– Серьёзно что ли? – посмотрел на меня Дмитрий и тоже остановился.

Но деревня была. Мы отчётливо видели её. Дома как дома – не хуже и не лучше других. Деревянные. Пристроенные к ним рубленные дворы. Баньки…

– Может быть, мы что-то путаем?

Я махнул рукой, и это означало, что надо идти вперёд, а там будет видно.

Ещё минуты три деревня продолжала маячить на склоне оврага. А потом – словно растаяла. Ветер всё также шевелил там ветви старых деревьев. Но домов, заборов под ними уже не было. Кусты, трава – всё…

– Нет, если бы я видел это один, мне бы никто не поверил. Бред какой-то, – сказал Дмитрий.

Мы подошли к оврагу совсем близко. И убедились ещё раз – никаких признаков деревенской улицы.

Оставалось философски заметить: в жизни бывает всё. А уж в этом краю, куда мы приехали, такое приходилось слышать… Мы свернули вправо. И на холме перед нами обрисовались знакомые контуры рощи.

Мы уже знали, что в эту рощу по определённым, известным для посвящённых дням слетаются, пережившие не одно тысячелетие древние боги. Что в старых корявых берёзах рощи живут души умерших и ещё не родившихся людей.

Несколько дней спустя в посёлке нам подтвердят: не мы первые и явно не мы последние, кто видел эту деревню. Ничего особенного. Она марийская и раньше как раз тут стояла. Только потом люди снялись с места и перевезли дома километра на два к востоку – в Большую Кувербу.

Потом, через пару месяцев, я увижу эту деревню на карте в одной из организаций, где мне придётся работать с документами. Это будет карта километрового масштаба с грифом «Секретно». Увижу и даже не удивлюсь: всё точно – эта деревня! И улица по краю оврага имеет чуть заметный излом к югу, и пруд внизу (он цел!). Та карта была отпечатана в самой середине XX века. Но известно: топографы иной раз запаздывают обновить информацию, так что, может быть, они отразили чуть более раннюю реальную картину.

Но зачем людям показывается несуществующая деревня? Чего она хочет?

Что хочет прошлое, возвращаясь к нам? Или оно не возвращается, а просто живёт возле нас – но в другом измерении? Как ушедшая под воду океана Атлантида: корабли проходят над её домами и храмами и кажутся единственной реальностью. Но может быть, под водой есть реальность другая?

Лесное Заволжье живёт в современном, вроде бы, хорошо для нас понятном русском мире. Оно говорит на языке, который ясен каждому. Здесь видишь привычные административные контуры: администрации пишут бумаги и принимают посетителей, потребсоюз торгует, пазики совершают предусмотренные расписанием рейсы, школы учат.

Я искал в этом краю какую-то архаику. Для этого внимательно вчитывался в строки библиотечных самодельных альбомов о прошлом деревень и сёл, шёл знакомиться со школьными музеями.

Увидел ли, прочитал ли я что-то особенное?

Нет, пожалуй. Дореволюционная история – это несколько строк скороговорки, из которой невозможно понять, сколько лет самым старым марийским деревням и что там раньше было.

А что было дальше?

Ну, вот для примера несколько деревень в Воскресенском районе и то самое Большое Поле, где нам принесли банку молока и рассказали удивительную историю вроде бы не из нашего времени.

Я записал фамилии здешних марийцев: Винокуровы, Лопатины, Лапшины, Опековы, Сергеевы, Щелкуновы, Романовы, Лазаревы, Минутины, Смирновы, Цветковы, Бутылкины… Большинство из них живёт в Большой Юронге: около восьмидесяти человек. Другие деревни меньше. А вот в Нестерине остался один житель, возвращающийся туда на лето.

Советские семьдесят лет, вроде бы, недальние – рукой дотянешься – стали историей.

В 1929 году Большую Юронгу передали из Вятской губернии в Нижегородскую область. В деревне действовало крестьянское общество взаимопомощи, вскоре организовали колхоз «Победа», куда вошло поначалу 19 хозяйств. В Ошараше колхоз «Революционер» был образован раньше – в 1928 году. В Кузнеце (по-марийски деревня называется Апшатнер, что означает «кузнечная речка») название колхозу придумали, можно сказать, в тему: имени Молотова. В Нестерине – «Свобода», в Большой Юронге – имени Будённого.

В начале тридцатых в тайге орудовали бандиты. Ужас наводила своей жестокостью банда Ивана Романова: в тёмное время люди в избах не зажигали свет, запирались. Злодеи поджигали лес, расправлялись с активистами Советской власти, на глазах всей деревни могли запалить их дома и, угрожая оружием, не давали тушить. Преступники врывались в избы, забирали хлеб, продукты. Потребовалась операция по ликвидации банды. В Кузнеце мне рассказали то, что передают из поколения в поколение: как устраивали в деревне засаду чекисты, как ждали бандитов на лесных тропах и прочёсывали тайгу. Когда Романов был убит, чтобы успокоить население и убедить, что с бандой покончено, его труп привозили в деревни на телеге.

Вообще, рассказы про разбойников – это то, что можно услышать очень во многих деревнях. Многое забывается, а такое – нет: это местный вестерн, самые яркие события прошлого. Но жутковато становится, когда слышишь о бандитах от живых свидетелей событий. Обычный вариант: разбойники – добрые, бедных не грабили, и всё это было давным-давно.

Марийские колхозы успешно развивались, но война их привела в упадок: урожайность зерновых и льна резко снизилась. Районная газета в 1942 году накануне сева напечатала о колхозе «Революционер» статью «Вывести на пашню сильного коня». В хозяйстве осталось восемь лошадей, из которых одна «ниже средней упитанности, остальные семь – истощённые», они болели. Но ситуацию удалось улучшить. Вскоре газета писала: «Лошади у наших пахарей Самотехина Ф.В., Смирнова Д.Т., 14-летнего Пупырёва А. и некоторых других чистые, без царапин. Во время полевых работ подкармливаются в борозде. В обеденный перерыв и после работы обмываются холодной водой и чистятся щётками. Хороший уход пахарей за конями обеспечивает высокую выработку на полевых работах». Девушки строили по берегам Волги оборонительные линии. А тётя Зина Бутылкина из Кузнеца рассказывала мне, как много месяцев провела на добыче торфа: «Холодно-то как было, да по пояс в болоте в этом стоишь. Вот я и болела с того». Колхозники собирали деньги из своих скудных заработков на постройку самолётов эскадрильи, названной в честь земляка Валерия Чкалова.

В 1955 году все хозяйства объединились в колхоз имени Хрущёва, потом он стал носить имя Будённого. Только в конце пятидесятых в этих деревнях появилось электричество – стала работать колхозная электростанция.

Колхоза больше нет. За дворами – недалеко от завалившейся деревянной церкви завалившаяся ферма и машинный двор со ржавыми остовами техники.

В Большом Поле есть школа, хоть и говорят, что скоро её закроют: учеников около пятидесяти. За детьми по утрам будет приходить автобус и увозить их за 25 километров в село Воздвиженское. Там школа большая. Областные власти объясняют: так дешевле, чем держать маленькую.

Но пока школа ещё есть. В её двух деревянных зданиях уютный запах тёплых брёвен: такой бывает только в больших, чистых деревенских домах. Один из классов отдан под музей. Его создавала вместе с учениками приезжая учительница математики Лидия Ревотас. Ей передали домотканую вышитую одежду, утварь, старые фотографии. И она сделала альбомы о каждой из деревень.

– Если школу закроют, я договорилась с районным краеведческим музеем, – говорит Лидия Ревотас. – Там всё сохранят.

Туда же она передаст самую дорогую реликвию, которую просто так никому не показывают. Это письмо, его в 1967 году прислал сюда детям Гагарин: «С большим удовольствием прочитал ваше письмо, в котором вы рассказываете о своей учёбе. Большое вам спасибо за внимание и честь, которую вы оказываете мне, называя свой отряд моим именем. Ваше доверие постараюсь оправдать хорошими делами».

Наверное, о многих деревнях в Центральной России можно написать почти подобную историю XX века. С укрупнениями и разукрупнениями, с переименованиями. И с чем-то непременно удивительным и редкостным.