═══════════════════ Тонет темен мир во гресех,═══

══════════════════ Во гресех незамоленныих,═════════════════

═══════════════════ Угрязли во гресех души смрадные,══

══════════════════ Не услышати грешником спасения,═══

══════════════════ Не изведати Божия благоволения..?[98] ()

Во-вторых, легко заметить, что понятие о чуде есть понятие относительное. Если данная вещь мыслится самостоятельно, например, изолированно-вещественно или исторически, и мы ее рассматриваем с логической, практической и эстетической точки зрения, она не есть чудо. Но, если та же самая вещь мыслится с точки зрения соответствия ее идеально-личностному бытию, она есть обязательно чудо. Чудом, несомненно, являются вещи в мистически-умном восхождении. В "Жизни преподобнаго Григория Синаита" читаем: "Совершающий в духе восхождение к Богу как бы в некотором зеркале созерцает всю тварь световидною, "аще в теле, аще кроме тела, не вем", как говорит великий Апостол (2═Кор.═III, 2), пока какое-нибудь препятствие, возникшее в это время, не заставит прийти в себя"[99]. Хотя таких примеров видения твари как чуда очень много, но я не стану приводить тут житийную литературу, чтобы не дразнить гусей. Достаточно привести такие же примеры и из светской литературы.

Читаем у Достоевского: "В юности моей, давно уже, чуть не сорок лет тому, ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали раз на большой реке судоходной, на берегу с рыбаками, а вместе с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет уже восемнадцати на вид, поспешал он к своему месту на завтра купеческую барку бичевою тянуть. И вижу я, смотрит он перед собою умиленно и ясно. Ночь светлая, тихая, теплая, июльская, река широкая, пар от нее поднимается, свежит нас, слегка всплеснет рыбка, птички замолкли, все тихо, благолепно, все Богу молится. И не спим мы только оба, я да юноша этот, и разговорились мы о красе мира сего Божьего и о великой тайне его. Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами. И, вижу я, разгорелось сердце милого юноши. Поведал он мне, что лес любит, птичек лесных; был он птицелов, каждый их свист понимал, каждую птичку приманить умел: лучше того, как в лесу, ничего я, говорит, не знаю, да и все хорошо. "Истинно, отвечаю ему, все хорошо и великолепно, потому что все истина. Посмотри, говорю ему, на коня, животное великое, близ человека стоящее, али на вола, его питающего и работающего ему, понурого и задумчивого, посмотри на лики их: какая кротость, какая привязанность к человеку, часто бьющему его безжалостно, какая незлобивость, какая доверчивость и какая красота в его лике. Трогательно даже это и знать, что на нем нет никакого греха, ибо все совершенно, все, кроме человека, безгрешно, и с ними Христос еще раньше нашего". "Да неужто, спрашивает юноша, и у них Христос?" "Как же может быть иначе, говорю ему, ибо для всех Слово; все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к Слову, Богу славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие"[100]. Все это - прекрасный пример интерпретирования самых обычных вещей как чудесных.

Чудом, несомненно, представляется весь мир той отшельнице Февронии, которую так хорошо изобразили, на основании народных источников, В.И.Бельский и Н.А.Римский-Корсаков в известном "Сказании о граде Китеже", где нижеследующие слова Февронии находятся в контексте общей "похвалы пустыни".

═══════════════════ Ах, ты, лес мой, пустыня прекрасная,

══════════════════ Ты дубравушка-царство зеленое!═════

═══════════════════ Что родимая мати любезная,══

═══════════════════ Меня с детства растила и пестовала.═

══════════════════ Ты ли чадо свое не забавила,════

═══════════════════ Неразумное ты ли не тешила,══

═══════════════════ Днем умильные песни играючи,══════════════════

═══════════════════ Сказки чудные ночью нашептывая?══

═══════════════════ Птиц, зверей мне дала во товарищи,══

══════════════════ А как вдоволь я с ними натешуся, - ═══

═══════════════════ Нагоняя видения сонные,══════

═══════════════════ Шумом листьев меня угоманивала.══

═══════════════════ Ах, спасибо, пустыня, за все, про все:════

══════════════════ За красу за твою вековечную,════

══════════════════ За прохладу порой полуденную════

══════════════════ Да за ночку парную, за воложную,══

══════════════════ За туманы вечерние сизые,════════

══════════════════ По утрам же за росы жемчужные.═══

══════════════════ За безмолвье, за думушки долгие,═══════

═══════════════════ Думы долгие, тихие, радостные...═══

И далее:═════

═══════════════════ День и ночь у нас служба воскресная,

═══════════════════ Днем и ночью тимьяны да ладаны;══════

═══════════════════ Днем сияет нам солнышко ясное,═════════

═══════════════════ Ночью звезды, как свечки, затеплятся.

═══════════════════ День и ночь у нас пенье умильное,═══

═══════════════════ Что на все голоса ликование, - ═══

═══════════════════ Птицы, звери, дыхание всякое════════

═══════════════════ Воспевают прекрасен Господень свет.══════════

═══════════════════ "Тебе слава во век, небо светлое,═════

═══════════════════ Богу Господу чуден высок престол!═════

══════════════════ Та же слава тебе, земля-матушка, ══

══════════════════ Ты для Бога подножие крепкое!"[101]

Рождение ребенка, рассматриваемое научно, есть необходимый результат определенных естественных причин; рассматриваемый с точки зрения воли, ребенок есть, например, результат желания родителей иметь детей; рассматриваемый с точки зрения чувства, он может находить к себе отношение как к прекрасному предмету. Но если вы посмотрите на рождение ребенка как на проявление той стороны вечно блаженного и абсолютно-самоутвержденного состояния личности, которая заключается в ее вечном нарождении и нарастании, как бы и самотворении, самозарождении, то рождение ребенка окажется чудом, подобно тому как оно показалось таковым Шатову в романе Достоевского "Бесы". "Веселитесь, Анна Петровна... Это великая радость..." - с идиотски-блаженным видом пролепетал Шатов... "Тайна появления нового существа, великая тайна и необъяснимая". Шатов бормотал бессвязно, чадно и восторженно. Как будто что-то шаталось в его голове и само собою без воли его выливалось из души. "Были двое, и вдруг третий человек, новый дух, цельный, законченный, как не бывает от рук человеческих, новая мысль и новая любовь, даже страшно... И нет ничего выше на свете!"[102].

И не только рождение ребенка, но решительно все на свете может быть интерпретировано как самое настоящее чудо, если только данные вещи и события рассматривать с точки зрения изначального блаженно-личностного самоутверждения. Ведь во всяком событии такая связь легко может быть установлена. И мы часто волей-неволей устанавливаем ее, начиная относиться к самым обычным вещам вдруг с какой-то новой точки зрения, трактуя их как загадочные, таинственные и пр. Всякий переживал это странное чувство, когда вдруг становится странным, что люди ходят, едят, спят, родятся, умирают, ссорятся, любят и пp., когда вдруг все это оценивается с точки зрения какого-то другого, забытого и поруганного бытия, когда вся жизнь предстает вдруг как бесконечный символ, как сложнейший миф, как поразительное чудо. Чудесен сам механизм, мифически-чудесны самые "законы природы". Не нужно ничего специально странного и страшного, ничего особенно необычного, особенно сильного, могущественного, специально сказочного, чтобы осуществилось это мифическое сознание и была оценена чудесная сторона жизни. Достаточно самого простого, обыденного и слабого, незнающего и пр., чтобы уже осуществился миф и сотворилось чудо. Так гласит житие преп. Венедикта[29] об узрении им вселенной в одном световом луче, в одной пылинке: "Почив же преподобный Венедикт с вечера мало, воста на молитву, предваряя час полунощный, и стоя при оконце и моляся, внезапу узре свет небесный велий, и нощь паче дневного света просветися: а еже чудеснее, якоже сам отец послежде поведа, яко мнехся, рече, всю вселенную аки бы под едину солнечную лучу собравшуюся зрети. Прилежно же преподобный к светлости оной взирая, виде душу блаженного Германа, епископа капуанского, на огненном круге ангелами <к небеси> возносиму".