- Для начала скажу, что ваш случай – для учебников. Послать Патронуса в таком состоянии, в каком вы прибыли сюда – это потрясающе.

- Патронуса? – не поняла Лили.

- Ну да. Изумительная лань. Вошла в приемную и вывела дежурную медсестру на крыльцо. Это точно были вы, рядом никого не оказалось.

Лили на секунду прикрыла глаза. «Не надо об этом думать. Просто не надо, забудь».

Доктор расспросил её о самочувствии, затем осмотрел, удовлетворенно прищелкнув языком. По его словам, выходило, что дня через три-четыре её выпишут.

- Конечно, сначала дома нужен полный покой, - он запнулся, словно сомневаясь, следует ли сказать что-то еще. Лили, внимательно на него глядя, кивнула.

- Вы знали о своей беременности? – осторожно спросил доктор.

«Беременности? У меня мог быть ребенок? Где же он?» Естественно, Лили не знала.

- К сожалению, ребенка вы потеряли. Срок был очень маленький, для вашего организма, думаю, последствий не будет.

Лили мелко закивала, поджав губы. Перехватила взгляд Эммы, замершей в дверях: та смотрела с состраданием, но не на нее, а на помрачневшего доктора Суоллоу. А так захотелось, чтобы и её кто-то пожалел… Доктор потрепал её по руке и пожелал поправляться, но это было вовсе не то.

Не зная о беременности, Лили не успела ощутить себя будущей матерью, и потому её горе, должно быть, не было столь уж глубоким. Но горечь все же разлилась по душе, как чернила – по чистой бумаге. Лили чувствовала острый привкус во рту, хотелось плакать, но с губ сорвалось лишь детское хныканье.

Вот если бы Джеймс… Она спохватилась: совсем забыла думать про него. Уцелел ли он? А если ранен? А если… Она снова замотала головой: нет, этого просто не должно случиться. Лежать в палате, в полном одиночестве внезапно стало страшно, их, хотя ей велели пока оставаться в постели, Лили, преодолевая слабость, добрела до порога и довольно долго стояла в дверном проеме, наблюдая за снующими туда-сюда врачами и прохаживавшимися по коридору пациентами.

Джеймс появился перед обедом. Принес белые хризантемы и пакеты с фруктами и разными вкусностями

- Я утром спрашивал у врача. Говорит, тебе можно всего и побольше.

Лили улыбалась, когда Джеймс с легкостью усадил её на колени и жадно стал целовать.

- Простишь меня? – спросил он, вдоволь её наласкав. – Ну не мог я сдержаться. Увидел эту мразь… Сколько хороших людей из-за этого безносого погибло! Наверное, он бы и меня прихлопнул, да Лонгботтомы на выручку пришли…

- С ними-то все в порядке?

- Ранены оба, и довольно серьезно. Мамаша Фрэнка, думаю, Алисе устроит сладкую жизнь, когда они вернутся: Фрэнк ведь её собой закрыл от одной дряни, - Джеймс холодно усмехнулся. – Знаешь, оставляет глубокие порезы, которые не затягиваются.

Лили стало неожиданно тревожно.

- А кто в нее этим запустил?

- Септимус Берк. Тоже мне, герой.

Лили постаралась скрыть вздох облегчения. Поколебалась: рассказывать ли про ребенка? Нет, не стоит, не нужно Джеймса расстраивать.

- А Сириус отделался царапинами, Марлин тоже. Эммелине повезло меньше, но она и сама кого-то уложила. Да, кстати, в Пита Долохов Круциатусом попал. Чуть не умер, бедняга.

Лили прижалась губами к виску Джеймса.

- Получается, мы с тобой бросили вызов Тому-Кого-Нельзя-Называть?

- Ага, - он рассмеялся. – Теперь он нас в покое не оставит, это точно.

========== Глава 64. Имена на надгробии. ==========

Со дня стычки в Косом переулке прошел примерно месяц. Тогда, в первую неделю после нее, Лили сделала для себя два небольших, но весьма неприятных открытия. Одно, собственно, случилось из-за Джеймса, передававшего жене, пока она после больницы отдыхала дома, все новости из Ордена, какие он только мог узнать. Так вот, однажды вечером Джеймс рассказал ей, что слышал разговор Грюма и Дамблдора.

- Я Дамблдора таким сердитым еще не видел. Вас, говорит, Сами-Знаете-Кто - ну, он его по имени называет, но я уж не рискну – нарочно в Косой переулок всех выманил, чтобы посмотреть, сколько вас и на что вы способны. Подумали бы прежде, что Пожирателям могло в Косом переулке сейчас понадобиться? Ладно бы перед учебным годом…

- Но тогда – помнишь, старший Фенвик из-за этого погиб… Дверь в «Дырявом котле». Это тоже было зимой.

- Но сейчас-то они к «Дырявому котлу» и не приближались. В общем, я Грюма таким тоже не видел еще. Он покраснел, как мальчишка. Да, говорит, сплоховал.

- Но ведь, наверное, и мы их силы примерно знаем теперь?

- Не обязательно, - поморщился Джеймс. – На месте Безносого я бы в такую операцию ни за что бы не поставил всех своих боевиков разом. Кого-то, да точно бы припрятал. А вот мы – да, как на ладони все оказались.

Он запыхтел с досады; с стороны выглядело смешно, но Лили было не до смеха. Ей вдруг представились они все – от Грюма и Доркас до Питера и Мэрион – разбросанными по голому вьюжному полю, гнущимися под злым смертельным ветром, мечущим снег, острый, словно миллиарды крошечных ножей. Они были все беспомощны, беззащитны и бесполезны – оттого было особенно горько. Кому они могут помочь, кого спасти, если не могут спасти сами себя?

Джеймс с расстроенным видом прихлебывал чай. Лили заставила себя успокоиться: кому из них следует сохранять хладнокровие, как не ей? Совсем не важно, в конце концов, победишь ты или проиграешь – важно, что ты пошел драться за правое дело. Важно, что совесть твоя чиста. Так она и сказала Джеймсу.

- Совесть… - он в задумчивости взлохматил голову. – Лилс, вот мы все о совести кричим. А если подумать – для чего она? Почему именно её надо так беречь? Вот мы живем так аккуратно, точно в белой мантии по грязи идем, стараемся ни пятнышка не посадить… А для кого мы себя храним? Кто нам потом спасибо скажет, что мы не запачкались?

Лили недоуменно приподняла брови. На такие темы они с Джеймсом ни разу еще не говорили.

- Мы, магглы, верим, что это нужно Богу, - ответила она довольно твердо, но Джеймс только усмехнулся:

- Богу? Который и Нюнчика, и даже Безносого может простить, если они покаются?

- Ну.. Ну да. Ты против?

- Да не то, чтобы против… Просто какой смысл нам изначально не оступаться, жить по правде, если можно наворотить дел, а потом сказать, что сожалеешь – и тебя все равно простят?

Лили потерла переносицу. Ох, ведь пастор Грей когда-то упоминал в проповеди и об этом. Вспомнить бы, что. А, вот, кажется.

- Не сказать, что сожалеешь. Раскаяться – это очень больно. Надо осознать, насколько плохо поступал, как низко упал, как испачкался, и пожалеть от всей души. Только искренне. Это очень больно. Хорошо еще, когда есть возможность как-то загладить вред – но часто и её нет.

- Если вред не может быть заглажен, за то человека прощать? – Джеймс не унимался. – Пусть получит, что заслужил.

Лили колебалась. В душе она, пожалуй, его правоту признавала: ей тоже казалось не очень логичным, что можно прощать человека за одно сожаление – но позволительно ли спорить с тем, что говорит пастор Грей?

- Я не понимаю, - все твердил Джеймс. – Не понимаю, как можно на одну планку с честными людьми ставить таких, как Пожиратели. Если в будущем к нам отнесутся одинаково…

- А ты уверен, что они раскаются? – нашлась Лили наконец. – Я что-то сомневаюсь. Так что можешь не беспокоиться: мы пойдем в рай, а Пожиратели – в ад, как им и положено.

Кажется, на том Джеймс немного успокоился.

Другое открытие было сделано раньше, самой Лили. Утром перед выпиской она в ожидании Джеймса вышла побродить по коридору и как раз раздумывала, не заглянуть ли напоследок к Эммелине или к Лонгботтомам, когда на расстоянии нескольких футов среди врачей и больных увидела две знакомые фигуры. Низенький, в халате поверх пижамы особенно комичный Питер стоял к Лили спиной, и на его пухлые плечи нежно положила узкие ладони девушка с длинными льняными волосами. Её треугольное личико, румяное от мороза, напоминало недозрелую ягодку. Не составляло труда узнать нисколько не изменившуюся за это время Пенни-Черри.