"Но где же Тася? Неужели и она погибла?" - шептал он, переходя из одной комнаты в другую. И вдруг - остановился. В глазах его потемнело, рыдание застыло на губах. В углу, возле печки, лежала Тася с простреленной головой. В руке ее виднелся сверток бинта. Видимо, и в эти страшные минуты она спешила на помощь раненым. Смерть уже наложила свой отпечаток на лицо Таси, но на нем не было ни следов ужаса, ни печати страданий. Она и мертвой была красива.

- Тасенька! - крикнул Смугляк.

Дрожащей рукой он машинально снял шапку, низко склонил голову над трупом жены. Крупные слезы неудержимо катились по смуглым щекам гвардейца. Боль и гнев, чувство мести наполняли его сердце. Фашистские изверги не пощадили ни раненых, ни медицинских работников. Да не будет палачам никакой пощады!

Гвардии старший лейтенант задыхался от боли и горя. Автоматчики взяли его под руки, вывели на улицу. Соседние строения горели, освещая двор. Несколько гвардейцев выносили из подвала отравленных врачей. Потом они вывели сестру-хозяйку Прошину. Она была так перепугана, что все еще держала у рта халат, промоченный рассолом капусты. Глаза ее горели безумием.

- Вот так и спаслась, - тихо проговорила она, разглядывая автоматчиков: свои ли? - Они отравили всех, всех отравили!..

- Кто они? - спрашивали ее гвардейцы.

- Фашисты! Глядите, вон они у ворот!..

Придя в себя, Фаина Михайловна вспомнила, как все это случилось. Ночью гитлеровские десантники неожиданно ворвались в замок и учинили неслыханный разбой. Шофера и офицеры пытались организовать оборону, но танки сразу же смяли их. Потом фашисты расстреляли раненых солдат и начали расправу над медработниками, отобрав у них ценные вещи и часы. В здании слышались стоны и проклятия. Фаине Михайловне, начальнику медсанбата и шести женщинам-врачам в суматохе удалось укрыться в подвале, который закрывался тяжелой чугунной дверью. Палачи обнаружили их. Подогнав танк, они прикрепили один конец шланга к выхлопной трубе, а другой спустили в маленькое окно подвала. Через несколько минут отработанный газ наполнил подвальное помещение, медики стали задыхаться.

Начальник медсанбата открыл двери и, неся впереди себя флажок с красным крестом, перешагнул порог. Тут длинная очередь из автомата прострочила его. Вскоре голоса в подвале стихли. Врачи задохнулись. Живой осталась только Фаина Михайловна. В самом дальнем углу она обнаружила бочку соленой капусты и, смачивая халат в рассоле, прижимала его ко рту. Теперь, с ужасом вспоминая эту трагедию, Фаина Михайловна глядела на трупы врачей и с рыданием говорила:

- Какие люди погибли! Какие люди!

За воротами замка раздались крики возмущения. Это Шматко, узнав о трагической гибели раненых товарищей и медиков, требовал расстрела захваченных фашистских десантников.

*

Смугляк совершенно упал духом. Трагическая смерть Таси согнула его, и он не находил выхода из этого состояния. Чувства одиночества и тоски терзали фронтовика. Иногда на него находило такое равнодушие, что он переставал оберегать себя от мин и снарядов или врывался в самое пекло боя, откуда редко кто выходил невредимым. Автоматчики замечали излишний риск своего командира и зорко охраняли его. Сколько раз они прикрывали собой гвардии старшего лейтенанта, сколько раз отводили занесенную над ним руку смерти!

Сегодня Смугляк был совсем другим. Командирская осмотрительность, выдержка и решительность вернулись к нему. Он сидел в полуразрушенном домике и руководил боевыми действиями роты. Михаил не спал уже три ночи, лицо его было черным, глаза покраснели. И все же он вел себя бодро, расторопно и целеустремленно. Автоматчики вели последний бой в маленьком прусском городке на берегу Балтийского моря. Близость победы окрыляла воинов, вливала в них свежие силы, поднимала боевое настроение. Все это передавалось гвардии старшему лейтенанту, оживляло его.

В дверях показался Шматко.

- Ну-ну, заходи! - крикнул ему Смугляк, освобождая место черному от гари и утомленному бессонницей автоматчику. - Прошу докладывать, как обстоят дела у гвардейцев.

- Бьют! - весело ответил Шматко. - Клочья летят от фрицев.

Смугляк положил телефонную трубку:

- Во всех взводах был?

- Во всех. Автоматчики гвардии младшего лейтенанта Громова заняли вокзал и вклинились в оборону немцев. Во взводе Кашубы дела хуже. Фашисты давят на левый фланг. Уже три атаки отбили. Враг истекает кровью, но все время наседает, жмет.

- Какие потери у нас?

- Ранен автоматчик Востоков. Но он не выходит из боя. Хочет дождаться конца. Желаю, говорит, своими собственными глазами посмотреть, как солдаты фюрера будут купаться в холодной Балтике. Сам себе сделал перевязку, лежит и обстреливает пулеметчиков противника. Я уговаривал его уйти - не уходит!

- Молодец сибиряк! Ну, а что Кашуба?

- Просит подмоги, - почесал затылок Шматко. - Ему в самом деле туго там. Человек бы десять подбросить...

Смугляк снова взял телефонную трубку, но тут же передал ее молодому связисту, поднялся. Лицо его стало строгим, озабоченным. Еще бы человек тридцать в роту и - конец бою. А где их взять сейчас? Командир роты старался быть спокойным, но по тому, как одевался и нащупывал пуговицы на шинели, все поняли, что он волнуется, переживает. Положение на левом фланге и в центре роты действительно тяжелое. Автоматчики весь день не ели. Хватит ли силы?..

- Подмоги, говоришь, просит? - переспросил командир, застегивая измятую шинель. - А где же я возьму ему эту подмогу, Шматко? Придется держаться теми силами, какие есть. Сам пойду к нему. Телефонисты, оставайтесь за меня! Будут звонить - я в роте.

Смугляк направился к выходу. Шматко за ним.

- А ты куда? - остановился командир.

- Как куда? - поднял воспаленные глаза автоматчик. - Во взвод, к Кашубе. Он просил меня подскочить.

- Пока отдыхай! - приказал ему Смугляк, показывая на свободную койку в углу комнаты. - Нужно будет - позовем.

Не по душе это было автоматчику. Товарищи бьются, истекают потом и кровью, а он почему-то должен отсыпаться, да еще на немецкой перине. Нет, не отстанет он от командира роты!

Смугляк повторил приказ. Шматко подчинился. Недовольный, он скинул с себя мокрую шинель, лег на койку и, хитро прищурив глаза, захрапел. Но как только командир роты скрылся за дверью, Шматко поднялся и принялся растапливать печку обрывками бумаги, подбрасывая на желтоватый огонь квадратики брикета.

- Просушиться надо, - буркнул он. - Фашистский пулеметчик положил меня в лужу и поливает свинцом. Минут тридцать держал, проклятый! Не поднимешь головы и баста! И все-таки я уплыл.

- Позиции совсем перемешались, - отозвался кто-то из раненых простуженным голосом. - Не поймешь, где наши, где немцы.

- Ничего, к вечеру мы их доколотим, - уверенно проговорил Шматко, вешая шинель у печки, - капут фрицам, капут!

В кирпичном домике было три комнаты и кухня. В двух передних размещались раненые солдаты из всех подразделений полка, в прихожей связисты и посыльные. Всего было человек двадцать. Домик беспрерывно обстреливался. Рядом загорелся магазин. Багровое пламя выбивалось из дверей и окон, лизало крышу кровавыми языками. Вдруг снова разрыв. Домик зашатался, окна задребезжали. Со стен посыпалась штукатурка. Несколько человек кинулись к двери. Шматко преградил им путь, подкладывая в печку новую порцию брикета.

- Это куда? Не мешайте печку топить, - сказал он властно и так спокойно, что солдатам стало стыдно. - Сидите, где сидели. Пускай бьют, свои же дома уродуют. Наши города покалечили, теперь за свои взялись. Бараны! Им пора оружие бросать, а они из кожи лезут, фюрера и его банду спасают. О своем животе подумали бы.

- Так-то оно так, да вот нас бы не зацепили.

- Не зацепят! - пробурчал Шматко. - Два снаряда в одну воронку почти никогда не попадают. Всю войну прошел, все видел, а таких случаев не приходилось наблюдать. Пора бы вам знать законы артиллерии.