— Тшш... Тшш, — успокаиваю её, обнимая и поглаживая по волосам. Она утыкается своим личиком мне в плечо, замолкая, но слёзы продолжают безотчётно выходить из неё вместе с обидой и горечью непонимания близкого человека. Через несколько минут моя футболка уже полностью мокрая в месте, где впитываются слёзки моей девочки. Она задыхается от собственных рыданий и дышит часто и горячо, но именно сейчас в моей голове нет ни одной мысли, только в сердце тупая боль, оттого, что ей плохо, ей сделали больно, а я остался безучастным свидетелем. — Не надо плакать, всё хорошо, — почти шёпотом успокаиваю сестрёнку, немного отстраняя от себя и пытаясь вытереть большим пальцем её раскрасневшееся от слёз личико. Она не сопротивляется, шмыгает носом и сама обхватывает мои плечи, обнимая. Так мы сидим, молча, я слушаю, как постепенно Мира успокаивается и буквально сжимает мою футболку на спине своими маленькими кулачками.

— Ты такой тёплый, — неожиданно говорит она, после того как окончательно затихает и перестаёт плакать, а я не успеваю до конца осознать её слова, как она отстраняется. — Спасибо... — вытирает нос тыльной стороной ладони, совсем как маленькая девочка, и встаёт с кровати. — Я пойду, умою лицо, — предупреждает меня сестра, направляясь в ванную комнату.

— Уже поздно, — говорю я, она останавливается, — может, сразу примешь душ? — Она как-то растерянно смотрит на меня, и заявляет:

— А ты уйдёшь? — теперь растерян я. «Она хочет, чтобы я остался?»

— Нет, малыш, я подожду тебя, — с улыбкой отвечаю ей, пока она не передумала. Слово само срывается с моих губ, но, кажется, сестрёнка не обращает на это внимания, наоборот, улыбается и идёт в ванную.

— Тогда я быстро.

Как только захлопывается ванная дверь, я откидываюсь на подушки и шумно выдыхаю воздух. Сейчас я сделал ещё один шаг по направлению к «хорошему брату» и подписал смертный приговор своему сердцу, потому что понял, как будет больно моей девочке, если я её предам. А я уже это делаю, я предаю её, потому что люблю её неправильно, потому что не хочу быть ей братом, потому что я больной, который хочет сжимать свою сестру в объятиях и вдыхать её запах. Телефонный звонок вырывает меня из душевных копаний, которые не прекращаются в последние дни, и я нехотя отвечаю на звонок.

— Да, Макс, слушаю. — Наверное, снова звонит насчёт последней сделки, там вроде бы было всё чисто, мы ни с кем не пересеклись. Пытаюсь вспомнить разговор с заказчиком, отвлекаясь от мыслей о сестре.

— Владислав Сергеевич, возникли проблемы.

— Что на этот раз? — устало интересуюсь я, закрывая глаза свободной рукой.

— Фирма предъявила нам счёт за убытки, якобы после того, как наши ребята поработали с программным обеспечением, у них с компьютеров пропала вся информация за текущий год. Что будем делать? — Я обречённо вздохнул, попутно потирая виски некстати разболевшейся головы.

— Макс, не паникуй, завтра в офисе всё обсудим.

— Но Владислав Сергеевич...

— Макс, завтра, всё завтра, — и я, не дослушав своего заместителя, отключаюсь. На работе явно какие-то проблемы, но я в комнате Миры и не могу думать ни о чём, кроме самой Миры. Продолжаю лежать на кровати, теперь уже полностью расположившись на ней, всё ещё рукой закрываясь от света и дожидаясь сестру из ванной, но всё равно пропуская момент её возвращения.

— Кто звонил? — слышу её голос и оборачиваюсь. и снова вижу перед собой ангела, но на этот раз я не пьян и точно уверен, что не сплю, любуюсь сестрой несколько секунд, прежде чем ответить не совсем внятно.

— Гхму?

— Я слышала ты с кем-то разговаривал, — неуверенно продолжает Мира, пытаясь изобразить на лице улыбку.

— Это по работе, — отмахиваюсь я, не хочу говорить ей о своих проблемах. Наконец встаю с кровати, Мира поднимает брови в понимающем жесте и начинает складывать вещи в шкаф. Боюсь, что сейчас она уже не так рада, что я остался, потому что между нами грозит повиснуть неловкое молчание, а я могу не сдержаться и обнять сестру, поэтому я отворачиваюсь, прежде чем задать мучающий меня вопрос:

— Ты правда рисуешь? — чувствую, как она вздрагивает от моего вопроса, невольно вспоминая обидные слова сестры, поэтому её ответ звучит отстранённо:

— Да, немного.

— А можно посмотреть? — искренне заинтересовываюсь, мне на самом деле хочется посмотреть на её рисунки, во мне просыпается жгучее желание узнать о ней как можно больше. Обвожу взглядом комнату в недоумении, не находя ни единой подсказки на то, что здесь живёт художник. Мира замечает мой блуждающий взгляд и тихо смеётся, а я перевожу на неё удивлённые глаза.

— Помнишь странную сумку? — спрашивает, всё ещё улыбаясь мне, Мира. Она достаёт из шкафа скрытую под одеждой ту самую сумку и раскрывает её, затем осторожно вытаскивает из неё какое-то странное приспособление и раскладывает его перед моими глазами.

— Мольберт? — ещё больше шокируюсь я. Ведь я предполагал увидеть обычные рисунки в альбомах, ну эскизы там, наброски, как они ещё называются, а здесь полноценный мольберт со всеми принадлежностями настоящего художника, которые плавно появились из той же сумки необычной формы.

— Угу, — шире улыбаясь, ответила сестрёнка.

— Ну а где сами картины? — продолжил удовлетворять своё любопытство, самопроизвольно приближаясь к сестре. Мира снова сникла и как-то потерянно спросила, поднимая на меня свои глаза, готовые в любой момент наполниться слезами:

— Хочешь посмотреть?

— Конечно, малыш, это же так интересно, — невольно беру её за руки, снова называя сестрёнку ласкательным словом. — Рядом со мной живёт художник, а я должен ходить по платным выставкам, — пытаюсь вернуть ей веселое настроение.

— Хорошо, — неохотно соглашается она, вытягивая нижний отсек комода. Я пытаюсь рассмотреть, что она делает, и вижу, что полка заполнена непонятными для меня цилиндрическими футлярами. Мира, наконец, встаёт с одним из них в руках и протягивает мне.

Я застываю в непонимании, а она смеётся, и от её смеха всё внутри разливается теплом, а мои губы расползаются в улыбке.

— Тубус, — поясняет она. Неумело раскрываю эту штуковину и извлекаю на свет свёрнутый в трубочку холст, аккуратно разворачиваю картину и чуть ли не задыхаюсь от восторга. Конечно, я не сильный знаток в искусстве, но элементарное чувство вкуса во мне присутствует, и в данный момент оно более чем удовлетворено. Задним ходом возвращаюсь к кровати и, уже сидя на твёрдом предмете, тщательней присматриваюсь к невероятному произведению искусства в моих руках. Непроизвольно шумно выдыхаю воздух — оказывается, я задержал дыхание. Мира, кажется, удивлена моей реакцией, она осталась на прежнем месте с широко распахнутыми глазами, внимательно наблюдает за моим лицом. Я осторожно провожу пальцами по холсту, с сумасшедшей мыслью обнаружить выпуклости сугробов, настолько реальными они мне кажутся, почти боясь расцарапать ладонь, дотрагиваюсь до острых сучьев деревьев, но даже следы на снегу оказываются лишь умелой работой художника, и мои пальцы не могут нащупать ничего кроме неровной поверхности картины. В немом восхищении устремляю свой взгляд на Миру, не в силах описать словами все те эмоции, что окутали мою терзающуюся в сомнениях душу.

— И это всё ты? — единственное, что я ещё способен спросить.

— Да, — скромно отвечает она, просто пожимая плечами и занимая место рядом со мной на кровати.

— Когда ты нарисовала эту картину? — пристально смотря на сестру, задаю следующий вопрос. Она не прерывает наш зрительный контакт, в моих глазах сохраняется всё то же восхищение, в её — застыло непонимание.

— Сегодня. — Я замолкаю, переводя взгляд на картину, силясь понять свои чувства, которые вызывает во мне зимний пейзаж.

— Что ты чувствуешь? — неожиданно спрашивает меня сестрёнка, словно прочитав мои мысли, а я отвечаю, не задумываясь:

— Нежность. — После того, как не слышу её ответа, пытаюсь найти его в её глазах и замираю — она плачет, не в голос, просто в глазах дрожат слёзы, а по щеке скатывается одинокая солёная капелька. — Почему?