— Ваш сын, по-видимому, одаренный человек, — бесстрастно заметил Обновленский. — Как, по-вашему, имеет значение то, что «презенты» делались до, а не после оказания услуг клиентам?
— Для суда это безразлично, — отвлеченный мыслями о сыне, Перчик замешкался и ответил с задержкой. — Первый вариант они именуют взяткой-подкупом, второй — взяткой-вознаграждением.
— Знаете, Аркадий Самойлович, сейчас я почему-то вспомнил, как впервые взял деньги. Их принесла женщина... Есть люди, которые панически боятся боли, и она умоляла, чтобы я дал ей наркоз. В конверте оказалось пятьдесят рублей: четыре свежих, не бывших в обращении десятирублевки и одна грязная, с надорванным углом, кое-как склеенная папиросной бумагой. У мамы был день рождения, и я... — У Обновленского задергались губы. — Мне захотелось подарить маме что-нибудь ценное, и я поехал на Невский, в ювелирный магазин, рядом с Малым залом консерватории...
— Был такой магазин, как же, — с улыбкой подтвердил Перчик. — Помню, помню. Потом его сломали к чертовой матери, когда строили станцию метро «Гостиный двор»... Это же мой район. Чтоб вы знали, я живу в двух шагах от Невского и помню каждый камень в округе.
— Я выбрал, наверное, самую бесполезную вещь, — продолжал Обновленский, пропустив мимо ушей реплику Перчика, — Конфетницу, хрусталь в серебре... Из тех, что годами пылятся в сервантах. Мама была так тронута, что расплакалась. И я... У меня тоже глаза были на мокром месте... — Он с отвращением помотал головой, отчего щеки и валик жира под подбородком затряслись мелкой дрожью. — Черт возьми, чушь собачья лезет в голову!
— А во второй раз? — полюбопытствовал Перчик.
— Без сентиментальностей, — сухо ответил Обновленский, устыдившийся проявленной слабости.
— Уже не отказывались от денег?
— Куда там! У меня появился эдакий спортивный интерес, даже азарт, что ли. Беру конверт и на ощупь пытаюсь определить, сколько в нем. Беседую с пациенткой, а пальцы — на конверте, и ощущение в точности такое, как в покере перед прикупом...
Перчик, прищурился и с состраданием смотрел на Обновленского, почти не сомневаясь, что на первом же серьезном допросе гинеколог расколется, как сухое полено. Но, сами понимаете, лишь при том условии, что следователь сумеет установить с ним психологический контакт. Гонора у гинеколога черт те сколько, толковать с ним на басах бесполезно — наглухо замкнется и закусит удила. Если же прикинуться сочувствующим — а, чтоб вы знали, опытные следователи и не то умеют! — и поиграть с ним мягкой лапой, как сытый кот с мышью, Игорь Петрович мигом расколется.
— Заметьте, я никогда не спешил и не обрывал разговора, — с увлечением продолжал Обновленский. — Напротив, подробно расспрашивал больных и отвечал на все их вопросы, подчас пустые. Причем не потому, что, заплатив мне, они как бы получали право на повышенное внимание... Как вы думаете, Аркадий Самойлович, с какой целью я оттягивал время?
— Ну-ну. — Перчик поторопил собеседника.
— Чтобы продлить удовольствие, — признался Обновленский.
— Очень остроумно! — Перчик сделал вид, что он восхищен. — Если бы мне давали взятки, я бы точь-в-точь... Взятку, сами понимаете, нельзя равнять с получкой. Эта идет автоматом, а та сюрпризом.
Упоминание о взятке привело к тому, что Обновленский моментально пригорюнился.
«Определенно расколется, это видно невооруженным глазом!» — Перчику стало жаль наивного любителя конвертов с денежными подношениями, и он решил подбодрить товарища по несчастью:
— Чтоб вы знали, мон шер, не каждый «презент» может быть признан взяткой. К примеру, если кто-то из ваших клиенток в порядке расчета за услугу вступал с вами в половую связь, то взяткой это не считается, и вы можете смело сознаваться.
— Благодарю вас, Аркадий Самойлович, — после короткой паузы сумрачно произнес Обновленский. — Я подумаю над тем, что вы мне любезно подсказали.
Обновленский еще что-то говорил, а мысли Перчика вернулись к семье, и сердце Аркадия Самойловича защемила тоска. Семья у него есть и в то же время ее нет. Почему? Возьмем, к примеру, детей. Когда его Гришенька был подростком, он врал своим товарищам по школе, что папа у него геолог (хромой геолог?) и месяцами живет вне дома, чтобы открыть новые месторождения полезных ископаемых. Сын с ним почти не общался, и Перчик узнал об этом от Аси. А что говорила об отце Беллочка, он побоялся спрашивать... Как же они к нему относятся теперь? Внешне более или менее сносно, хотя и слепому видно, что отчужденно, а в душе? Презирают? Вряд ли. Скорее стесняются, даже стыдятся того, что они дети Аркадия Перчика. Гришенька скоро женится на своей Валечке и, чтоб вы знали, готовится к свадьбе. А что? Приличная девушка, из профессорской семьи. Перчик видел ее перед арестом — очкастенькая такая, но в целом славненькая... А его Гришенька из какой семьи? Кто мальчика хорошо знает, тот, сами понимаете, про родителей расспрашивать не станет, а другие, малознакомые люди? Начнутся всякие шепотки, охи да ахи и целая куча разговоров о том, что семья невесты проявила беспечность, согласившись на брак с воровским отродьем. Яблоко от яблони, дескать, далеко не падает, и все такое прочее...
Перчик болезненно сморщился и нетерпеливо закурил.
— Аркадий Самойлович, не угостите меня вашей «Примой»? — робко попросил Обновленский. — Я слежу: это будет двадцать третья.
Перчик протянул гинекологу пачку и с ужасом подумал о том, что же будет, когда дети создадут свои семьи. Пока они жили вместе, Гришенька и Беллочка пусть вынужденно, но терпели его, а что потом? На порог дома не пустят... Теперь взаимоотношения людей определяются не столько родством, сколько культурным уровнем, совпадением жизненных интересов и положением в обществе. А каково общественное положение Аркадия Перчика?.. Ну, а Ася? Когда-то, в радостном сорок пятом, он, Перчик, поклялся восемнадцатилетней Асе, что сделает ее самой счастливой в мире, а вышло что? Когда он сгорел в первый раз, Ася не дрогнула, понимая, что жизнь прожить не поле перейти. Асе ума не занимать, да и любила она Перчика так, как в хороших книжках об этом пишут. А когда Перчика арестовали по трикотажному делу, у Аси появился зубной техник. После зубного техника был трубач из симфонического оркестра, о котором ненароком проговорился Гришенька, и, вероятно, были другие мужчины. Однако разводиться с Перчиком она не захотела. То ли не встретила подходящего человека, то ли ее не брали. Не так уж много желающих взять женщину с двумя маленькими детьми... А когда он вернулся после амнистии, что-то в ней опять пробудилось, и девять лет они прожили всем на загляденье... Пока не накрылись лечебно-производственные мастерские психиатрической больницы.... Но и тогда, и теперь Ася носит ему передачи. Что будет дальше? Этого Перчик, увы, не ведает. Если, дай боже, весной будет амнистия и он выйдет на волю, может быть, стоит попробовать жить по-иному? А? Вот у них в изоляторе повсюду лозунги «Только порвав с преступлением, ты станешь счастливым!». Тепло в паровозе! Тоже мне, Америку открыли! Дело, сами понимаете, вовсе не в лозунгах. Плевал он на них с высокой елки! Дело в том, что дальше так тошно жить. Тошно — это, пожалуй, мягко сказано... Скоро ему пятьдесят, это, чтоб вы знали, еще не старость. Еще есть время. Короче, надо подумать. Давать зарок на безгрешную жизнь он еще обождет, такие решения с бухты-барахты не принимаются... Вообще-то Ася в принципе права: теперь, когда дети оперились и встали на ноги, ей с Перчиком на двоих много не надо. Но, между нами, девочками, говоря, должны у него водиться подкожные деньги на домино и выпивку? А что тут такого? Для того коньячок и продают, чтобы люди пили. А как прожить без домино? С пустым карманом под грибком делать нечего, завмаг Тулумбасов заклюет насмерть. Тут и доцент Окропирашвили не спасет... Да, чтоб вы знали, честная жизнь на голую зарплату не райская жизнь, не надо их путать. Но, в конце концов, на зарплате свет клином тоже не сошелся! Живут же люди по-другому? Возьмем, к примеру, Сему, который работал вместе с Перчиком у Якова Борисовича Гонопольского. После отсидки Сема не стал искать своего Фрайштадта, а открыл в бывшем каретнике на заднем дворе маленькую мастерскую по ремонту автомобильных камер и сборке колес. Все про все — двадцать квадратных метров, один электромотор, один стенд и один компрессор, а в сезон Семе очищается от шестисот до семисот рубликов в месяц. Он тоже инвалид войны, поэтому его не облагают налогом, и Семе нет нужды ловчить и обманывать государство. Летом к нему постоянная очередь — два-три автолюбителя. Кому в наше время охота потеть и мараться, вручную монтируя и накачивая покрышки? А у Семы все быстро и без хлопот: выложи целковый и через пять минут забирай свое колесо в самом лучшем виде!.. Короче, Сема живет как человек! Может быть, Перчику стоит открыть такую же мастерскую? А? С каждым годом машин у населения прибавляется, так что один Сема, пожалуй, не справится. Над этим надо подумать, основательно подумать... Сколько кому из нас жить отпущено, этого, сами понимаете, никто не знает, но если ему, Аркашке Перчику, суждено ковылять по земле, к примеру, еще лет десять, то наверняка не следует повторять пройденный путь. Прошлого, увы, не вернешь, а над будущим стоит-таки подумать. Не в колонии же Перчику концы отдавать?
