– Скажите на милость, что вам вообще известно о таких источниках заработка? – спросил Иннес, с трудом удерживаясь от улыбки.
– О, у меня имеются свои источники. Кроме того, у меня есть зонтик, – добавила она, вызвав его замешательство. Хотя говорила она с чопорным видом, в глазах у нее плясали чертики, а ее улыбка затронула самые потаенные струны его души.
– Вы поразительная женщина, миссис Макбрейн, – сказал Иннес. – Вы мне не верите?
– Понятия не имею, стоит верить вам или нет, хотя сейчас мне, откровенно говоря, все равно. Вы меня рассмешили; после того, что наговорил мне Томсон, я не думала, что еще могу смеяться. – Ее улыбка стала мягкой, сочувственной. – Похоже, в деньгах нуждаюсь не только я… Почему бы и нет? Дома меня никто не ждет, кроме кредиторов и, скорее всего, судебных приставов. Угостите меня, мистер Драммонд, и мы пожалуемся друг другу на свои невзгоды, хотя предупреждаю заранее: мои беды намного перевешивают ваши.
Эйнзли Макбрейн не могла понять, что на нее нашло. Пока они шли от Парламент-сквер по Северному мосту, у нее было достаточно времени, чтобы подумать и ответить отказом на приглашение едва знакомого мужчины, но она этого не сделала. И вот Эйнзли сидит в уединенном уголке кофейни отеля «Ватерлоо» и слушает, как ее новый знакомый уговаривает официанта принести им что-нибудь покрепче чая.
Пальто и шляпку она оставила в гардеробе; ее верхняя одежда промокла от мелкого дождя, точнее, даже не дождя, а мороси, типичной для Эдинбурга. Волосы, которые ей всегда с трудом удавалось уложить, сегодня она небрежно скрутила в пучок на затылке; скорее всего, из него выбились пряди. В хорошие дни Эйнзли внушала себе, что волосы у нее каштановые, но сейчас ее волосы можно было назвать темно-русыми или даже мышиными, тусклыми, как ее настроение.
Хорошо, что она надела одно из лучших своих платьев. Темно-синее, в серебристо-серый цветочек, с длинной юбкой и узким лифом, длинными, узкими рукавами и шалевым воротником. Узкий пояс подчеркивал ее стройную талию; перекрестная плиссировка на шее образовывала довольно низкий вырез, открывающий грудь. Такое платье следовало носить с белой блузкой, но сегодня Эйнзли не хотелось выглядеть скромно. Правда, она не собиралась снимать пальто. Теперь она смущенно придерживала ворот, чтобы не выглядеть вызывающе.
Выбегая из конторы поверенных, она злилась, хотя, по правде говоря, какой смысл злиться? Просто она надеялась до последнего момента, и, как выяснилось, зря. Она страшно злилась на себя. Вот откуда эти слезы. Глупые слезы! Если бы мистер Иннес Драммонд не увидел ее слез, он бы, скорее всего, пошел своей дорогой, и она бы здесь не сидела. И была бы дома. Одна. Или в обществе очередного судебного пристава. Кстати, и дом останется ее домом совсем недолго. Так что… не все ли равно?
Она совсем не знает мистера Драммонда, который предложил угостить ее спиртным – совсем как одну из тех падших женщин, ряды которых она, по ее словам, собиралась пополнить.
Впрочем, учитывая ее положение, такая перспектива тоже не казалась чем-то невероятным. Правда, Эйнзли нисколько не сомневалась в том, что к такого рода ремеслу у нее нет таланта. Более того, если судить по покойному мужу, она не умеет даже заинтересовать мужчину и заставить его платить…
Эйнзли вздохнула. Она терпеть не могла жалеть себя.
Еще раз дернув платье за ворот, она заставила себя успокоиться. Мистер Драммонд по-прежнему беседовал с официантом, и она воспользовалась случаем, чтобы получше рассмотреть его. Его блестящие черные волосы были подстрижены очень коротко, вопреки моде. Несомненно, красивый мужчина. Гладко выбрит, без бакенбардов, которые так любят джентльмены. Высокий лоб свидетельствовал об уме, а лучики в углах глаз и складки у рта говорили об опыте. На вид ему лет тридцать пять, значит, он лет на пять старше ее. Уверен в себе и хорошо одет – темное пальто, брюки, безупречно белая рубашка. Судя по внешнему виду, он человек обеспеченный… Хотя, глядя на Джона, тоже можно было подумать, что деньги у него водятся. Правда, ее мужа никогда не волновали деньги, точнее, их отсутствие. Нет, не так. Его мрачное молчание было куда красноречивее слов. А в последнее время, когда она предъявляла ему претензии, он приобрел привычку бесследно исчезать.
Эйнзли снова вздохнула, злясь на себя. Сколько можно вспоминать Джона! Закончив разговор с официантом, Иннес Драммонд поднял голову и улыбнулся ей. Глядя в его синие глаза под темными густыми бровями, Эйнзли вдруг почувствовала зов основного инстинкта. Влечение. У нее все задрожало внутри, сердце забилось чаще, во рту пересохло. Он так улыбался и так заговорщически смотрел на нее, как будто они – давние приятели. Его взгляд и улыбка заставили ее забыть о своих бедах. Неожиданно Эйнзли подумала, что она не только вдова без гроша с такими огромными долгами, что и подсчитать их не в состоянии, но еще и женщина, которую уже давно не обнимал мужчина… Когда Иннес Драммонд подошел к столику и сел напротив, ей пришло в голову, что такой, как он, наверняка знает, как нужно обнимать женщину.
– Ну, вы первая!
Эйнзли удивленно посмотрела на него. Неужели по ней все так заметно?
– Что, прошу прощения?
– Рассказывайте о ваших бедах, миссис Макбрейн. Вы расскажете мне о ваших неприятностях, я расскажу вам о моих. А потом мы решим, кому из нас хуже, – заявил он и вытянул свои длинные ноги до самой перегородки, разделявшей стол на две половины. Стройные ноги и сильные, судя по всему. И очень широкие плечи. «Хорошо сложен»… да, наверное, так говорят про таких, как он. У него фигура атлета. И еще… его лицо и руки покрыты загаром, как будто он много времени проводит на свежем воздухе.
– Чем вы занимаетесь? – спросила она. – То есть… вы живете здесь, в Эдинбурге? Выговор у вас довольно забавный, только я не могу понять какой.
Не обидевшись и не указав ей, что она уклоняется от темы, Драммонд пожал плечами:
– Я родом с Шотландского нагорья, из Аргайла на западном побережье, хотя на протяжении почти всей взрослой жизни жил в Англии. А по профессии я инженер-строитель, миссис Макбрейн.
– Вы практик.
– Значит, одобряете? – улыбнулся он.
– Да. Хотя какое мне дело… да, одобряю. – Она улыбнулась в ответ. – И что же вы строите?
– Железнодорожные пути. Туннели. Каналы. Мосты и акведуки. Благодаря паровозам на все эти конструкции сейчас большой спрос. Правда, сам я их не строю, я их создаю. И все-таки… Заниматься практическим делом очень интересно, миссис Макбрейн. Под моим началом работает много людей; они занимаются физическим трудом, а я сейчас почти все время провожу на заседаниях совета директоров, хотя мне по-прежнему нравится считать себя инженером.
– И, судя по всему, весьма преуспевающим. Вот не подумала бы, что деньги для вас такая проблема.
Иннес смерил ее загадочным взглядом, а затем налил им обоим виски из графина, принесенного официантом.
– Ваше здоровье! – Он чокнулся с ней.
– Ваше здоровье! – Эйнзли отпила глоток. Янтарная жидкость с ароматом торфа и дыма приятно согревала. Она отпила еще.
– Судя по вашим словам, для вас деньги – проблема, – сказал Иннес Драммонд.
Эйнзли кивнула. Он ждал, наблюдая за ней и вертя бокал в руке. В браке она научилась многому, и, среди прочего, держать при себе свои мысли. И свои тайны. Ей стало стыдно при мысли о том, сколько она совершила ошибок из-за своего доверчивого, робкого характера. Она никому не рассказывала подробностей, даже Фелисити, а ведь Фелисити ее лучшая подруга. Но что страшного, если она доверится незнакомцу? Что бы ни привело его в Эдинбург, вряд ли он задержится здесь надолго. Если же он все-таки ее осудит, ей не будет так уж больно. В конце концов, она его совсем не знает. А может быть, если она вслух расскажет о своих бедах, ей станет легче и она поймет, как найти выход.
Взгляд Эйнзли упал на обручальное кольцо. Она поспешно спрятала левую руку в складках платья.
– Да, деньги, – начала она, – все сводится к деньгам, и хотя я твержу себе, что жизнь обошлась со мной несправедливо, ведь я сама не транжира, но в глубине души понимаю, что виновата не меньше, чем он. – Она отпила еще глоток. – Храбрость во хмелю! – Допив виски до конца, она поставила бокал на стол и глубоко вздохнула.
