"Республика... демократия... равенство", - задумчиво бормотал Бонапарт, словно пытаясь заново вникнуть и суть этих знакомых понятий. Не получалось. Он всматривался в рисованные портреты вождей, лица которых были исполнены волевой женственности, и у него не получалось понять, почему гибнет Франция.
Возможно, потому не получалось, что сам он не был Французом? Ну да, разумеется, он всего лишь корсиканский выскочка из захудалого островного дворянства. Его семья не в состоянии была даже оплачивать обучение Наполеона в военном училище, и он стал офицером за счет казны. А потом и сам обивал пороги военного министерства, чтобы помочь младшему брату тоже стать офицером. Без денег, без связей, без протекции сделать карьеру могло помочь только чудо. И таким чудом для Наполеона стала Революция, что разом смешало в его душе весь ценностный ряд понятий о долге, чести и славе. Революция осталась мифом. А он одерживал победы вдали от погибающей Франции. И этим победам скорее всего суждено стать таким же мифом. Во имя чего все делалось и делается? Неужели он и дальше будет безропотно таскать из огня каштаны для парижских "адвокатов", ни один из которых не знает, что такое бремя войны?..
К трудным и тяжким мыслям его подвигло очередное указание из Парижа. Директория отзывала генерала Бонапарта из Италии. Извещали его подобострастно и почти ласково. Дескать, довольно с вас итальянских подвигов, тем более, что о благе Франции следует позаботиться и в иных местах. В Англии, например. И, главным образом, в ее колониях, где стонут порабощенные народы... Ну это понятно. Австрия уже встала на колени. Теперь очередь Англии, где Бонапарту предстоит расстаться со своей славой, а возможно, и с жизнью. И что будет с самой Францией? Ответа на этот вопрос в газетах не было. Не видел он его и в правительственных депешах. А между тем, как сообщали Наполеону курьеры, низы парижских предместий уже кричали: "Долой Республику!"
Наполеон не терзался крушением революционных идеалов, поскольку их и не существовало. Он думал о том, что крайние меры в политике в конечном счете всегда приносят победу, а полумеры - всегда поражение. И это называют случаем?
В Париж он поедет. Но не ранее того, как завершит все дела, связанные с созданием в Италии Цизальпинской республики, управляемой так, как он желал бы этого и для Франции. Масса пищи для разгоряченных либеральных умов: "Сквозь благопристойный образ демократии просвечивает Хищный лик якобинского диктатора!.. Граждане свободной Франции в отчаянии. История нам не простит!..".
История прощала и не такое. А гражданам свободной Франции было все равно, чей хищный лик избавит их от казнокрадов.
В Цизальпинскую республику, ставшую основой будущей единой Итальянской республики, вошла часть завоеванных им земель, прежде всего самая крупная из них - Ломбардия. Другая часть была непосредственно присоединена к Франции. И наконец, третья часть, к которой относился и Рим, оставалась в руках прежних правителей, но с фактическим подчинением их Франции.
Побежденную и униженную Австрию следовало задобрить щедрой компенсацией, что, если смотреть в будущее, могло на ближайшие годы обезопасить Францию от попыток реванша, а заодно и спасти от окончательного разгрома Рейнскую армию.
В качестве таковой вполне годилась изнеженная утопающая в купеческой роскоши Венеция, где опереточные дожи слишком уж навязчиво демонстрируют Наполеону свой нейтралитет. Нет повода к военному вторжению в республику горластых гондольеров? А зачем повод? Батальоны всегда правы
В обмен на Венецию Австрия с готовностью согласилась отказаться от всех претензий на занятые Наполеоном итальянские владения, а также и от избиения армии генерала Моро, которое на Рейне приняло уже почти ритуальный характер. Но и тут Наполеон схитрил.Прежде он разделил Венецию. Город на лагунах отходил к Австрии, а метериковые владения - к Цизальпинской республике, которой фактически правил он сам.
Командир дивизии, посланной завоевывать Венецию, сообщил вскоре, что дожи согласны на раздел.
- Разве я спрашинал их согласия? - удивился Бонапарт. - Или венецианцы считают себя свободными от исторической неизбежности?.. Капитан, вы знаете, что такое свобода?
Офицер, доставивший срочное донесение от генерала д'Илье, сконфуженно молчал.
- А кто мне объяснит, что такое равенство?
Адъютанты, привычные к шокирующим репликам своего командующего, побледнели. Начальник штаба генерал Бертье сосредоточенно грыз ногти, нервно встряхивая своей кудрявой головой. Тут можно и палец невзначай отгрызть. Свобода, равенство, братство - священные слова, начертанные на знаменах Великой революции, которая... которую...
Что которая? А ведь и впрямь - что?
Революция, которая утопила в крови своих вождей? Революция, которая вознесла на вершину власти таких ничтожеств, как члены Директории? Революция, которая обездолила и сделала посмешищем Великую Францию?..
"Равенством" политики называют свою жестокую ненависть к власти других. И что в таком случае включает в себя понятие "демократия", если только это не хаос мнимой свободы, вскормленной политической клоунадой? - Может, вы полагаете, что демократия похожа на пьяную маркитанку, заблудившуюся на позициях?Но ведь солдаты попользуются ею и выгонят, не так ли? -Бонапарт говорил с неясной улыбкой на лице, и ординарец генерала д'Илье каким-то шестым чувством сознавал, что вопросы относятся не к нему и даже не генералу, в одночасье лишившему венецианских дожей богатого наследства тринадцати веков безмятежного исторического существования.
- Если это так, - продолжил Бонапарт, - то я не совсем понимаю вас, капитан.
- Я тоже не понимаю вас, гражданин генерал, - пробормотал расстроенный офицер.
- Что же тут непонятного для вас? - поморщился "гражданин генерал". Демократия - это когда всем заслугам. Каждому - свое. Вот какого ответа я добиваюсь... В том числе и от вас. Думаю, вы меня поняли, и скоро я поздравлю вас полковником. Вы свободны... гражданин капитан.
Наступила пауза, в течение которой Бонапарт быстро Просмотрел оперативные сводки.
- Генерал Бертье! Что, Лагарп думает - война уже кончилась? Бертье грыз ногти и понятия не имел, что думает по поводу войны командир дивизии Лагарп, который еще утром должен был выйти на новые позиции.
- Передайте ему от моего имени, что война не прекратится никогда, ибо является частью великой тайны бытия. Я даю ему еще четыре часа, но это в последний раз. Я научу армию, как следует выполнял марш-броски!.. И потом, Бертье... Я вижу, вы весели и бодры...
Начальник штаба, по уши закутанный шарфом тоскливо посмотрел на своего командующего. У него был чудовищный насморк и болело горло. Бонапарт знал, что Бертье не спал последние двое суток, но зато имел четкое представление о реальной боеспособности и точном расположении каждого подразделения.
- Вы хороший начальник штаба. Такой, который нужен мне... Но ради Бога, перестаньте грызть ногти! Вид ваших пальцев бросает меня о дрожь.
- Ничего не могу поделать... - упрямо тряхнул громадной, курчавой головой Бертье. - Если позволите, я переселюсь в соседнюю комнату, где готовят донесения ваши адъютанты.
Наполеон кивнул и стал задумчивым. Отчего-то в эту минуту все вылетело у него из головы. Он вдруг увидел Жозефину, которая сейчас мирно спала в своей уютной, увешанной зеркалами комнате на улице Шантерен. Его счастье и его боль. Никого он не смог бы полюбить так, как любил эту зрелую, опытную женщину, наполнявшую его сердце муками и радостями. Одна мысль о том, сколько мужчин побывало в ее постели, была для него пыткой, но он не давал свободы своей фантазии, он не желал знать сплетен об этой женщине. Он любил. Он принял Жозефину в свою судьбу такой, какая она есть. Другой она не могла быть. Сейчас он подумал о том, что во сне снова придет к ней, такой далекой, такой желанной... Это тоже часть великой тайны бытия. И - хватит об этом!..
Адъютант Гофер протянул Бонапарту готовое донесение Директории. Тот равнодушно скользнул взглядом по бумаге. Все верно И все не так.
