- Она хотела семью, детей, а я не чувствовал, что смогу оправдать ее надежды – я только приблизился к устью воронки под названием «работа» и знал, что вскоре затянет меня по самую голову, поэтому сразу оборвал концы.
- Любил ее?
- Честно? – смотрит так проникновенно, словно я могу по одному взгляду определить, что у него на душе. Но я не телепат и не медиум… Иногда самые логичные и банальные ответы требуют быть озвученными. Поэтому всего лишь согласно киваю, смотря на лицо, залившееся оранжевым насыщенным светом. – Сомневаюсь, что когда-то испытывал подобное чувство. Влечение, интерес, симпатия, вожделение – это ее составляющие, но далеко не все. Думаю, я смог бы полюбить ее со временем, когда это чувство достигло бы нужной кондиции, но для этого пришлось бы пожертвовать тем, что на тот момент было для меня очень важно. Я и не жалею… У обоих сложилась жизнь, как каждый того хотел: она вышла замуж и сейчас в положении, а я все еще в рабочей воронке и, не скрою, доволен этим.
Бутылка вновь оказалась в моих руках, но припадать губами к горлышку я не спешу.
- А после нее?
- Случайные редкие связи, впрочем, как и до нее, - высыпает в ладонь оставшиеся конфеты и закидывает обертку в мусорный пакет. – За тридцать лет это были мои вторые долгие отношения, и оба раза продлились два с половиной года. Первые закончились, едва я выпустился из школы. А там университет, разгульная жизнь, после не совсем приятная история, о которой ты знаешь, и вновь какие-то безрезультатные попытки. Правда, в свое оправдание скажу, что я не очень-то уж старался.
- Почему же? Что-то мешало?
- Собственное нежелание – мне просто не нужны были отношения. Наверное, так было всегда.
Ларс заканчивает фразу, казалось, на середине. Мое воображение желает завершенности, превращая недосказанность, в строго оформленное по всем рамкам предложение. И Эванс на миг усложняет мне этим жизнь, потому что в отличие от него, в моей голове фраза имеет два окончания: «так было всегда и так будет» или же что-то сдвинулось с мертвой точки. Озвучить ни одну из своих догадок я не рискую – его ответ не изменит моих чувств, так какой смысл лезть в душу так глубоко? И пока я блуждаю по своим грезам, путаясь в собственных доводах и вновь распутываясь, Ларс проявляет интерес и к моей жизни.
- А как все безнадежно в твоем случае? – игривая улыбка на губах и манящий искренней заинтересованностью взгляд.
- Правда, так интересно, не побоишься запачкаться? Я далеко не ромашка в поле…
- Востребованный и желанный цветок?
- Как герань в общественном саду, - смеемся в голос, и становится так легко от того, что самоирония воспринята им правильно, с положительным окрасом. – Саманта всю жизнь упрекала и в то же время не упускала ни одного случая, чтобы выстебать мою неразборчивость: мужчины и женщины; сверстники, старше или младше – для меня мало что имело значение. Серьезно я никогда не относился к своим увлечениям, не всегда временным, но запал быстро заканчивался и интерес гас на глазах. Никогда не пробовал считать, но, полагаю, их было достаточно, - пристально смотрю на него. - И в свое оправдание – я об этом не жалею.
- И как быстро все закончится на этот раз?
Казалось бы, звучит такой нешуточный вопрос, от которого должно бросить в пот, обязывающий поставить кого-то из нас (задающего или отвечающего) в неловкое положение. Но эта тень притаившегося азарта в его глазах топит меня без возможности на спасение, потому что он не серьезен, играет со мной, подначивает, наталкивая на нечто непоправимое. И если начну убеждать его в обратном – проиграю.
- Смотря, насколько сильно ты смог заинтересовать меня, - оттягиваю ответ, прикладываясь к бутылке, демонстративно слизываю с губ остатки мартини. – А тебе хотелось бы стать последним?
- Садовником?
Задыхаемся в смехе, не сдерживаясь, просто отдаемся нахлынувшей волне веселья. Ровно до того момента, пока не оказываюсь сидя у него на коленях, вцепившимся руками в волосы и влипшим в его губы, как пластилин. Разогретый. Размятый. И готовый принять любую форму. И начинаю пороть самую адскую чушь, на которую только могу быть способен. И лицо даже не заливает стыдливый румянец, будто бы сказанное в порядке нормальных вещей.
- Ты не представляешь, как сильно я боюсь перегореть.
- И поэтому спешишь всегда, словно в горящем поезде несешься? - вместе с этими слишком собственнически прижимает к себе, не давая разорвать контакт тел, так и сидим нос к носу. Губы к губам. На одном дыхании.
- Может, потому что боюсь, что рыбка сорвется с крючка, а я слишком голодный, чтобы ждать другую? – и уже на самое ухо. – А, может, потому что не хочу, чтобы попалась другая? И мне нужна только та, что сейчас перед глазами, - метафора слишком открытая, чтобы не понять намека, а я достаточно смелый, чтобы не перевести тему. Глаза в глаза. Испытываю Ларса, будто он обязан ответить на мой выпад своим, иначе меня автоматически признают победителем.
И он отвечает.
- А если попалась хищная рыба и, не сопротивляясь для вида раз, во второй дернет на себя и утащит рыбака под воду? – изогнутая графитовая бровь поднята кверху, и, кажется, я уже погружен в это безумие, иначе как еще найти логическое объяснение тому, что происходит?
- Я покорно приму свою участь, - говорю, словно не своим голосом, словно не своими губами.
- Тогда станешь добычей для хищника.
- Главное, чтобы он ни с кем ей не делился, - интонация сочащаяся коварством – откуда во мне столько?
Его ладони обжигают спину, в штанах уже давно стало слишком тесно, а в горле пересохло. И заглушить бы это поднявшееся чрезмерно дикое и излишне пошлое желание, но туго скрученный канат из внутренних органов и выбивающее сумасшедшие аккорды сердце так и просят выпустить наружу. И задница как некстати упирается в твердый стояк Ларса, обтянутый джинсой. А мысль вырубить все внутренние ограничители становится все навязчивее.
И щекой о его висок, губами едва касаясь уха, шепотом, словно кто-то другой может услышать и принять на свой счет, слишком откровенно и непристойно, чтобы спутать с прямым значением:
- Я такооой голооодный…
Ларс молчит, не произносит и звука, когда язык, огибая ушную раковину, соскальзывает на шею, оставляя бордовый засос на самом видном месте – захочется прикрыть, придется надевать шарф.
И градус в теле не настолько высок.
И выпили не так много, чтобы опьянеть до забвения.
Но происходящее усиливает все эффекты, приумножает в сто крат, накрывая с головой.
Втягивает в этот водоворот, всплываю на поверхность, когда слышу треск оставшейся на теле ткани, - все же не смогли быть аккуратными.
Лопатки вжимаются в мягкий ворс ковра, а ноги, не скованные джинсой, обвивают талию Ларса. Притягиваю на себя, чуть ли не укладывая, и если бы не его рука, вовремя выставленная в качестве опоры, рухнул бы плашмя, придавив меня своим телом. И как тут оставаться в своем уме, когда нависает и дышит так глубоко, когда шальной взгляд сканирует все мои эмоции, впечатывая в пол, не давая продохнуть и сделать с этим хоть что-то. Плавлюсь, как сыр под его руками, когда скользит по торсу, ныряет за поясницу, притаскивая ближе к себе, чтобы голова не упиралась в седалище софы, вклинивается между раздвинутых бедер до несчастного нанометра между телами.
- Хочу жестко и на пределе, чтобы на утро собирать тело по частям, - в самые губы, прежде чем глубокий поцелуй снова превратится в вылизывание, в ебучую гонку «кто кого», чтобы настигнув финишную прямую, отказали тормоза, протаскивая вперед километры. Чтобы за пределами чувствительности. Его. Моей.
- Не сдерживай себя, Ларс, - добивка, в самый рот, глубоко открытый и податливый. – Хочу быть съеденным тобой.
Царапает живот, оставляя полосы, поддевает резинку трусов, сдергивает, не церемонясь и вновь возвращаясь между широко разведенных ног, сухой ладонью обхватывает возбужденный член, с силой сжимая. И физическая боль граничит с душевным наслаждением - эмоционально я уже вытрахан им, одного жадного взгляда хватает, чтобы зайтись в экстазе.
