Удивительно, но Лиза тихонько переговаривалась с Толей, и их разговор оставался неслышным для остальных, тётя Нина стояла в обнимку с отцом, рисуя ту же картину многолетнего семейного счастья, что и в прошлом году, замешанного на взаимопонимании и любви. Макс держался чуть поодаль от костра, прищурившись и игнорируя исходивший от огня жар, Инна скрестила на груди руки и наоборот была ближе всех к трескучим веткам и дальше остальных от Макса, кажется такими и должны быть брат и сестра.

Я долго перебегал глазами от влюблённых друг в друга Лизы и Толи, открыто демонстрирующих свою любовь и Макса с Инной, несомненно, любящих и ценящих друг в друге самых родных сердцу людей, не переходя грани запрета, которую переступил я.

Но не мог воспользоваться одним из этих состояний любви: не мог прилюдно обнять Миру, чтобы заклеймить неоспоримое право её принадлежности мне, но и вести себя притворно сдержанно не получалось. Прямо сейчас неистово хотелось впиться в её губы с поцелуем. От желания. От отчаяния.

Просунул руки под плед, так безнаказанно обнимающий её вместо меня, и обхватил её предплечья, Мира даже не вздрогнула от моего жеста. На некоторое время я смогу продлить это ощущение вседозволенности.

− Уже совсем скоро… − прошептала она, плотнее закутываясь в своё покрывало, губы расплылись в улыбке: Мира придвинулась ближе ко мне, делая шаг назад, в мои объятия. Улыбался я лишь мгновение: встретился взглядом с отцом, сощуренным от снега? Подозрений? В глазах Сергея Ивановича нельзя было прочитать неодобрение, но почувствовать его кожей, каждой зияющей порой оказалось непредсказуемо слишком.

− Да… − чётче, твёрже, слышимее ответил я и сделал расколовший нас надвое шаг в сторону петард.

На целую минуту раньше прогремел в этом году в заволочённом снежной дымкой небе первый салют, знаменующий истекшее время прошлого и торжественное наступления будущего.

Будущего, в котором я ещё ближе к Мире, сорвавший последнюю родственную грань между нами, обративший её из сестры в свою женщину, в мать своего ребёнка. Будущего, в котором, я снова очень далеко от своего отца, почти непреодолимо далеко, потому что скоро стану отцом его внука.

Моё настоящее.

Я вызвался один проводить наших гостей, скорую Инну, наспех чмокнувшую меня в щеку после лёгкой, но скупой улыбки и тяжеловесного Макса, даже в эти первые минуты нового года, задумавшегося о нашем, ещё не реализованном новом проекте. Когда-то давно я сам был таким. Был?

− Макс, у тебя куча времени покорпеть над новой схемой в новогодние каникулы, − Я сильно хлопнул друга по плечу и дождался от него покорного кивка, не надеясь стереть с его лица рабочую отрешенность.

− Поехали уже! − послышался раздраженный голос Инги, неудовлетворённой медлительностью брата.

− Иду, я! Иду! − в тон сестре, хотя и без присущего девушке басистого командирского голоса, отчеканил парень, бросая последний взгляд в небо и прощаясь со мной. − На фирму послезавтра собираетесь, Владислав Сергеевич?

Я усмехнулся его «выканью», на которое он так легко соскочил после окончания праздника и снова, ещё сильнее хлопнул его по спине.

− Собираюсь, Максим Валерьянович! Зайди ко мне в двенадцать, сначала мы с Никитенко съездим позавтракать с заказчиком в неофициальной обстановке, так что буду только к обеду.

− Маакс! − прикрикнула Инга.

Мне вдруг некстати пришло в голову, что наша стоянка у раскрытых ворот на гравиевой дорожке, освещённой включенными фарами автомобиля нелепа сама по себе, мысль бестолковая, но пьяный сигаретный дым красиво украсил бы пустое дыхание, не обагрённое редкими словами.

− Счастливого Нового года, Макс! И терпения тебе с такой деспотичной сестрой! − Я почти прокричал последнюю фразу, чтобы слова дошли до истинной их хозяйки, и проводил взглядом отправившегося за руль заместителя.

Инга открыла дверцу и угрожающе просвистела:

− Пока! И уговори Миру поехать со мной в Германию.

Машина плавно вывернула на дорогу и медленно начала удаляться прочь, а я ещё ненадолго залюбовался особенно щедрым сегодня снегом и освещённой его блеском расплывающейся в предрассветных часах ночью.

− Сынок! Пойдём в дом, замёрзнешь. − Из ниоткуда, с тёмного крыльца тёплого дома позвал меня голос отца.

− Да пап, уже иду…

Все мы устали от разговоров, подарков и друг от друга, поэтому в каком-то синтетическом молчании разошлись по своим комнатам, я побрёл по лестнице наверх, тяжело переступая каждую следующую ступеньку, не задумываясь о том, что не пожелал Мире спокойной ночи. Я не чувствовал себя трезвым или больным, скорее разбитым и бесчувственным.

Облагораживающий душ, горячей струей омывающий моё тело больше нервировал, чем успокаивал и посылал по коже неприятную дрожь и бессилие, отчего я быстро свинтил краник и, завернувшись в полотенце, покинул ванную комнату. Мокрые волосы раздражали и цепляли к себе моё рассеянное внимание, поэтому единственным желанием оставалось скорее броситься на кровать и забыться сном, который непременно должен исправить ситуацию с моим разбередившимся сознанием.

− Привет, − тихий мелодичный голосок, бальзамом пролился в меня, и я широко раскрыл воспалённые глаза. Мира сидела на моей кровати в подаренном Лизкой летнем сарафане, превратившим её в юную нимфу. Она быстро поднялась и покрутилась для меня вокруг, безмолвно спрашивая о произведенном впечатлении.

− Тебе очень идёт, − вот всё, что удалось мне сказать для неё, рот наполнился слюной, но как бы прискорбно это не звучало, не от желания.

− Правда? Это тебе. − Без перехода Мира вручила мне подозрительный свёрток. − Мой подарок.

− Это не кар-ти-на, − пытался шутить, чтобы не показывать, как я едва сдерживаю приступ тошноты.

− Да. − Мира всё равно нахмурила брови, сокращая расстояние между нами. Я инстинктивно сделал шаг назад, стало ещё хуже: Мира подошла вплотную. Её рука в мгновении была на моём лбу, и я не смог отдёрнуть голову от манящей прохлады её пальцев. Само собой вырвалось:

− Побудь со мной, − одновременно с её:

− У тебя снова жар! Нужно измерить температуру.

− Хорошо. Ты останешься? − повторил я свою глупую просьбу.

− Конечно, я останусь, Влад.

− Спасибо, − я притянул её невесомое тело к себе, её холодное личико к своей обнажённой груди и уткнулся в её шёлковые апельсиновые волосы, сделав глубокий вдох, убеждённый, что именно это и есть самое лучшее для меня лекарство.

− Дурак, − голос обиженный, почти детский, вызвавший новую толпу мурашек болезненного характера и широкую улыбку, причинившую боль лицевым нервам.

Мира уложила меня в кровать, замотав в одеяло, как в кокон бабочки, сунула градусник в рот, строго наказав, не пытаться заговаривать с ней. Заставила принять антибиотики и ушла, поклявшись, что вернётся. Когда я здорово начал пыхтеть от скуки и вынужденной обездвиженности (хотя тело настойчиво продолжало сотрясаться дрожью) Мира тихонько открыла дверь в мою спальню. Поднос в её руках был уставлен каким-то вареньем из погреба тёти Нины и дымящимся чайником с чаем.

Варенье оказалось лимонным, а чай липовым. Очень вкусными вещами, самыми вкусными, что мне приходилось пробовать за свою жизнь. Правда и то, и другое я кушал не раз, но те предыдущие разы есть и пить мне приходилось самому, а сейчас меня кормила и поила Мира. С маленькой ложечки. И удовлетворяла все вздорные капризы большого больного, выражавшиеся в неожиданном желании поцелуев в губы, в шею, в мочку уха…

− Блииин! Я, наверное, ужасно заразный! − запоздало опомнился, отодвигаясь на другой край кровати, подальше от Миры, словно прокажённый. В ответ послышался удивительно приятный, будто это смеялся я сам, её смех.

− Ничего со мной не будет. К тому же ты не простыл, и на грипп твоя немощь не похожа. − Сестра беззаботно пожала плечами, забираясь в постель с ногами и поднимая край одеяла. − Хочу немного поспать, − заявила эта нахалка, укладываясь на моей подушке и тихонько хихикая.