекомое через микроскоп, - Что Вы помните, Виктор? Когда это случилось?

Злость закипела во мне. Но я сдержался. Не покраснел, не побледнел:

- Я тронут Вашим беспокойством, но оно не по адресу. Я в полном порядке.

- Правда? А не подскажете тогда, о чём я Вам говорил в первый вечер на катере?

Та-ак, следить за лицом! Приподнять левую бровь, губы вытянуть в улыбке:

- Это допрос?

- Конечно, нет. - доктор сухо усмехнулся, - Прошу прощения за бестактность. С Вашего разрешения, вернусь к коллегам.

- Пожалуйста.

Я отвернулся и посмотрел на кусты, из которых только что вылез очередной член моей экспедиции. Шаги старика стихли в том направлении, откуда доносился приглушённый хохот Птахина. Ужас и злоба одновременно терзали меня. Теперь я завишу от того, решит ли эта высокомерная развалина разболтать остальным, или нет. Откуда же он взялся? Почему именно здесь? Говорит так, словно я их позабыл, а на самом деле они все тут с самого начала. Но уж слишком невероятно совпадение:

А что, если Серёга прав? Сумасбродно, но... Будь что будет, лишь бы разобраться. Лишь бы знать наверняка!

Я снова склонился, едва не касаясь листьев щекою, и негромко, но чётко позвал:

- Эй, там! Выходи!

- Может, хватит на сегодня призывов в пустоту? - спросил кто-то сзади.

Я дёрнулся. На другом краю поляны стоял доктор Гор и внимательно смотрел на меня.

- Не бойтесь, я никому не скажу. - не дожидаясь ответа, он шагнул в заросли...

* * *

Этой ночью я никак не мог заснуть. От супа из рыбных консервов, приготовленного Шу, тошнило. От винного перегара, стоявшего в нашей палатке, было нестерпимо душно. В другое время я бы, конечно, вылез на свежий воздух, но в настоящем моём положении никак нельзя выделяться. Именно поэтому я вместе со всеми сидел в темноте у костра и через силу пел песни, именно поэтому проглотил стряпню Шу, именно поэтому пил вместе со всеми набившее оскомину вино, надеясь, что опьянение принесёт хотя бы временный покой от мыслей. Тщетно. Лишь голова тяжелела, словно наливаясь свинцом, да казалось, что темнота вокруг костра, поглотив моих спутников и оставив одни голоса, становится всё чернее.

Ум и чувства пребывали в таком напряжении, что алкоголь почти не пьянил. А других развезло порядочно: язык Птахина, распевавшего всё более похабные песни, совсем заплёлся и пение перешло в мычание. Шу объелся супом и постоянно икал. Тоэрис плакался мне, что он никто, и что какая-то Ида не отвечает ему взаимностью. Отличился даже доктор Гор - пытаясь встать, спесивый старик, отяжеленный выпитым, завалился на спину, и никак не мог подняться; время от времени он звал кого-нибудь на помощь, но ответом были лишь взрывы хохота с нашей стороны.

В общем, для научной экспедиции пьянка случилась невообразимая. Прежде бы я нипочём не допустил подобного безобразия. Но теперь привлекать к себе внимания не мог. Самым мерзким оказалась необходимость подстраиваться под всеобщее безумие: я был вынужден икать как Шу, мычать вместе с Птахиным, отвечать заплетающимся языком на рыдания Тоэриса и ржать над жалким Гором.

Тьма и тусклые отсветы пламени на искажённых лицах, хохот и алые угли под мятущимися языками огня - всё навевало стойкие ассоциации с христианским адом. Наконец, дрова кончились, костёр погас и мы наощупь расползлись по двум палаткам. Я оказался вместе с Птахиным и Тоэрисом. Птахин захрапел почти сразу, а из угла Тоэриса ещё долго доносились всхлипыванья и приглушённые проклятия. Я надеялся, что смогу успокоиться, оставшись наедине с мыслями, но этого не произошло. Духота, мерзкий перегар, храп Птахина, колючий спальник, вкус рыбных консервов - бесило решительно всё.

Я изо всех сил пытался вспомнить хоть что-то об этих людях. Но память, напротив, словно крошилась под волевым напором: я уже не мог точно сказать, плыли ли мы изначально вместе с Шу, а потом появился Птахин, или было наоборот.

Наконец, уже под утро, я всё-таки забылся неспокойным сном. Странные образы виделись мне. Росток, распустивший над влажным чернозёмом первые зелёные листочки. И красочные, цветастые сорняки, один за другим вылезающие со всех сторон. Они росли неестественно быстро, и их непроглядная тень накрыла маленький всход...

* * *

Разбудил меня бархатистый, насмешливый женский голос:

- Кажется, джентльмены не собираются сегодня вставать...

Я вскочил с выпученными глазами. Ещё бабища какая-то на мою голову! Когда же всё это кончится?! Она была снаружи, совсем рядом с палаткой. Выбравшись из спальника, я натянул ботинки и полез к выходу, переступая через дрыхнувших Птахина и Тоэриса.

Утреннее солнце ослепило, а свежий воздух одурманил. Поляна блестела от росы. На бревне у пепелища сидел Шу и ковырял пальцем в банке из-под консервов. Распрямившись, я обернулся к обладательнице удивительного голоса и остолбенел:

такой красоты я ещё не видел.

Стройная фигурка, воздушные пепельные волосы убраны назад, холодный и насмешливый взгляд ярко-зелёных глаз, густые, изогнутые дугой брови, прямой и тонкий носик, и, наконец, сложенные в холодную улыбку нежные губки, которые и обронили слова приветствия:

- Хорошо ли Вам спалось, Виктор?

- Спасибо, хорошо. - ответил я, не отводя ошеломлённого взгляда.

- Мне повезло, что я ночевала на соседней поляне. - продолжила незнакомка с той же лёгкой насмешкой во взгляде, - Такого шабаша я давно не слышала.

- Простите за беспокойство. - выдавил я, - Обещаю, что впредь подобного не повторится.

- Спасибо, что обнадёжили. - красавица наградила меня сдержанной улыбкой и обжигающим взглядом, а затем направилась к лесу.

Шу, пряча вылизанную банку, встрепенулся:

- Ида, может, ещё воды принести?

- Нет, благодарю. - и она, изящно склонив головку, вошла в заросли.

Только тут я понял, как ужасно выгляжу - невыспавшийся, грязный, непричёсанный. Раздражённо тряхнув головой, я зашагал к прудику и бросил на ходу Шу:

- Поднимай всех. Пусть приводят себя в порядок, собирают рюкзаки и палатки. Через полчаса выходим.

- А завтрак?

- Съедим по дороге. Иначе не успеем.

* * *

Когда я вернулся, мои распоряжения и не думали выполняться. Растрёпанный Тоэрис, сидя на бревне, апатично наблюдал, как Шу нарезает батон на куски и жадно глотает их один за другим. Птахин бродил с безумным взглядом и просил у всех чего-нибудь от головы, пока я не напомнил, что аптечка у него в рюкзаке (ещё у кого из нас амнезия!). Один доктор Гор, презрительно поглядывая на остальных, с демонстративной энергичностью скатывал свою палатку.

Конечно, не через полчаса, но минут через сорок мы продолжили путь. До объекта было километра три. Настроение моё поднималось всё выше. Разумеется, благодаря тому, что за мною следом, а иногда даже рядом изволила шествовать наш фотограф - восхитительная и неприступная Ида. Наконец-то у меня появился гораздо более приятный предмет размышлений, чем прежде. И это было превосходно.