Я потер спиралевидный ствол ели. Еще в самый первый раз, когда я увидел витиеватую ель, мне стало понятно, почему Рамзи и Вейлин нравились эти деревья. Даже в самую ненастную погоду под ними было очень уютно. Густые ветви с хвоей создавали собой хороший навес, дающий прохладу во время летней жары и укрытие от дождя. Несмотря на то, что размеры витиеватых елей не превышали обычные, снизу они казались нереально огромными, словно это были не ели, а какие-нибудь секвойи.

Вечер и ночь обещали быть прохладными, и Рамзи впервые за несколько дней развел костер, не опасаясь, что нас кто-то обнаружит. Пока на огне жарилось мясо и варился чай, Себастьян сидел на земле, закрыв глаза и что-то тихо произнося. Я вслушался в его шептание, но ничего, кроме отдельных слов, не разбирал. В эту секунду он напоминал мне того полоумного предсказателя из казарм, каким я его запомнил перед тем, как мы расстались в первый раз.

В голове пронеслась мысль – а вдруг Себастьян может быть потомком какого-нибудь славного предсказателя прошлого? Насколько я понял, даром пророка невозможно было овладеть, как, впрочем, и любой магией – с ней можно было только родиться. Я тронул крыса за плечо:

– Скажи, у тебя в роду не было каких-нибудь известных предсказателей?

Себастьян приоткрыл глаза и посмотрел на меня:

– Я никогда не делал из этого секрета. Я прямой потомок Дарсара. И Рамзи с Лассой это прекрасно знают.

Я медленно оглядел его с лап до головы, задержавшись взглядом на его голых лапах и хвосте:

– Я не думаю, что это правда. Ты уже по видовой принадлежности не можешь быть его потомком. Дарсар был куницей, а ты крыс.

Предсказатель распахнул глаза и посмотрел на меня, не мигая:

– Откуда ты знаешь, какая у него была принадлежность? Об этом мало кто знает за пределами Ордена, не считая его потомков.

Я содрогнулся, вспомнив видение о пытках и смерти ученика Ягмура:

– Я… видел это.

Взгляд Себастьяна стал очень серьезным:

– Ты тоже пророк? У тебя было видение?

Я потер голову:

– Я не могу назвать это видением, ведь это слово означает восприятие будущего. А я видел прошлое. Я видел Дарсара, я видел Ривелино, я видел охранников Ривелино. Видел, как Ривелино пытал Дарсара, чтобы выяснить, куда пропал Ягмур и убил предсказателя.

– А как ты это видел?

– Я не мог сдвинуться с места, как будто мои глаза могли находиться только в одной точке. У меня не было тела – только взгляд, которым я мог воспринимать происходящее.

Себастьян задумался, глядя куда-то в сторону:

– Дарсар действительно мой предок, хоть он и был куницей. За тысячелетие куница вполне могла превращаться в крыса. В этом мире порой случаются самые невероятные браки, и результате которых могут рождать самые необычные гибриды. Возможно, так и произошло со мной.

Предсказатель снова замолчал, смотря на свою лошадь и явно о чем-то размышляя.

– Себастьян, а как ты вообще понял, что являешься предсказателем?

Крыс поднял взгляд:

– Мирпуд, а как ты вообще понял, что дышишь?

Я посмотрел на него недоуменными глазами:

– Прости?

– Я задал тебе настолько же глупый вопрос, насколько глупый ты задал мне.

– Но… разве пророки осознают свою силу с самого малого возраста?

– Именно. Те, кто становятся предсказателями, с самого детства знают о своей силе и уже в возрасте зверят делают первые попытки сделать предсказание. Чем раньше зверенок-пророк сделает предсказание, обладающее достоверностью, тем более сильным предсказателем он станет в будущем.

Я подсел поближе:

– А когда сделал свое первое предсказание ты?

Казалось, что голос Себастьяна обесцветился и стал как у робота:

– Как только начал говорить. Моими первыми словами были не «мама» и не «папа». Моими первыми словами были: «Папа, никуда завтра не ходи». Конечно, он был поражен, что годовалый зверенок говорит такие фразы, но он меня послушал. И выяснилось, не зря.

– Мой отец работал алхимиком и имел в подчинении ученика, которому велел приготовить молодильный состав. Подмастерье неверно смешал реагенты и спровоцировал взрыв, уничтоживший лабораторию. Если бы не мое предостережение, отец был бы рядом с ним и погиб.

– Конечно, я долго не мог объяснить, почему я говорил то или иное предсказание. Приходили образы – я их озвучивал. Но с самого начала мои родители поняли, что я почти никогда не ошибаюсь. Даже ошибочные предсказания моего сочинения, так или иначе происходили, просто в другой форме или с другим исходом.

Крыс не заметил, что Вейлин, Рамзи и Ласса сели поближе, слушая его рассказ. Похоже, хорек и огневица никогда не знали много о Себастьяне, считая его сумасшедшим. А теперь им предоставлялась возможность услышать больше.

– Моя мама боялась пророчеств, и каждое новое предсказание доводило ее до слез. Я видел, что она меня боится, и не хотел ее огорчать, но дар пророчеств может исчезнуть только с его носителем. Никакими способами невозможно заставить предсказателя лишиться своего дара, кроме как убить.

В самом начале я находил прелесть в своих способностях. Когда я учился, будучи подростком, домашние задания или проверки для меня не были проблемой – я чаще всего знал, что мне выпадет, и мог соответствующе подготовиться.

– Но со временем я понял, что такой дар – проклятие, а никак не радость. Каково не иметь друзей? Да-да, пророк не имеет близких людей. Он видит все их прошлое, все их прегрешения, которые зачастую бывают не такими уж и безобидными – и это отворачивает почти от любого зверя. Даже если и появится друг, у которого чистое прошлое, это не принесет облегчения. Ты будешь знать, когда он соврал, хотя всеми силами не хочешь этого знать, любой проступок будет казаться в десятки раз тяжелее, чем он есть на самом деле.

– Со временем я научился жить со своим даром, укрощать его, когда это надо, чтобы не получать лишней информации. И ведь знаете что? Для меня проблема не запомнить что-нибудь, а забыть что-либо. К несчастью, моя память слишком хороша, чтобы забывать ненужное или плохое.

Костер потрескивал, небо уже было звездным и золотолунным, а Себастьян все говорил:

– Отец понимал, что даже пусть я и обладаю огромной силой пророка, но одному мне с ней не справиться. Его брат был достаточно известным в городе магом, обладающий неплохим даром прорицания. Он же и стал моим первым и последним учителем. Благодаря ему я начал находить ответы на вопрос «Что означают мои видения и как их расшифровывать?». И к двадцати годам дядя сказал мне, что больше не может меня ничему научить и дальше мне придется учиться либо самому, либо у кого-то еще. Но я понял, что другого учителя я себе не хочу. И не потому, что дядя был плох, вовсе нет. Почему-то мой дар как будто требовал, чтобы я развивал его самостоятельно, а не с помощью кого-либо другого.

Пророк взял в лапы палку и начал задумчиво ворошить ей угли в костре:

– В тот же день я сказал своим родителям, что ухожу из дома навсегда. Отец очень сильно переживал, что я больше никогда не вернусь, а мать… Наверное, мой уход принес ей больше облегчения, чем горя. Как бы она сильно меня ни любила, но мама боялась меня и моего дара. Я понимал ее и не держал зла – на ее месте я поступил бы точно так же, обладай мой сын или дочь даром прорицания при отсутствии у меня оного.

– Следующие десять лет я скитался по стране, пытаясь найти себя и понять свою силу лучше. К своим тридцати годам я уже изъездил почти весь Граальстан, побывав даже на западе, в горах у драконов. Но судьбе было угодно, чтобы обо мне узнали в Ордене. И с этого начинались самые грустные пять лет моей жизни.

Крыс сломал палку пополам и бросил ее в огонь:

– Я никогда не думал, что в Ордене сидят такие параноики. За тысячелетие с момента основания Ордена было создано тысячи и тысячи предсказаний по поводу того, что однажды может вернуться Ягмур и захватить власть. И тут им подвернулся наивный простак в моем обличии. И следующие пять лет я только и делал, что проверял ткани предсказания по поводу пришествия Ягмура.