— Поздно, Кабанов, поздно. Как видишь, я вернулся, но о прощении не может быть и речи. Я не злопамятный, но, будучи представителем трудовой интеллигенции, обязан действовать в интересах общества...

...А Аркадию Самойловичу Перчику снилась Москва. В солнечное свежее майское утро они с Асей выходили из «Красной стрелы» на перрон Ленинградского вокзала. Ехали они в двухместном купе спального вагона, за что Перчику, чтоб вы знали, досталось от жены на орехи. Перчик подал Асе руку и попытался взять у нее чемодан, но она отмахнулась, и Аркадий Самойлович понял, что спорить бесполезно, глубоко вздохнул и поплелся вслед за женой, хромая и тяжело опираясь на палку.

Когда они вошли в холл гостиницы «Ленинградская», у окошка дежурного администратора никого не было. Администратор — красивая блондинка с неприступным лицом — раскрыла удостоверение инвалида Отечественной войны, сердечно улыбнулась Перчику и проворковала:

— Уважаемый Аркадий Самойлович, свободных номеров у нас нет, но вас мы устроим обязательно. Только придется подождать или, еще лучше, подойти ко мне ближе к вечеру.

— Неужели у вас действительно ничего нет?

— Есть только один свободный люкс, а обычные двойные номера освободятся не раньше двенадцати.

— Сколько стоит ваш люкс?

— Одиннадцать рублей в сутки.

— Беру! — важно заявил Перчик. — Выписывайте.

— Аркадий, ты опять сходишь с ума? — громко сказала Ася. — Ты понимаешь, что такое одиннадцать рублей в сутки? Кончай пижонить, а то мы живо вылетим в трубу!

— Асечка, миленькая, ради праздника умоляю тебя не устраивать гармидер, — попытался утихомирить жену Перчик. — Кто знает, может быть, мне повезет, и я встречу кого-нибудь из друзей. Представляешь?

— Ты снова напьешься как сапожник и станешь городить несусветную чушь точно так же, как позавчера у Люси и Немы!

— Что ты за человек, — зашипел Перчик. — Клянусь тебе, приму двести граммов и завяжу!

— Аркадий, ты неисправим!

— Асечка, солнышко, сегодня мой праздник, и ты должна пойти мне навстречу, — с мольбой в голосе сказал Перчик. — Клянусь тебе, буквально с завтрашнего дня я буду делать все, как ты захочешь!

В роскошном трехкомнатном люксе Перчик быстренько побрился, брызнул на себя цветочным одеколоном и принялся торопить Асю, возившуюся около полураспакованного чемодана.

— Ты хочешь пойти без пальто? — спросила она. — С ума сошел! Ты видел, какой сегодня ветер?.. И почему ты оставил палку?

— Асечка, ты должна понять!

И она поняла, потому что бог дал ему в жены умную женщину.

На Комсомольской площади они сели в трамвай и поехали в Сокольники, где у Центрального выставочного павильона ровно в десять ноль-ноль была назначена встреча ветеранов той самой Четвертой ударной армии, в рядах которой сражался он, Аркадий Самойлович Перчик.

Проехав две остановки, Перчик неожиданно попросил Асю сойти с трамвая.

— В чем дело, Аркадий? — набросилась на него Ася. — До Сокольников еще ехать и ехать. Что ты опять придумал?

— Курить захотелось, — смущенно признался Перчик. — Прямо невтерпеж... Это от волнения. Ведь я не видел однополчан с 1944-го...

У входа в Сокольники толпился народ. Видно, здесь встречались бойцы и других соединений, решил Перчик, и невольно приосанился. Он шел под руку с Асей и опирался на нее, потому что без палки было трудновато. Но в такой день палка ни к чему, в такой день забываешь не только об искалеченной ноге, о своем возрасте, но и о всех ошибках, которые совершил в жизни!

Шедшие им навстречу и стоявшие на главной аллее военные с почтением смотрели на Асю и Перчика, а некоторые даже отдавали честь. И Перчик, давным-давно привыкший к тому, что все военнослужащие внутренних войск независимо от звания глядели на него, как на сосуд с дерьмом, сегодня ничуть не удивлялся. А почему бы и не отдавать им честь? Идет инвалид с гвардейским значком, двумя орденами и четырьмя медалями, а рядом — его подруга жизни и мать его детей, всю войну еще девочкой проработавшая на эвакуированном заводе «Арсенал». Неважно, что они маленькие, старые и бедно одетые. Чтоб вы знали, сегодня обращают внимание не на это!

Услышав звуки замечательной песни «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!», Перчик почувствовал забытый холодок в позвоночнике и мигом вспомнил райвоенкомат летом 1941 года, откуда его трижды выгоняли, когда он безбожно врал по поводу своего возраста в тщетной надежде, что его возьмут добровольцем.

Примерно за полчаса Ася и Перчик добрались до центрального павильона, обошли вокруг, но среди множества радостных лиц Перчик не увидел ни одного сколько-нибудь знакомого.

— Аркадий, не дергайся, — успокаивала его Ася. — Может быть они задержались.

— Зачем же мне дергаться, Асечка? — воскликнул Перчик, подталкивая жену к сувенирному киоску, возле которого стояли молодые военные в плащ-палатках. — Да вот они!

Их было трое: его ротный — капитан Платонов, старший сержант Белоусов и ефрейтор Однополенко, — и они в отличие от Аси и самого Перчика остались в точности такими же, какими были в сентябре 1944 года, перед его последним ранением.

— Товарищ гвардии капитан! — срывающимся от волнения голосом доложился Перчик. — Гвардии младший сержант Перчик прибыл по вашему приказанию!

— Ребята, гляньте, Перчик! — обрадованно закричал Белоусов.

Перчика обнимали, целовали, хлопали по плечам, по спине, а он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и изо всех сил стремился сохранить равновесие, потому что от нахлынувшего счастья вовсю закружилась голова. Шляпа Аркадия Самойловича свалилась на землю, и ветер трепал остатки его волос.

— Где же ты пропадал столько лет, Перчик? — спрашивал капитан Платонов.

— Так уж случилось... — Перчик смутился и отвел глаза. — Неприятности были, товарищ гвардии капитан, сами понимаете...

— Да что об этом толковать! — вмешался веснушчатый великан Однополенко. — Главное — мы сейчас вместе! Из всей роты в живых осталось четверо, Перчик... Ты, браток, крепко держись за нас!

— Я буду, — преодолевая спазм в горле, ответил Перчик. — Я так крепко буду, вот увидите... Ни за что от вас теперь не отстану...

И тут он вспомнил, что пришел не один, а с Асей.

— Товарищ гвардии капитан, разрешите представить вам мою супругу, Асю Соломоновну!

Капитан снял пилотку, подошел к Асе и поцеловал ее маленькую сухую руку.

«А что? — мелькнуло в голове у Перчика. — Капитан Платонов — настоящий русский интеллигент, до войны в университете учился, он перед женщиной лицом в грязь не ударит... И Белоусов тоже, и Однополенко. Все они настоящие, не то что я, Аркашка Перчик...»

Потом они впятером стояли обнявшись, слезы катились по их светлым лицам, а кругом бушевала музыка: «День Победы, как он был от нас далек, как в костре потухшем таял уголек, были версты, обгорелые в пыли, этот день мы приближали, как могли. Этот День Победы порохом пропах, это праздник с сединою на висках...»

Он ждал этой встречи больше тридцати лет и не мог понять лишь одного: у всех слезы скатывались вниз, а у него почему-то назад, за уши. Между тем все объяснялось просто: Перчик спал, лежа на спине...

...Если Обновленский, Перчик и Хамалетдинов лучше или хуже, но все-таки спали, то Николай Седенков в эту ночь не смыкал глаз. Он знал, что после оглашения приговора больше не вернется сюда, потому что, согласно правилам следственного изолятора, осужденных в обязательном порядке переводят в другую камеру, где они содержатся до вступления приговора в законную силу. Поэтому Николай с вечера собрал свой немудреный скарб, без лишних слов простился с сокамерниками и ждал пяти часов утра, когда с лязгом откроется дверь, прозвучит его фамилия и раздастся команда: «С вещами на выход!». Знал он и то, что последует дальше. Подсудимых, которых надлежит доставить в суд, поднимали за час до общего подъема, отводили в «собачник» (так сами постояльцы изолятора испокон веков называли помещение, где они ожидали отправки), брили, снабжали сухим пайком, ибо содержащиеся под стражей лица в судах не обеспечиваются горячим котловым питанием, и разбивали на партии в соответствии с предполагаемыми маршрутами специального транспорта, укомплектованного конвоем. Чаще всего они попадали в суд примерно к девяти часам, хотя собственно дорога занимала не более тридцати — сорока минут. Но правила есть правила, и, кроме того, нельзя забывать, что за решеткой ты сам себе не хозяин. А покамест Николай лежал на спине и в который уже раз размышлял о том, что скажет людям в своем последнем слове.