Тузовский отвел глаза и опустил голову — не видеть и не слышать ничего, напрячь волю и представить себе свою жизненную дорогу. Да вот она — университет, лаборатория в горах, степные курганы, маленькие города — и залитые дождем, и пыльные, и почти невидимые из-за густой зелени. А что впереди? Еще одно усилие воли — на миг оглохнуть, ослепнуть, перестать думать. Пусть решение придет подсознательно, как озарение. Нет, хитришь с самим собой. Волю исключить не удастся. Тогда так — пусть торжествует мысль, не дающая покоя в последнее время. Поиск оправдывает себя. Если отдаться ему целиком, ни о чем жалеть не придется. Удачный он будет или нет — только в нем может найти выход то, что тревожит, что не дает жить спокойно. И надо спешить, пока еще есть стремление к поиску.

— Обойдусь без раздумий, — сказал Тузовский. — Я согласен.

— Тоже, — сказал Куров.

— Хорошо. — Директор еще ближе придвинул к себе бумаги. — К работе приступайте с сегодняшнего, в крайнем случае — с завтрашнего дня…

— А что делать? — спросил Тузовский.

Директор открыл один из ящиков стола, достал оттуда маленькую книжечку, положил между Тузовским и Куровым. Оба пригнулись. Синяя ракета, взлетающая из огненной волны, — очевидно, фирменный знак, — чуть ниже подпись: «Комитет по исследованию космического пространства».

— Там, внутри, написано, что вам делать. — Директор захлопнул ящик. — Практически вы, конечно, ничего сейчас сделать не сможете. Но постарайтесь хотя бы выдвинуть идею. Думайте неотступно, неустанно, где хотите. Сидите в библиотеке, валяйтесь на траве, глядите в небо — но думайте… У меня всё…

Они медленно поставили стулья на место, а директор, склонившись к бумагам, будто забыл про них. И когда они были уже у самого выхода, директор вдруг крикнул:

— Да, если вы незнакомы, постарайтесь скорее сблизиться. Каждый из вас будет дополнять другого знаниями, навыком, мыслительными способностями.

Они вышли за дверь, и на глазах удивленной секретарши протянули друг другу руки.

— Игорь.

— Валентин.

«Реакция катализируется декарбоксилазой; ее кофермент — это дифосфотиамин…» — Куров отодвинул от себя книгу, не дочитав фразу до конца, уткнул подбородок в ладони и посмотрел налево. За стеклянной стеной посмеивались девчонки-библиотекарши. Над чем, над кем? Не над ним ли? Вполне может быть. Он того стоит. Человек, променявший дело, в котором что-то смыслит, на дело, в котором не смыслит ничего, заслуживает самого жестокого осмеяния. А если еще сказать, что он намерен делать серьезные научные открытия? Кто посмеется, кто похлопает снисходительно по плечу: «Дерзай, старик!» — кто заговорит о футболе, как с человеком, с которым более серьезные темы и обсуждать-то нельзя. Черт побери, энтузиастов не так уж много! Хотя вот один сидит сзади. С этим, кажется, повезло. Упорства у него как будто бы больше: сидит не разгибая спины, когда ни повернешься, видны только нависшие над книгой неподвижные стекла да гладкая полоска пробора. Читает основы токарного дела. А потом примется за радиорелейные передачи. Это я ему такой список составил. А дальше идут наземные транспортные машины, потом «Основы электротехники». А он мне — «Биохимию» и «Биофизику», «Кинетику и молекулярную биологию»… Развиваем друг друга, как шеф велел. Вот с кем не повезло, так это с шефом. Слишком высок он. Так ли думалось? Предположения были совсем другие: приходит в лабораторию опытнейшая личность, доктор наук — седина, румянец, благообразие, коллега в Вашингтоне, коллега в Стамбуле, коллега на Мадагаскаре, — посылает Валентина Курова в первый день пробирки мыть. Ничего, он стерпит, зарплата большая ему не нужна, семьи нет пока, лишь бы дело было стоящее. Завтра шеф говорит, что нужно выявить структурные особенности цепи переноса электронов в живых системах, и объясняет, как это сделать. Послезавтра — еще что-нибудь. И так день за днем, день за днем идут они к большому открытию. Конечно, все лавры профессору — симпозиум в Лондоне, конгресс в Париже, посылка из Токио, — ну, а Курову знания, навык, квалификация. Так нет профессора — заведующего лабораторией, — а есть я, есть биолог Игорь Тузовский, есть задача, о путях решения которой нужно доложить через две недели, и есть гора книг — пропади они пропадом. От этих мыслей Курову стало тошно, он захлопнул книгу, лежащую перед Тузовским, едва не задев обложкой его нос, и сказал: «Пошли покурим».

Куров лежал на траве, закинув руки за голову, а Тузовский выбрал местечко между двумя отростками корней и сел там, спиной к сосне. Пиджак он повесил на кустик, брюки вздернул и сидел, как в мягком кресле. Давно уже погасли окурки, выброшенные далеко в траву, но что-то не хотелось подниматься, идти в читальню и там, в прохладной, светлой комнате, переворачивать страницы. Казалось, заставь их ворочать камни — и то легче будет. Большое белое старинное здание с колоннами и портиком в центре, с тремя рядами не слишком больших и не слишком частых окон по фасаду стояло перед ними.

— Институт, — сказал Куров. — Снаружи всё, как было двести лет назад. Побелили вот только сейчас. А внутри — полное обновление. Денег сколько затрачено — так, черт побери, отдача, хоть минимальная, должна быть… Здесь до нас конторы помещались какие-то. Вот где легко. Главное, мыслей никаких не надо придумывать, идей. Наоборот, даже вредно. Отвлечь могут. Каждое новое дело — абсолютное повторение старого. Разница лишь в величине показателей, которыми оперируют. Стучи себе на счетах, щелкай арифмометром. В обед по парку можем прогуляться. Говорят, здесь пруд где-то есть… Может, поищем… глядишь, в воде придут мысли насчет вот этого. — Он помахал свернутой в трубочку книжкой. — Дадим, так сказать, головам принудительное охлаждение, вот они и заработают лучше…

— Постой. — Тузовский взял у него из рук, развернул книжку, все ту же, с синей ракетой, вылетающей как бы из жерла вулкана. — Слушай. Я еще раз прочту, а ты слушай и думай одновременно. Может быть, какая-нибудь неожиданная ассоциация родится, озарение придет. — Он начал читать: — «При осуществлении программы расширенных космических исследований космонавты могут попасть на планету, окутанную сплошными облаками. В этом случае оптические средства связи будут либо вовсе не осуществимыми, либо потребуют слишком большого расхода энергии. Кроме того, не будет возможности составить полное и объективное описание господствующих на планете условий. Планета может характеризоваться отсутствием газовой атмосферы, или, наоборот, колоссальной ее плотностью. В обоих случаях звуковая сигнализация станет практически невозможной. Планета может оказаться принадлежащей к системе звезды, которой свойственно сильнейшее радиоизлучение на всех диапазонах частот. Это помешает космонавтам связываться между собой по радио. Вновь создаваемый способ передачи информации должен исключать три вышеуказанных, быть в то же время достаточно надежным, легко осуществимым и требовать минимального расхода энергии. Он…»

— Хватит, — сказал Куров, — мне кажется, я наизусть знаю… «Технические условия на разработку нового способа передачи информации, составленные в управлении спасательной службы Комитета по космическим исследованиям»… И так далее… Нет, у меня не появилось новых идей при твоем чтении, весьма монотонном, кстати. Я не понимаю только одного — как мог директор, человек, у которого очень скоро, должно быть, попросят конкретное решение, поручить эту проблему нам, кому только учиться впору?..

— Полагаю, что не только нам. — Тузовский сунул в рот травинку. — Я думал о методе работы. Вряд ли Комитет космических исследований послал эти условия только в наш институт, и вряд ли директор поручил эту проблему лишь нам двоим. Скорей всего, нас он только проверяет на искру божию, а серьезное решение поручил кому-то другому… Справимся, дадим стоящую идею — хорошо, а нет — не знаю тогда, что он с нами будет делать…

— Да. А мы пока эрудицию нагоняем…

— Печально… — Тузовский снял очки, стал медленно протирать стекла. — Идей у нас с тобой нет… Факт, достойный сожаления. В институте создаются другие лаборатории. Не поручусь, что шеф не предлагает им то же самое задание. Испытывать гибкость мышления новых сотрудников…